Эллис Питерс - Монаший капюшон Страница 31

– Вставай! У меня для тебя кое-что есть!

Как будто ребенок прибежал поздравить отца с днем рождения и тормошит: "Ты только взгляни! Я это сам для тебя смастерил!"

На колени Кадфаэлю бережно легла аккуратно свернутая салфетка. Брат Марк осторожно развернул ее и показал содержимое с таким смущенным и вместе с тем торжествующим видом, что и впрямь походил на ребенка, напрашивающегося на похвалу. Вот она – маленькая, слегка неправильной формы склянка из зеленоватого стекла, покрытая подсохшими подтеками жидкости, остатки которой еще плескались на донышке.

– Зажги-ка светильник, – попросил Кадфаэль, поднося находку к глазам. Брат Марк усердно завозился с трутом и кремнем и вскоре зажег фитилек в глиняной плошке с маслом, хотя это мало добавило к неяркому свету, проникавшему сквозь солнце. Склянка была закрыта деревянной затычкой, обернутой шерстяным лоскутом. Кадфаэль тут же принюхался к материи – с той стороны, где на склянке виднелись подтеки. Запах был едва уловим, но Кадфаэль знал его слишком хорошо, чтобы с чем-нибудь спутать. Даже на морозце он не выветрился полностью. По наружной стороне склянки тянулся длинный высохший след.

– Это то, что тебе нужно? Я принес то, что ты хотел? – не отставал довольный, но начавший было беспокоиться брат Марк.

– То самое, парень! Эта штуковина таила в себе смерть, смотри: ее можно спрятать в ладони. Она так и валялась, когда ты ее нашел, на этом боку? Гляди, осадок засох изнутри, по всей длине. Да и снаружи тоже... Кто-то заткнул ее, да и выбросил побыстрее, но она побывала у него в руках, а значит, должны были остаться следы, если этот подтек снаружи меня не обманывает – горлышко-то подтекало. Теперь садись и расскажи поподробнее, где и как ты ее нашел, от этого многое зависит. А ты сможешь снова найти то место, только точно?

– Конечно, смогу, я его пометил. – Раскрасневшийся от удовольствия Марк присел рядом с Кадфаэлем и начал свой доверительный рассказ.

– Ты ведь знаешь эти дома, от пруда их отделяет узкая полоска садов, которые спускаются почти к самой воде, а по берегу проходит тропинка. Честно говоря, лезть туда радости было мало – склон крутой, да и что бы я сказал, спроси меня кто-нибудь, зачем я под окнами шарю? До воды там недалеко, из дома любой мог что угодно добросить, поэтому я сразу начал искать у берега и прошел по тропинке весь участок, куда могла завалиться склянка, вылетев из открытого в тот день кухонного окошка. Но только нашел я ее не там.

– Не там?

– Представь себе, подальше. По краям пруд подернулся льдом, но от мельничной протоки течение сильное, и оно не дает ему замерзнуть посередине. Эту склянку я приметил по дороге назад, когда прочесал все кусты и траву и решил поискать у кромки воды. Там-то она, оказалось, и лежала на боку, вмерзшая в лед. Напротив того места я воткнул в землю ореховый прутик, да и когда выковыривал склянку, во льду дырка осталась, – думаю, продержится до оттепели. Как я смекаю, ее забросили в воду дальше полоски льда, которая тогда была поуже, чем нынче, но не настолько далеко, чтобы ее подхватило течение. Склянка была заткнута и не потонула. Ее отнесло поближе к берегу, а тут прихватил морозец, вот она и примерзла. Но, Кадфаэль, из кухонного окошка ее выбросить не могли, я слишком далеко отошел от него по тропе.

– Ты в этом уверен? Но тогда откуда же? Тебя что, смущает расстояние?

– Не столько расстояние, сколько направление. Я прошел довольно далеко вправо, и потом, между окошком и этим местом растут густые кусты. Короче, если бы ее швырнули из кухонного окошка, она не попала бы туда, где я ее нашел. Но зато из другого окна вполне могла долететь. Ты не помнишь, Кадфаэль, окно той комнаты, где они обедали, тоже было открыто?

Кадфаэль восстановил в памяти тот день, когда встревоженная Ричильдис встретила его на пороге и повела в спальню через комнату, где царил беспорядок и стоял накрытый на троих стол.

– Ну да! Окно было открыто, ведь комнату освещало полуденное солнце.

Оттуда-то расстроенный Эдвин и устремился через кухню, где, как считает сержант, он совершил преступление, а потом избавился от улики. Но в столовой паренек ни на миг не оставался один. Домочадцы потеряли его из виду уже после того, как он выскочил из комнаты и пустился бежать.

– Марк, ты понимаешь, что это значит? Судя по твоим словам, эту склянку либо выбросили из окна столовой, либо кто-то кинул ее в пруд, проходя по тропинке. Но Эдвин не мог сделать ни того, ни другого. Даже если допустить, что сержант прав в своих подозрениях и паренек действительно задержался на минутку на кухне, то уж идти к мосту по тропе вдоль пруда никак не мог, иначе Эльфрик его бы перехватил. Он бы обогнал Эдвина и встретил его у ворот. Ну а после того у Эдвина тем более не было возможности вышвырнуть склянку в пруд. Он прятался на дровяном складе, пока его не нашел Эдви, потом они скрывались оба, и наконец пришли ко мне. Марк, эта маленькая вещица доказывает, что Эдвин так же невиновен в преступлении, как ты или я.

– Но она не указывает на виновного, – заметил Марк.

– Верно. Однако если склянку и впрямь выбросили из окна столовой, то могли сделать это только по прошествии немалого времени после кончины Бонела – не думаю, что до прихода сержанта кто-нибудь оставался там в одиночестве хотя на минуту. Но в таком случае убийца держал склянку при себе, а заткнута она неплотно, выходит, на платье непременно должны были остаться следы. Может, он и пытался оттереть пятна, но они очень стойкие, а выбросить тунику или рубаху мало кто может себе позволить. Нет, эти следы обязательно должны обнаружиться.

– А если это был кто-то посторонний, не из домочадцев Бонела? Подлил отравы и выкинул склянку с тропинки. Ты ведь подумал о поваре с поварятами...

– Такое тоже исключить нельзя. Однако это маловероятно. Если бы кто-то кинул склянку с тропинки, то наверняка зашвырнул бы на середину пруда. Тогда он мог быть спокоен: если даже склянка не утонет, то будет вынесена течением в ручей, а там и в реку – ищи ветра в поле. Но, как видишь, она упала недалеко от берега – потому-то мы ее и нашли.

– Ну а теперь что мы будем делать? – спросил Марк, горевший желанием немедленно действовать.

– Пойдем к вечерне, а то опоздаем. А вот завтра надо будет отправить тебя с этой уликой в Шрусбери, к Берингару.

Мирян у вечерни обычно собиралось не так уж много, но никогда не случалось такого, чтобы их не было вовсе. В тот вечер в монастырский храм пришел из города Мартин Белкот, который хотел возблагодарить Господа за возвращение сына, а заодно, конечно, сказать сердечное спасибо брату Кадфаэлю. Когда служба закончилась, он задержался и подождал в аркаде, пока братья выйдут из церкви, и, увидев у южной двери Кадфаэля, двинулся ему навстречу.

– Брат, я хочу поблагодарить тебя за то, что мой сорванец вернулся домой и так легко отделался. За такие фортели его запросто могли бросить в подземелье замка.

– Меня благодарить нечего, я же не имел власти его освободить. Это Хью Берингар счел возможным отпустить паренька домой. И поверь мне, Берингар человек честный и порядочный, он не терпит несправедливости, и что бы ни случилось, ты можешь рассчитывать на его непредвзятость. Так что советую тебе всегда говорить ему правду.

– Правду, да не всю, – усмехнулся Белкот. – Не спорю, с мальчонкой он обошелся великодушно, но даже ему я всего не расскажу. Пока Эдвин не окажется в такой же безопасности, как и Эдви, я никому не могу доверить, где он. Но тебе, брат...

– Нет, – поспешно возразил Кадфаэль, – мне тоже лучше ничего не знать. – Я надеюсь, что скоро у него не будет причин прятаться, но это время еще не пришло. А дома у тебя все в порядке? Как Эдви, ему ведь здорово попало?

– Что с ним станется? Небось рад, что схлопотал пару шишек, чувствует себя героем. Без того ему это приключение было бы не в радость. Он ведь сам все и придумал. Но все-таки это заставило его малость присмиреть, что вовсе не худо. Он отроду не был таким послушным, да и работает с большим рвением, чем обычно. He то, чтобы мы накануне праздника решили завалить его работой. Просто так вышло: Эдвина-то нет, а Меуриг отпросился навестить родню на Рождество. Потому дел у меня невпроворот и есть, чем занять моего оболтуса.

– Стало быть, Меуриг навещает родичей?

– Каждый год, на Рождество и Пасху, Меуриг ведь родней своей дорожит, это точно.

Кадфаэль припомнил, как в тот день, когда он впервые встретил Меурига, тот сказал: "Моя родня – это родичи моей матери. Отец мой не был валлийцем". Не удивительно, что парню захотелось съездить на праздник в родные края.

– Да пребудем мы с миром в Рождество Христово, – возгласил Кадфаэль. Он всей душой верил, что Рождество принесет мир, эту уверенность подкрепляла хранившаяся на полке его сарайчика улика.

– Аминь, брат! Ты здорово помог мне и моей семье, так что если тебе самому потребуется помощь, только скажи.