Камилла Гребе - На льду Страница 33

Только с Ханне я всегда находил темы для разговора. В то время, когда мы встречались, мы могли часами лежать в кровати и обсуждать любовь, политику и разные глупости. Например, почему только в Швеции популярны ножи для резки сыра или почему поезд-экспресс называется снэльтог[5]. Иногда Ханне рассказывала мне о Гренландии и инуитах, которые жили там тысячу лет в согласии с природой. Ханне мечтала поехать туда, плавать на каяке между льдин и охотиться на тюленей.

У инуитов нет никаких особенных брачных ритуалов. Они просто ложатся рядом и становятся парой. Мы шутили, что по инуитским правилам можем считаться женатыми. Мне нравилось, что Ханне умеет радоваться жизни и в ее возрасте смеяться над всякими глупостями. Она же на десять лет старше меня.

Для меня это не играло никакой роли, но Ханне мне не верила. Она говорила, что у нас не может быть детей и что я должен думать о том, что она состарится намного раньше меня, а кто захочет быть со старухой. Но я отвечал, что она никакая не старуха и что я не могу без нее.

Но все равно ничего у нас не вышло. По моей вине. Это я заставил ее ждать на улице в тот вечер, пока сидел дома на кровати с ключами от машины в руках и бутылкой водки, зажатой между колен. Я был весь в холодном поту, но не мог пошевелиться. А когда она позвонила, я был не в состоянии даже ответить. Не мог заставить себя поднять трубку и объяснить ей всю правду. Что я был не готов связать себя.

Связать себя.

Какое мерзкое выражение. Какое жалкое объяснение для любящей женщины. И как далеко оно от тех чувств, которые я действительно испытывал. Нет, это был не страх серьезных отношений, это был парализующий ужас, который невозможно передать словами. Я был в ужасе.

Если бы я только мог выразить этот ужас словами, объяснить, что со мной происходит, может, моя жизнь сегодня была бы другой.

Манфред подходит к моему столу и морщит нос:

– Ты выглядишь ужасно, Линдгрен.

– Спасибо большое. А ты, я гляжу, на лисью охоту собрался?

Он ухмыляется и поправляет клетчатый жилет. Одет он, как всегда, безупречно. Настоящий анахронизм на четвертом этаже Полицейского управления. На нем твидовый костюм-тройка с неизменным шелковым платочком в кармане.

– Стараюсь.

– Какие-нибудь новости? – спрашиваю я.

– Поступили советы от общественности на предмет портрета жертвы в прессе. Группа Бергдаля ими занимается. Но от Орре по-прежнему ни слуху ни духу. И еще кое-что. Позвонил стекольщик из Мёрбю. Сообщил, что недавно менял Орре окно в подвале. Орре сказал ему, что к нему забирались воры, но ничего не взяли. В полицию он об этом не заявлял.

– Проверим. Попроси Санчес с ним встретиться.

– Что бы мы делали без Санчес?

Фамилию он произносит на оперный манер и театрально вздымает руки. Санчес кисло смотрит на нас из-за своего стола, но никак не комментирует.

Я уезжаю из Полицейского управления в районе восьми. Я стараюсь не задерживаться после работы, по крайней мере надолго, даже когда у нас важное расследование. Все равно никто не скажет мне за это спасибо. Кого интересуют полицейские, жертвующие всем ради работы. Припарковав машину перед домом, я вдруг понимаю, что что-то не так. Дверь в подъезд приоткрыта, словно кто-то забыл ее захлопнуть, на лестнице горит свет. Я беру с сиденья пиццу, купленную по дороге, и поднимаюсь по лестнице. Дом построен в пятидесятые годы. Стены в подъезде выкрашены в мерзкий фисташковый цвет, не сочетающийся с грязным полом. Кажется, что кто-то кое-как раскидал белые и черные камушки по цементу. На каждом этаже четыре квартиры с фанерными дверьми и мусоропровод. Я живу на последнем этаже, что считал большим преимуществом, пока не сломал ногу и не попробовал карабкаться наверх на костылях.

На ступеньках перед моей дверью сидит Альбин со скейтбордом в руках. Он одет в тонкую не по погоде толстовку и джинсы, висящие низко на бедрах. Рядом с ним рваный пакет из супермаркета.

Тонкие светлые волосы закрывают лицо и торчащие уши, которые достались ему от Жанет.

– Привет, – говорит Альбин.

– Привет! Что ты тут делаешь?

– Поругался с мамашей. Можно у тебя перекантоваться?

От неожиданности я теряю дар речи. Альбин никогда у меня не ночевал.

– Не знаю. Может, лучше позвоним твоей маме? – говорю я, открывая дверь. На полу в прихожей гора грязной одежды – трусы, футболки, носки, которые я собирался стирать.

При виде этой горы я тут же закрываю дверь.

– Ты меня не впустишь?

Альбин встал и смотрит прямо на меня. На лице у него написано недоумение. Он явно не знает, можно на меня рассчитывать или нет.

– Конечно. Просто там… немного грязно.

– Не важно.

– Хорошо.

Я снова открываю дверь, и мы заходим. Альбин просачивается между мной и стеной в гостиную и опускает свое тощее тело на диван.

– Послушай, – говорю я. – Я рад тебя видеть, но не уверен, что переночевать здесь такая уж хорошая идея. Потому что…

– Почему?

– У меня нет второй кровати.

– Я могу спать здесь, – говорит Альбин и хлопает ладонью по дивану. Потом ложится вдоль, скидывает кроссовки и кладет ноги на подлокотник. Я снова подмечаю, какой он худой. Может, стоит спросить, хорошо ли он питается, как это должно делать родителям.

– Мне завтра рано вставать… – настаиваю я, – так что это не очень удобно.

– И? Я могу уйти позже. Мамаша слетела с катушек. Я не хочу возвращаться домой.

– …И к тому же мне надо поработать вечером.

– Я не буду тебе мешать.

Я расхаживаю по квартире, не зная, что делать дальше. Наконец, останавливаюсь, кладу пиццу на журнальный столик и задаю следующий вопрос:

– А Жанет? Она знает, что ты здесь?

Альбин прикрывает глаза рукой с таким видом, словно мои вопросы его утомили.

– Не.

– Но она же наверняка волнуется. Я ей позвоню.

Жанет приезжает через час. Она в приподнятом настроении и трещит без передыху. Выясняется, что она учится на мастера по маникюру и весьма довольна своим новым увлечением. В доказательство она демонстрирует свои длинные ногти истошно-розового цвета, и я хвалю их, хотя это самое худшее из того, что я видел.

Жанет и Альбин долго о чем-то шепчутся. Потом она сжимает сына в объятьях, и я решаю, что ссора закончилась. Мне остается только сказать, что сегодня я не могу принять Альбина. Сегодня никак нельзя. Мои слова ее не удивляют. Да и что тут удивительного. В моей жизни никогда не было места Альбину.

Потом я стою и смотрю в окно, как они идут к маленькому «Гольфу» Жанет. Перед тем как сесть в машину, Альбин поворачивается и смотрит на мое окно. Наши взгляды встречаются. Инстинктивно я делаю шаг назад и прячусь за занавеской. Стою с зажмуренными глазами и жду, когда машина заведется и уедет.

Когда Альбин был маленьким, я подумывал о том, чтобы стать к нему ближе. Хотел сводить в парк аттракционов или на футбольный матч. Но при этом я никогда не мог представить нас вместе. Я не знал, как вести себя с сыном, и от этого незнания я впадал в панику. Я успокаивал себя мыслью, что пока рано, надо дождаться, когда он вырастет и будет больше понимать. Опыт общения со взрослыми у меня по крайней мере есть.

Но с каждым годом становилось только сложнее. Как можно вот так вдруг начать общаться со своим сыном, которого совсем не знаешь? Что можно сказать чужому для тебя человеку, который только по воле случая является твоей плотью и кровью, да к тому же наверняка ненавидит тебя? Нет, футбольный матч уже не казался хорошей идей. Как бы мы стояли там с пивом в руках и притворялись приятелями? А что, если он ждет, что я разрыдаюсь и объясню, почему никогда не заботился о нем? Разумеется, на матч мы так и не сходили.

…На следующее утро мы с Манфредом едем в дом Йеспера Орре. Заградительная лента все еще на двери. Она колышется на ветру, когда мы идем от калитки к двери. Манфред достает ключи, открывает дверь и включает свет.

Крови в прихожей больше нет. Она выглядит как обычная прихожая. Только внимательно присмотревшись, можно заметить ржавые пятна между плитками на полу и на стенах. Смерть так легко не уходит, думаю я. Она всегда оставляет след в тех местах, где она побывала, вгрызается в пол и стены, оставляет после себя запах, который ничем не замаскировать. Большинство людей решают сделать полный ремонт дома, где произошло убийство.

– Что мы ищем? – интересуюсь я.

– Понятия не имею. То, что упустили криминалисты. Мы начинаем методично обыскивать дом – комнату за комнатой. Делаем фото, роемся в гардеробе, в посудном шкафу, в ящичке с лекарствами. Фото мы делаем для себя. Официальные снимки с места преступления были сделаны ранее.

Дом чистый и аккуратный, напоминает жилище педанта, и в нем почти нет личных вещей. Только одна фотография в гостиной. На ней запечатлен Орре с несколькими девушками на пляже.

Манфред кивает мне:

– Этот снимок уже есть в отчете.

– Почему стекло разбито? – спрашиваю, проводя пальцем по рамке.