Елена Прокофьева - Явление зверя Страница 33

И я понял, что сейчас ее убьют.

Убьют Софью, подругу моей сестры, самую храбрую из всех девчонок, которой, будучи мальчишкой, я так хотел что-то доказать… Ее убьют, и я ничего не смогу сделать. НИЧЕГО!

Я рванулся вперед, чтобы подставить вместо нее себя — это ведь я им нужен, я, и больше никто. И пока они будут заниматься мной, все остальные смогут сбежать, лишь бы только догадались… лишь бы только не стали разыгрывать геройство.

Я довольно долго яростно крутил колеса, пока не понял, наконец, что почему-то не двигаюсь с места — никто меня не держит, но я, до боли напрягая мышцы, плыву в сгустившемся воздухе, как в киселе, по сантиметру в час.

Воздух дрожал, все больше густея, наливаясь синим, посверкивая серебряными искорками. Я поднял голову и увидел в шаге от себя Софью, а рядом с ней…

— А-а-а! — закричал я, силясь сказать что-то, но звуки разваливались в синем киселе, умирали не родившись. И все-таки они услышали меня — оба. И оба обернулись одновременно.

Удивленная, растерянная Софья и…

ОН улыбался и смотрел на меня — и я мгновенно утонул в жемчужно-сером хрустале его глаз, закружился в вихре серебряных кристаллов, и что-то внутри меня едва не разорвалось от захлестнувшей волны нежности, тепла, чего-то такого, чему не придумано слова в земном языке, потому что на земле такого просто не бывает… Не бывает ТАКОЙ любви, не существует для нее сравнений.

ОН был очень высок, ОН не касался ступнями асфальта, ОН был одет в длинную темную хламиду, у него были светлые, круто вьющиеся волосы, и ОН действительно был похож на ангелов, как их изображают на православных иконах.

И в то же время ОН был совсем другой.

Я знал, что в целом свете для него нет никого дороже меня, что я единственный для него, его смысл, его жизнь и ОН останется со мной и будет защищать, сколько сможет.

Я приподнялся на коляске и протянул к нему руки, ОН наклонился ко мне — и обнял.

— Только и ты помоги мне, — сказал ОН.

И в тот же момент мое ставшее вдруг неповоротливым и тяжелым тело рухнуло в жалобно скрипнувшую коляску, и — уже никакого синего тумана, и никаких искр, и никаких кавказцев, просто серенький июньский день и трое ошарашенных людей рядом со мной.

— А… где эти? — спросил мужчина. — Куда делись?

Софья смотрела на меня, и по щекам ее текли слезы.

Наверное, она тоже видела.

— Лешенька!

Софья кинулась ко мне и обняла, как могла, крепко, я тоже обнял ее и едва ли тоже не плакал.

— Надо уезжать, — неуверенно проговорил мужчина. — Они могут вернуться.

Да, бесспорно, надо уезжать, и как можно скорее, но я никуда не поеду. Я останусь здесь и буду ждать, а вам действительно надо поскорее уезжать. Мне очень жаль, что все так получилось, но, видно, — не судьба. А Гулю вы не оставите, я уверен, вы сделаете для нее все, что сделали бы для меня…

— Леша?

Гулины глаза лихорадочно блестели, руки тряслись, она была близка к истерике. Она думала, что, если сейчас, сию же секунду, мы все не кинемся в машину, она уже не сможет больше держаться.

— Леша!

— Быстро все в машину! — закричал я. — Заводите мотор!.. Гошка!!!

Гуля все поняла. Поняла, почему я сижу, вцепившись в подлокотники кресла, вместо того чтобы поскорее забираться в распахнутую заднюю дверцу машины.

— Гошка! — закричала она тоже изо всех сил, и мальчишка не выдержал.

Я увидел его, бегущего от Якиманки, согнувшегося в три погибели под тяжестью двухлетней Вики, сосредоточенно глядящего под ноги, старающегося бежать быстрее и не упасть.

Пробурчав что-то невнятное, владелец джипа побежал ему навстречу и забрал девочку.

Я видел все это краем глаза, потому что как раз в этот момент две женщины заталкивали меня в машину и я пытался им помочь, но, кажется, больше мешал.

Наконец я оказался-таки в салоне и сразу отодвинулся в угол, чтобы освободить место для остальных. Тут же ко мне запрыгнул Гошка, обнял за шею и громко разревелся, рядом с ним упала Гуля, которая вот-вот готова была последовать его примеру, потом осторожно села Софья, которой владелец джипа успел передать ребенка.

И мы наконец-то поехали.

Плавно набирая скорость, проехали по Бродникову и свернули направо, на Большую Якиманку.

Мы ехали и молчали, все ошеломленные, подавленные и какие-то опустошенные. Не было сил ни радоваться, ни биться в истерике, даже Гошка успокоился и только тихонько всхлипывал, уткнувшись мне в плечо.

Дорога до дома заняла чуть больше десяти минут, мы ни разу не встали на светофоре, ни разу не застряли в пробке, все равно как если бы нас сопровождали милицейские машины с синими мигалками, но мне казалось, что мы едем бесконечно. Десять минут, а не четыре года, растянулись в вечность, и именно теперь мне казалось, что я могу безнадежно опоздать… Быстрее… Быстрее… Только бы ничего не случилось! Не остановили бы менты, не пробило бы колесо, не кончился бы бензин, не сломался бы…

Горячие пальцы Гули нашли мою ледяную ладонь и — крепко сжали.

Все кончилось… Это невероятно, но все действительно кончилось, чего же ты теперь?..

Мы проехали по улице, свернули во двор и остановились.

— Это мой дом, — сказал я деревянным голосом.

Гуля и Гошка воззрились на темно-серое облезлое здание как на что-то невероятное.

И тут из подъезда выскочила Анька. Растрепанная, с перекошенным лицом, она споткнулась на ступеньке и едва не упала, ее глаза блуждали по затемненным стеклам автомобиля.

— Сонь, она не знает? — спросил я хрипло, покосившись на свои отсутствующие ноги.

Софья покачала головой.

Она открыла дверцу со своей стороны и вышла навстречу Аньке с Викой на руках.

— Где Лешка?! — услышал я дрожащий голос сестры.

Конечно, она удивлена, что я не выскочил ей навстречу.

Снова хлопнула дверь подъезда… Господи! Как же они постарели!!! Бабушка совсем седая! Дед согнулся в три погибели! И я тут — без ног!

Как они это переживут?!

Анька распахнула дверцу и окаменела с разинутым ртом.

Сестренка… а ведь и ты изменилась… Взрослее стала, что ли? Лицо стало тоньше, щеки ввалились, тени под глазами… Ну что же ты, сестренка?

Я попытался улыбнуться. Не знаю, получилось ли…

Анька стремительно бледнела.

— Ань… — пробормотал я, растерянно глядя, как сестра заваливается на бок. — Софья!

Передав Вику на руки выбравшейся из машины и стоявшей в сторонке Гуле, Софья успела подхватить сползающую по дверце Аньку и легонько ее встряхнуть.

Ну вот, пришел солдат с войны… Перепугал всех до смерти…

У бабушки дрожали руки, когда она, отодвинув с дороги Аньку и Софью, наконец смогла до меня добраться. Она не видела ничего и никого, для нее сейчас существовал только я, и она смотрела на меня полными слез глазами, как на икону, приближалась медленно, осторожно, благоговейно, словно боялась, что я рассеюсь.

Да что же это такое?!

— Маленький мой, — прошептала бабушка, осторожно касаясь кончиками пальцев моей щеки и, видимо, уверовав, наконец. — Лешенька… Живой… Живой…

Когда я услышал ее голос, у меня зазвенело в ушах и перед глазами поплыло. Я чувствовал ее руку на своей щеке и с ужасом понимал, что сплю. Просто сплю! И сейчас проснусь на вонючем матрасе среди бомжей, а то и в сыром подвале под маленьким глиняным домиком в Чечне.

Я не хочу просыпаться!!!

В ужасе я схватил бабушкину руку, настоящую, теплую.

— Ба… ты только не волнуйся, ладно? А то сердце…

Бабушка смотрела на меня и кивала. Пожалуй, все-таки она все еще не верила, что я не рассеюсь.

За ее спиной, тяжело вздрагивая, плакал дед и болталась на руках у Софьи полубесчувственная Анька.

А у меня за спиной, смущенно прячась за машиной, тихонечко стояли Гуля и Гошка. Маленькая Вика пыхтя старалась выбраться из Гулиных рук, почувствовав непреодолимое желание повторить недавний подвиг — походить на собственных ножках. Убедившись в тщетности своих попыток освободиться из объятий незнакомой тетеньки, Вика заплакала, и ее жалобный голосок помог нам всем прийти в себя. Анька высвободилась из Сониных рук и с рыданиями кинулась меня обнимать, бабушка с дедом засуетились, не зная, как транспортировать меня домой.

Дед вознамерился было нести меня, но Софьин знакомый, чьего имени я, кстати, так до сих пор и не узнал, подхватил меня на руки и решительно понес к подъезду. Бабушка с дедом поспешили за ним — открывать двери.

— Ой, Сонь, — услышал я за спиной удивленный голос Аньки. — Это же Шереметьев!

Шереметьев? Потомок графов, что ли? И что, их всех — потомков — теперь положено знать в лицо?

Но ведь и я его вроде где-то раньше видел?.. Или нет?..

Бабушка зазывала всех обедать, но Софья и Шереметьев отказались.

— Мы к вам позже зайдем, Анна Сергеевна, — улыбнулась Софья, целуя бабушку в щеку. — Вам устроиться нужно, наговориться.