Лоуренс Блок - Прогулка среди могил Страница 32

— Она говорит, что вы детектив, — сказала Пэм.

— Правильно.

— И что вы охотитесь за этими типами. Я много раз разговаривала с полицейскими, должно быть, с тремя или четырьмя...

— Когда?

— Сразу после того, как это случилось.

— И это было...

— А, вы же не знаете, я и не сообразила. В июле, в, июле прошлого года.

— И вы заявили об этом в полицию?

— Господи! — сказала она. — А что еще мне оставалось делать? Мне же пришлось лечь в больницу, верно? А врачи — они такие, ого-го, они начали допытываться, кто это с вами сделал, и что мне было отвечать — что я поскользнулась? Порезалась? Ну, а они, конечно, вызвали полицию, да они все равно бы ее вызвали, даже если бы я ничего не говорила.

Я раскрыл блокнот и сказал:

— Пэм, я, кажется, не знаю, как ваша фамилия.

— А я и не говорила, как моя фамилия. Вообще-то чего там? Кассиди моя фамилия.

— И сколько вам лет?

— Двадцать четыре.

— Значит, было двадцать три, когда это случилось?

— Нет, двадцать четыре. У меня день рождения в конце мая.

— И чем вы занимаетесь, Пэм?

— Секретарь-референт. Но сейчас без работы, вот почему я сказала, что эти деньги не помешают. Конечно, тысяча долларов никому не помешает, но особенно мне сейчас, когда я без работы.

— Где вы живете?

— На Двадцать Седьмой, между Третьей и Лексингтон-авеню.

— И вы жили там же, когда случилось это происшествие?

— Происшествие? — повторила она, как будто с сомнением. — А, да, я там живу уже года три. С тех пор, как приехала в Нью-Йорк.

— А откуда вы приехали?

— Из Кэнтона, штат Огайо. Если вы когда-нибудь о нем слыхали, то я знаю почему. Там у нас Зал славы профессионального футбола.

— Я как-то чуть туда не заехал, — сказал я. — Был по делам в Массиллоне.

— Массиллон? Господи, ну конечно, я часто там бывала. У меня там тысяча знакомых.

— Ну, скорее всего, я никого из них не знаю, — сказал я. — Какой номер вашего дома по Двадцать Седьмой, Пэм?

— Сто пятьдесят один.

— Хороший квартал, — сказала Элейн.

— Да, мне тоже нравится. Одно только плохо — глупость, конечно, но только у этой местности нет своего названия. Она к западу от Кипс-Бэй, она ниже Мэррей-Хилла, она выше Грамерси и, конечно, намного восточнее Челси. Сейчас ее стали называть Карри-Хилл — понимаете, это из-за индийских ресторанов.

— Вы не замужем, Пэм? Живете одна?

— Если не считать собаки. Собачка совсем маленькая, но не всякий станет ломиться в квартиру, если там есть собака, не важно, большая она или нет. Они боятся собак вообще.

— Вы согласны рассказать мне, что с вами тогда случилось, Пэм?

— То есть про то происшествие?

— Да.

— Ладно, — сказала она. — Наверное, надо. Ведь для этого мы тут и сидим, верно?

Это случилось летним вечером, посреди недели. Пэм находилась в двух кварталах от своего дома и стояла на перекрестке Парк-авеню и Двадцать Шестой улицы, ожидая зеленого света. Подъехал фургон, и этот тип подозвал ее и спросил, как проехать куда-то, она не расслышала куда. Он вышел из кабины и сказал, что, наверное, перепутал название места, что оно написано в накладной, и она вместе с ним подошла к задним дверцам фургона. Он открыл дверцы, а там, внутри, был еще один тип, и у обоих оказались ножи. Они заставили ее сесть в фургон, где был тот, другой, а первый вернулся в кабину, и машина тронулась.

На этом месте я прервал ее и спросил, почему она с такой готовностью полезла в фургон. Разве вокруг не было людей? Кто-нибудь видел, как ее похитили?

— Я плохо помню подробности, — ответила она.

— Ну, ничего.

— Это случилось очень быстро.

— Пэм, можно вас кое о чем спросить? — вмешалась Элейн.

— Конечно.

— Вы ведь так подрабатываете, правда, дорогая?

«Господи, — подумал я, — как же я сразу не догадался?»

— Не знаю, что вы имеете в виду, — ответила Пэм.

— Вы же в тот вечер вышли на промысел, да?

— Откуда вы знаете?

Элейн взяла девушку за руку.

— Ничего, — сказала она. — Никто тут вас не обидит, никто не осудит. Ничего.

— Но откуда вы...

— Да ведь все знают, что эта часть Южной Парк-авеню — самое бойкое место, верно? Но я и раньше догадалась. Милочка, сама я на панель никогда не выходила, но этим делом промышляю уже почти двадцать лет.

— Не может быть!

— Честно. Прямо здесь, в этой квартире, я ее купила, когда распродавали дом. Я называю их знакомыми, а не клиентами и, когда нахожусь в приличном обществе, иногда говорю, что я историк искусства, и мне удалось кое-что скопить за эти годы, но я такая же, как вы, дорогая. Так что можете рассказывать все так, как было на самом деле.

— Господи, — сказала Пэм. — А вообще знаете что? Это даже лучше. Мне ужасно не хотелось идти сюда и врать вам, понимаете? Только я думала, что ничего другого мне не остается.

— Вы считали, что мы о вас плохо подумаем?

— Наверное. И еще из-за того, что я рассказывала полиции.

— А полицейские не знали, что вы этим промышляете? — спросил я.

— Нет.

— Неужели им это ни разу не пришло в голову? Ведь фургон подобрал вас на самом бойком месте.

— Эти полицейские были из Куинса, — сказала она.

— А почему это дело попало к полицейским из Куинса?

— Потому что я в конце концов там оказалась. Попала в Элмхерстскую больницу, а она в Куинсе, потому и полицейские были оттуда. Что они могут знать про Южную Парк-авеню?

— А почему вы попали в Элмхерстскую больницу? Ладно, не важно, мы до этого дойдем. Давайте начнем все сначала.

— Давайте, — сказала она.

Это случилось летним вечером, посреди недели. Пэм находилась в двух кварталах от своего дома и стояла на перекрестке Парк-авеню и Двадцать Шестой улицы, ожидая, пока кто-нибудь ее подцепит. Подъехал этот фургон, и мужчина сделал ей знак подойти. Она подошла и села на правое сиденье, а он проехал один-два квартала, свернул в переулок и остановился у пожарного гидранта.

Она думала, что придется только немного поработать ртом, пока он сидит за рулем, — долларов двадцать или двадцать пять за пять минут работы. Эти типы в машинах всегда хотят в рот, и прямо тут же, в машине. Иногда даже на ходу, что, по ее мнению, ужасная глупость, но поди пойми их. А те, кто пешком, обычно берут номер в отеле, лучше всего для этого «Элтон» на углу Двадцать Шестой и Парк-авеню. Конечно, есть еще ее квартира, но туда она почти никогда никого не водит, разве что в самом крайнем случае, потому что считает, что это небезопасно. Да и кому приятно пускать мужиков в ту же самую постель, где спишь сама?

Мужчину, что сидел в кузове, она не видела до тех пор, пока фургон не остановился. Она даже не догадывалась, что там кто-то есть, пока он не обхватил ее рукой за шею и не зажал ей рот.

— Вот тебе и сюрприз, Пэмми! — сказал он.

Господи, как же она испугалась! Совсем обмерла от страха, а тот, кто был за рулем, рассмеялся, залез к ней под блузку и принялся щупать ей груди. Груди у нее были большие, и она научилась одеваться для улицы так, чтобы выставлять их напоказ, — в платье с узким лифом или в открытую блузку, потому что, если уж кто любит титьки, тот ради них на все готов, так зачем же прятать свой товар? Он взялся прямо за сосок и больно его стиснул, и тут она поняла, что с этими ей придется туго.

— Давайте все переберемся назад, — сказал водитель. — Там уютнее и есть где растянуться. Пусть будет удобно, верно, Пэмми?

Ей очень не нравилось, как они ее называли. Она сказала, что ее зовут Пэм, а не Пэмми, а они произносили это имя с насмешкой, и с какой-то очень недоброй насмешкой.

Когда тот, кто был сзади, снял руку с ее рта, она сказала:

— Послушайте, только без грубостей, ладно? Чего вы хотите, то получите и не пожалеете, но никаких грубостей, хорошо?

— Ты сидишь на игле, Пэмми?

Она сказала — нет, потому что никогда не кололась. Наркотики вообще ей не нравятся. Конечно, можно выкурить косячок, если кто-нибудь угостит, и кокаин тоже приятная штука, но она еще ни разу его не покупала. Иногда мужики насыплют ей дорожку и обижаются, если говоришь, что это тебя не интересует, но в общем она ничего против не имеет. Может, они думают, что она от этого лучше заведется, вроде как злее будет. Иногда какой-нибудь насыплет кокаина прямо себе на член и думает — для тебя это такое лакомство, что и он больше кайфа получит, когда ты станешь сосать.

— Но ты зелье принимаешь, Пэмми? Куда ты его заправляешь? В нос? Между пальцев на ногах? Ты знаешь каких-нибудь крутых торговцев? Может, кто из твоих приятелей торгует, а?

Какие-то дурацкие вопросы. Вроде бы без всякой цели, как будто они от самих этих вопросов тащатся. Один, по крайней мере. Тот, кто сидел за рулем. Он прямо заводился, когда говорил о зелье. Другой больше обзывал ее по-всякому. «Ты, сука рваная, паскуда этакая», что-то в этом роде. Довольно противно, если вдумываться, только многие мужики так говорят, особенно когда возбудятся. У нее был такой клиент, она с ним это делала раза четыре или пять, всегда у него в машине, и он всегда был очень вежливый и до, и после, очень внимательный, никогда не грубил, но, когда он у нее во рту и вот-вот кончит, всегда начиналось одно и то же: «Ах ты, блядь, ах, блядь, чтоб ты сдохла. Ох, чтоб ты сдохла, чтоб ты сдохла, блядь этакая». Ужасно, просто ужасно, но, если этого не считать, он был настоящий джентльмен, платил каждый раз по пятьдесят долларов и кончал всегда быстро, так что плохого, если уж ему так нравится ругаться? От этого тебя не убудет, правильно?