Виктор Суворов - Змееед Страница 33

Железный Генрих той ночью тоже почти не спал. Последнее совещание в бывшем кабинете Свердлова он завершил около двух ночи. Потом еще перебросился парой фраз со своим секретарем Будановым, а уж после того по ночной Москве понесся в Коммунарку.

Но заснуть долго не мог.

Проклятый Холован! Вздумал сейф Свердлова вскрывать! Это он только прикидывается, что золото ищет! Ему, гаду ползучему, документы Свердлова нужны! А там ведь и на Ягоду что-то может оказаться. Холован с покушением на Ленина хочет разобраться. Он под Железного Генриха роет! А в судьи карлика мерзкого Кольку Ежова позвал.

Железный Генрих, как только услыхал, что Холован сейф вскрывать решил, отправил лучших своих мастеров тот сейф курочить. Опередить Холована надо! Все, что в сейфе есть, вычистить. А всякую дрянь оставить. Но вот уже сутки крутят его ребята всеми возможными инструментами скважину замочную, но ни черта у них не получается. До двенадцати дня, до начала соревнований, еще есть время, может, получится. Ах, если бы получилось!

Настя проснулась ранним утром от грохота засова. Она спала не раздеваясь. Воздух тут чистый, но слишком уж к утру холодный. Одеяло летнее легонькое не помогает. А еще она не раздевалась ради того, чтобы быть готовой к любой неожиданности.

Лязгнула дверь. Вошел человек в форме НКГБ, но почему-то без знаков различия на петлицах, в круглых очках наподобие велосипеда. Вошедший не представился. Настя сидит на кровати своей. Вошедший угнездился на табуретке, к полу привинченной.

Разговор их длился совсем недолго, и явно вошедшего раздосадовал. Это и не разговор был вовсе, а допрос. Настю вошедший чекист вежливо Анастасией Андреевной величал. Перед тем, как войти, он, очевидно, ознакомился с ее биографией. Он, несомненно, понял, что 23 августа 1936 года в 15:10 на первой платформе Северного вокзала Москвы Стрелецкой Анастасии Андреевны не было и быть не могло. Змееед обознался. Человек в очках пришел только для того, чтобы удостовериться, что все обстоит именно так, и очень даже скверно: поймали и заперли вовсе не ту, которая требовалась.

И она поняла, что вошедший не в лучшем расположении духа, и это расположение в ходе короткой беседы ухудшилось.

И тогда она решила показать ему, как следует допрос вести.

— Смотрите мне в глаза. И отвечайте все, что угодно.

Он повиновался, сам не зная, почему.

— Я определю ваш год рождения. Это был 1890-й. Можете отвечать «да», «нет», «не знаю». Ваши ответы значения не имеют. Итак, 90-й?

— Не знаю.

— Это был 91-й?

— Скорее да, чем нет.

— Не надо меня обманывать. Вы родились в 1895 году. Месяц январь?

— Да. Январь.

— Февраль?

— Да. Февраль.

— Март?

— Да. Март.

— Апрель?

— Да. Апрель.

— Ложь. Вы родились в феврале. Дату определить?

— Нет, нет, — вдруг забеспокоился человек в очках. Собрал бумаги и скрылся за дверью, громыхнув засовом.

Настя знала каким-то звериным знанием, что сейчас она не может показать слабость. Слабых бьют. Она должна выразить силу. Но как? Только вот так, продемонстрировав, что она очкастого все равно переиграет, что бы он там ни замышлял.

Раннее утро. Сентябрь. Слякоть. Холод. Зевоту не унять. Змееед на лефортовской проходной пропуск в развернутом виде предъявил, прошел еще один контрольный пост и еще. Перед тем, как дверь в свой отдел ногой толкнуть, фразу шуточную, заранее заготовленную, про себя повторил: «А вы, ребята, наверное, и забыли, кто я такой?»

Распахнул дверь и оказался перед старшим майором Государственной безопасности Булановым Павлом Петровичем.

— Я вас жду, поехали.

Куда поехали, зачем поехали, Буланов не объяснил.

А поехали прямо в Коммунарку.

У Генерального комиссара Государственной безопасности товарища Ягоды огромный кабинет в центральном здании НКВД на Лубянке. А еще у него кабинеты в Лефортовской тюрьме, в Бутырке и на Таганке. Больше всего он любит принимать доклады в царском кабинете Большого Кремлёвского дворца, в котором когда-то товарищ Свердлов работал, под которым товарищ Свердлов личную тюрьму устроил. В той тюрьме товарищ Свердлов личных узников держал. В их числе и Фанни Каплан. Из той тюрьмы арестантов выводили только в одно место — в гараж кремлевский. Чтобы под шум мотора…

Но когда дело касается вопросов самых важных, то встречи товарищ Ягода проводит у себя на даче в Коммунарке. Красиво тут. Подмосковье вообще красотой славится. Я бы лично для себя дачу бревенчатую в Пушкино возвел бы. Это, знаете, по Ярославской дороге. Помните у Маяковского:

Пригорок Пушкино горбилАкуловой горою…

Так вот там, в Пушкино. Но и Коммунарка тоже бы сгодилась. Природа, знаете ли, речка, камыши, рощи березовые, синицы прыгают, зайчики, лягушки вечерами в камышах поют, рябина зреет.

За высокими зелеными заборами на пригорочке возвышается усадьба Ягоды. На контрольных постах почетную службу справляют славные молодцы из особой роты, каждого бойца которой Генрих Григорьевич отбирал лично.

Дорожки белым песочком выстланы. В клумбах цветы заграничного фасона. Остановилась машина возле крылечка. Часовой у товарища Буланова даже пропуск не спрашивает. Свой он тут человек. У Змеееда тоже не спрашивает: раз с товарищем Булановым, значит, все тут в порядке. Прошли коридором, повернули — большая комната вроде приемной. Трое чекистов ждут. Тут у Змеееда и екнуло сердце. Говорил же Холованов: не ходи туда больше!

Стукнул в дверь товарищ Буланов и, не дожидаясь ответа, пропустил Змеееда в начальственный кабинет.

А старший в группе курьеров капитан Государственной безопасности Давыдов Михаил Борисович расцвел маковым цветом: живем, ребята!

Не поняли те, отчего радость, если всем троим не миновать жуткой кары за потерю груза.

— Да чего же не радуетесь!

— Да с чего вдруг?

— Да с того, что не пропадал чемодан наш! Это проверка была! Это товарищ Ягода нам экзамен на бдительность устроил!

— Что ты порешь?

— А вы его не узнали? Да этот молодой в форме, что в кабинет с товарищем Булановым прошел, — это же тот самый! Веревкой подпоясанный!

Глава 13

Змееед пропал. Ждал его Холованов к завтраку. Не дождался. Пошел будить. Пуста каюта. Постель аккуратно заправлена. Холованов к капитану: где? Чешет затылок капитан в поисках ответа. Извиняется: вроде всю ночь вахты бдительно несли.

Ладно. Потом разберемся! А сейчас Сей Сеича встречать. Он уже доложил, что прибыл, арестанта Севастьяна-медвежатника доставил, на двенадцатом запасном пути станции Москва-Сортировочная в своем новом поезде ждет.

Рванул туда Холованов. Узника принял, привез куда-то, долго темными коридорами вел.

— Севастьян Иваныч, ты, как я знаю, чекистов любишь, но не очень.

— Не очень, — подтвердил Севастьян.

— Так вот они объявили, что лучшие медвежатники в НКВД работают.

— Да куда им.

— Они бахвалятся, что в пять минут вскроют сейф, который с 1919 года запертым стоит.

— А что за сейф?

— Большой очень, британский. Бромлей.

— Бромлея за пять минут не возьмут.

— А за десять?

— Им и трех часов не хватит. И десяти. Если Бромлей двухтонный, никто его не возьмет. Не зря он с девятнадцатого года заперт.

— А ты бы, Севастьян Иваныч, тряхнул бы стариной?

— На людях?

— На людях.

— Тряхнул бы. Если инструмент будет.

— Водки тебе и тем, кто с тобой сидит, дам, сыра, колбасы. Год на убой кормить буду.

— Не надо мне милостей твоих, гражданин Холованов. Сам кушай.

— Побежишь — убью.

— Знаю.

— И внешность твою изменить надо, чтоб не опознали; ты у меня узник секретный.

— Меняй.

— Ты знаешь, где мы?

— Не знаю.

— Мы в Большом театре. Эй, человек! Зайди. И сделай так, чтобы этому джентльмену не стыдно было появиться в Палате лордов.

— Не ту вы мне девочку, Змееед, указали.

Сам он знает, что не ту. Да черт с ней, девочкой. Как от тех троих избавиться, что в приемной ждут? Как бы так к стенке отвернуться, чтоб не опознали?

Сердце колотится пойманным зайчиком. Что-то Железный Генрих толкует. Не слышит того Змееед. Только спохватился, вслушался, согласился, растерянность изобразил: ай-яй-яй, да как же не ту? А так похожа. А ладони потные, а уши горят, а сердечко змееедово того гляди из груди выпрыгнет.

Ягода знал, и вы это знаете, что криком делу не поможешь. Только не всегда получается крик сдержать. По себе знаю. А у Ягоды всегда получалось. Понимает Железный Генрих, что ошибся человек. Может, и ошибся. С другой стороны, как мог разведчик-наблюдатель так ошибиться? Как мог он дочку комкора Стрелецкого назвать?

— Так что, Змееед, делать будем? Искать? Снова все фотографии малолетних проходимок вам собрать? Лицо-то еще из памяти не стерлось?