Деон Мейер - Кровавый след Страница 33

В две минуты двенадцатого, в городишке под названием Якобсдал, кое-что отвлекло меня от урока истории, который проводил Лоуренс.

Стараясь не выдавать волнения, я попросил:

— Ты не мог бы остановиться здесь?

— Что случилось, дядюшка? — спросил он.

— Ничего; просто хочу поздороваться со старыми друзьями. — На главной улице, перед небольшим отелем, в ряд выстроились четыре «Харли-Дэвидсона».

— Ладно. — Он притормозил.

Флеа открыла рот, собираясь что-то сказать.

— Я быстро, — пообещал я.

32

Змеи предпочитают бежать, а нападают лишь в ответ на нападение.

До того как войти, я убедился, что на номерной табличке ближайшего ко мне мотоцикла было написано: «НЕ ЛЕЗЬ».

Я нашел их в маленьком баре; все четверо сидели на высоких табуретах у стойки с пивом в руках и над чем-то смеялись: «Ха-ха-ха!» Я подошел к Седому, положил руку ему на плечо и спросил:

— Ты трезвый?

Он раздраженно обернулся, нахмурился, заметив мой заплывший глаз, кровоподтеки. Напрягся, силясь вспомнить, где меня видел.

— Кто это тебя так отделал? — спросил он.

Теперь все четверо смотрели на меня.

— Повторяю, ты трезвый? Я с пьяными не связываюсь.

— Локстон, — сказал Крысеныш. — Вчера…

Вспомнил, значит. Похоже, они еще недостаточно набрались. Я дернул Седого за бахрому на его кожаной куртке. Он нехотя слез с табурета. Бахрома оторвалась.

— Эй, ты что? — воскликнул он и пошел на меня. Дилетант!

Я уклонился от удара.

— Ты назвал Эмму Леру тощей сучкой, — напомнил я.

— Оставь его в покое! — проворчал Здоровяк, тоже вставая и надвигаясь на меня.

Я врезал Седому. Много вложил в свой удар. Свои сомнения по поводу Эмминого признания в любви, полет, во время которого меня вывернуло наизнанку, несколько часов, проведенных в Мусине под палящим солнцем, унизительную ночь, боль во всем теле, досаду от мучивших меня вопросов, на которые я не мог найти ответы.

Потом я повернулся к Здоровяку и предложил:

— Теперь ты.

В шестнадцать минут двенадцатого я забрался в кабину «мерседеса», испытывая чувство облегчения, как будто с плеч моих убрали тяжесть. Ненадолго ощутил вкус рая.

— Спасибо, — сказал я.

Лоуренс заметил окровавленную руку и сразу сообразил, что произошло.

— Вчерашние байкеры?

— Откуда ты знаешь?

— Вчера Никола сказал мне по телефону, еще до обеда. А он услышал обо всем от дядюшки Дидерика.

Да, в Бо-Кару секретов нет.

Я молча покачал головой.

— Я думала, они ваши друзья, — заметила Флеа.

— По-моему, дружба закончилась.

Лоуренс крепился-крепился и, наконец, не выдержал и прыснул. Потом запрокинул голову и расхохотался. Его веселость оказалась заразительной; скоро Флеа тоже умирала со смеху. Мне тоже хотелось улыбнуться, несмотря на разбитое лицо, потому что в тот миг я понял: они справятся, преодолеют последствия прошлой ночи.

Флеа потребовала, чтобы Лоуренс подробно пересказал всю историю с «Рыцарями Харли», потому что я говорить отказался. И все же интересно было послушать обо всем с другого конца локстонского «испорченного телефона». Количество байкеров увеличилось — их стало шестеро, а не четверо. В рассказе Лоуренса то и дело попадались выражения «подонки», «Ангелы ада» — последнее наверняка понравилось бы Седому. По словам Лоуренса, они «страшно» оскорбили тетушку Вильну и Эмму. Дидерик Бранд в последний миг остановил мой кулак, иначе, как ни крути, получились бы «тяжкие увечья». Леммер, локстонский герой.

— Никакие они не «Ангелы ада», — сказал я, когда Лоуренс замолчал.

— А кто? — спросила Флеа.

— Богатые африканеры.

— Что вы имеете против богатых африканеров? — возмутилась Флеа.

Я покачал головой. Нехотя.

— Ну же, признайтесь, — подначивала она. — Вы им завидуете?

— Несомненно, зависть тоже имеет место.

— А еще что?

Я вздохнул. Отвечать мне совсем не хотелось.

— Говорите же!

— Они вышли погулять из своих башен из слоновой кости.

— Ну и что это значит?

— Это значит, что они обжираются деликатесами не потому, что так их любят, а чтобы утереть нос соседям, потому что они сидят в своих огромных, роскошных домах за высокими заборами, оснащенными сигнализацией, перед громадными плоскоэкранными телевизорами, у них огромные гаражи на три машины, в которых стоят «мерседесы» представительского класса, квадроциклы, навороченные байки и катера. И все-таки они все время ноют, что в нашей стране трудно живется…

— Но у нас действительно трудно живется…

— Кому, им? Чушь собачья! Главное, они ничего не делают, чтобы как-то изменить положение. Не ходят на выборы, на демонстрации, отмахиваются словами «От меня ничего не зависит». Они как грифы — сидят и ждут, пока правительство совершит ошибку, а потом злорадствуют: вот видите, что я вам говорил? Они расисты, но трусят открыто говорить о своих взглядах. Жалуются на рост преступности, но ни один из них даже не подумал создать в собственном квартале отряд самообороны или стать резервистом полиции. Их нельзя назвать культурными людьми; они умеют только тратить деньги и пить. И еще они боятся. Боятся всего. И они еще смеют… Их предки в Магерсфонтейне и Пардеберге в гробах переворачиваются…

Флеа долго молчала, а потом сказала:

— Они не все такие.

— Верно, — кивнул я, потому что знал одно исключение. Эмму.

Флеа кивнула; мне показалось, что она довольна.

Их разговор протекал естественно и ритмично. Я стал третьим лишним, зрителем, который со стороны наблюдает за началом романа. Флеа на несколько лет старше Лоуренса и наверняка видала виды. Зато она перестала смотреть на него свысока. Может быть, потому, что она теперь знала, кто он такой и что он такое. Общие переживания тоже сыграли свою роль, заложили основу для их дружбы. Поэтому я ушел в тень, позволил им общаться без помех. Мне тоже было чем заняться: я готовился к встрече с Дидериком Брандом. У него на ферме гостит Эмма. Значит, мне придется сдерживаться.

Мы останавливались еще два раза. В Бритстауне купили пироги и газировку, в Виктория-Уэст Флеа в последний раз сделала носорогам уколы. Она беспокоилась:

— Они устали и хотят пить. Самец еще ничего, но самка…

Мы приехали в Локстон в седьмом часу вечера: вдоль улиц — белая кипень цветущих груш. Лоуренс позвонил Николе и сообщил, где мы. Потом мы кратчайшим путем промчались через Слангфонтейн и Сак-Ривер-Порт. На следующем перекрестке мы в последний раз повернули налево, и вот мы уже в Скёйнскопе, во владениях Дидерика Бранда в горах Нюэвелд, неподалеку от национального парка Кару.

33

Чтобы распознать характерный знак, следопыт часто должен заранее представлять себе, как он выглядит.

Они все ждали нас у большого сарая — Дидерик Бранд, его жена Марика, Эмма и толпа рабочих. Дидерика интересовали только носороги; он сразу же подошел к кузову. Сияющая Эмма подбежала к моей дверце. Радость испарилась, когда она увидела мое лицо.

— Что случилось?

— У нас были небольшие неприятности, — ответил я.

— Небольшие?

Я покосился в сторону Дидерика и ответил:

— Я потом тебе расскажу.

— Как ты?..

— Ничего серьезного.

Немного замявшись, она обняла меня.

— Слава богу! — сказала она. — Слава богу!

— Черт побери! — воскликнул Бранд. — Где там Корнел? Животные больны…

— У них некротический дерматит, — ответила Флеа, спрыгивая на землю. — Их надо переместить в загон и как можно скорее успокоить.

Только тогда Дидерик обошел грузовик кругом.

— Ладно, — сказал Бранд. — Загон вон там, совсем рядом… — Он увидел мое лицо. — Леммер! Что случилось?

— Сначала выгрузим животных, потом поговорим, — ответил я.

Услышав мой голос, Эмма, обнимавшая меня, оцепенела.

В его «мастерской» царил полнейший беспорядок. На большом письменном столе стоял компьютер; вокруг неаккуратными кучами были свалены бумаги. На стенах висели фотографии в рамках: предки, оленьи рога, охотничьи сборища и его красивая белокурая жена Марика в молодости, когда ее выбирали местной королевой красоты — «шерстяной королевой». На полке темного дерева стояли старинные керосиновые лампы, тут же лежали папки, учебники по сельскому хозяйству и финансам, а также большие подшивки сельскохозяйственных журналов «Ландбау Векблад» и «Фармерс Уикли» за прошлые годы. В углу стояла потертая кожаная сумка, из которой торчали рукоятки старых клюшек для гольфа. Дидерик Бранд сидел на краю письменного стола, вытянув ноги и скрестив руки на груди, как человек, которому есть что скрывать. Я устроился напротив, на краешке дивана. Он был покрыт бурой с белыми пятнами коровьей шкурой, выделанной в стиле народов нгуни.