Питер Страуб - Магия кошмара Страница 33

На мгновение она перестала двигаться. Руки с переплетенными пальцами зависли в воздухе; ноги уперлись в матрас; бедра поднялись вверх. Ноги разъехались, и бедра снова рухнули на кровать. Простыня медленно опустилась на талию. Запах крови наполнил комнату. Руки матери упали на грудь, а измятая нижняя простыня постепенно превращалась из белой в темно-красную. Кровь стекала к коленям. Около талии она была еще темнее и просачивалась насквозь через верхнюю простыню.

Что-то внутри матери издавало тихий, лопающийся звук.

Дыхание появилось снова, но теперь оно уже было мягче. Фи чувствовал, как огромные руки внутри него сжались еще сильнее и опять стали тянуть. От земли поднимались стоны. Воздух входил и выходил из ее тела с шумом товарного поезда. Его собственное дыхание совпадало с дыханием матери.

Ее руки улеглись на груди. Длинные ногти клацали друг о друга. Фи искал, но не находил сломанные ногти, что покатились к нему, — он боялся посмотреть вниз и увидеть, как они скрутились рядом с его голой ногой. Если бы он наступил на них, то заорал бы от ужаса.

Фи вдохнул обжигающий воздух. Кровь и смерть втянулись с ним в его тело и впились в плоть, а когда он выдохнул одновременно с матерью, они остались внутри. Кровь как-то оказалась на его пальцах, и он оставлял темные следы на кровати.

Их дыхания остановились. Его сердце тоже остановилось. Гигантские руки сомкнулись внутри тела матери. Дыхание застряло в ее горле, а потом вырвалось наружу с резким вскриком. Они вместе набрали полные легкие крови и смерти и выдохнули облака дыма.

Маленькая лодка на черном озере раскачивалась на волнах у самого горизонта.

Глотки воздуха попадали в ее рот, останавливались, а потом терялись. Она сделала два вдоха, ждала, ждала и выдохнула раз. Прошло много времени. С удивлением он заметил слабые солнечные лучи, пробивающиеся в комнату. Ее рот покрылся налетом от усилий и обезвоживания. Мать сделала еще один глоток воздуха, и он потерялся где-то внутри нее. Больше она не дышала.

Фи вдруг обнаружил, что оставил свое тело и видит себя стоящим у кровати.

Затаив дыхание, он ждал, что будет дальше. Он увидел, что был меньше, чем представлял себе, и что под полосками крови на лице бледен от страха. Грудь, руки и спину покрывали синяки. Он увидел, что схватил мать за руку, — он не знал, что делает это.

По телу матери прокатилась волна. Начавшись у лодыжек, она прошла по ногам до бедер, по животу и докатилась до груди. Могучие руки нашли, что хотели, и теперь они никогда не отпустят свою добычу.

Лицо ее вытянулось так, будто она увидела что-то безвкусное. Они оба, его тело и он сам, наклонились над кроватью. Волна прокатилась по горлу и ушла в голову. Что-то внутри Фи ухватило самое его существо и стиснуло. Земля ушла из-под ног. Тихий взрыв трансформировал форму и давление воздуха, изменил цвет, изменил все вокруг. Последняя конвульсия очистила ее лоб от морщин, голова опустилась на подушку, и это был конец. В какой-то момент он видел, или ему показалось, что он видел, как что-то маленькое и белое устремилось к потолку. Фи снова был в своем теле. Он отшатнулся от кровати.

Отец крикнул: «Эй? Эй!»

Фи завопил — он совсем забыл, что по другую сторону кровати спал его отец.

Опухшее лицо Боба Бандольера появилось над серединой тела, лежащего на кровати. Он протер глаза и заметил залитые кровью простыни. Отец пошатнулся.

— Убирайся отсюда, Фи. Здесь тебе не место.

— Мама умерла, — сказал Фи.

Отец обежал вокруг кровати так быстро, что Фи даже не смог различить, как он двигается, — он просто появился рядом и толкнул его в сторону двери.

— Делай, что говорю, и немедленно.

Фи вышел из комнаты.

Отец закричал:

— С ней будет все в порядке!

По холодному полу голыми ногами Фи дошел до кушетки в гостиной и лег.

— Закрой глаза, — сказал отец.

Фи послушно закрыл глаза. Когда он услышал, как хлопнула дверь в спальню, то открыл их снова. Раздался мокрый шлепок, простыни упали на пол. Фи позволил себе мысленно вернуться к тому, что произошло. Он слышал нечеловеческий, глухой звук, вырывающийся из его собственного горла. Он стал барабанить ногами по краю кушетки. Что-то из живота подкатило к горлу и наполнило рот вкусом блевотины. Мысленно Фи наклонился над кроватью и разгладил морщинки на лбу у матери.

Дверь в спальню снова хлопнула, и Фи закрыл глаза.

Боб Бандольер быстро прошел через гостиную.

— Тебе надо в постель, — сказал он, но уже без гнева.

Фи лежал с закрытыми глазами. Отец пошел в кухню. Из крана хлынула струя воды, открылся ящик, один об другой зашуршали пакеты, ящик закрылся. Все это уже случалось раньше и потому успокаивало. Фи представлял, как Чарли Карпентер за рулем своей моторной лодки мчится по гладкому озеру. Бородатый человек в арабской одежде поднимает голову и выпивает последнюю каплю из огромной чашки. Теплая жидкость падает на язык, и по вкусу она напоминает хлеб, только обжигает, если ее проглотить. Отец пронес мимо него ведро воды, и от ведра разнесся сладкий запах чистоты, издаваемый моющим средством. Дверь спальни снова хлопнула, и Фи открыл глаза.

Глаза были все еще открыты, когда Боб Бандольер вышел с ведром и губкой в одной руке и огромной кучей красного тряпья в резиновой подкладке, с которой капало, в другой руке.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он Фи. — Подожди, я отнесу все это вниз.

Фи кивнул. Отец пошел в сторону кухни и ступенек в подвал.

Внизу забурчала и забулькала стиральная машина. Раздались шаги вверх по лестнице, дверь закрылась. Хлопнула дверка шкафчика, потом звук жидкости, льющейся из бутылки. Боб Бандольер вернулся в гостиную. На нем была вытянутая футболка и полосатые трусы, а в руке он держал наполовину наполненный стакан виски. Волосы его стояли дыбом, а лицо было все еще опухшим.

— Это нелегко, мальчик.

Он поискал глазами место, где бы сесть, сделал три или четыре шага назад и опустился на стул. Посмотрел на Фи и глотнул из стакана.

— Мы сделали все, мы сделали все, что могли, но все напрасно. Нам будет тяжело обоим, но мы поможем друг другу выкарабкаться. Мы станем друзьями.

Он выпил, не сводя глаз с сына.

— Хорошо?

— Хорошо.

— Вся наша помощь и любовь, которую мы отдавали маме, — все это не помогло. — Он сделал еще глоток. — Она умерла этой ночью. Очень тихо. Она не страдала, Фи.

— Ох! — произнес Фи.

— Когда ты пытался привлечь ее внимание, она уже была почти мертва. Она уже была почти на небесах.

— Охо-хо, — только и сказал Фи.

Боб Бандольер уронил голову и некоторое время смотрел вниз. Почесал затылок. Глотнул еще виски.

— В это трудно поверить. — Он помотал головой. — В то, что это могло так кончиться. С ней, с этой женщиной. — Он посмотрел в сторону, а потом повернулся к Фи со слезами на глазах. — Эта женщина... она любила меня. Она была самой лучшей. Многие люди думают, что знают меня, но только твоя мать знала, на что я способен — и в хорошем, и в плохом смысле. — Еще один взмах головой. Он вытер глаза. — Анна, Анна была такой, какой должна быть жена. Такой, какими должны быть все люди. Она была послушной. Знала свои обязанности. Не возражала против моих решений, разве что три или четыре раза за всю нашу совместную жизнь. Она была чистюля, она умела готовить... — Он снова плакал. — И она была твоей матерью, Фи. Никогда не забывай об этом. В этом доме никогда не было грязных полов.

Боб поставил стакан и закрыл лицо руками. Рыдания душили его.

— Это еще не все, — сказал отец. — Далеко не все.

Фи вздохнул.

— Я знаю, кто во всем виноват, — сказал отец, уставившись в пол. Затем он поднял голову. — Знаешь, как все началось?

Фи ничего не ответил.

— Один урод в «Св. Олвине» решил, что я ему больше не нужен. Вот с чего начались неприятности. А почему я не всегда ходил на работу? Потому что мне нужно было заботиться о жене.

Он ухмыльнулся сам себе.

— У них не хватило элементарного приличия, чтобы понять: мужчина должен заботиться о своей жене. — Его наводящая ужас улыбка напоминала судорогу. — Но моя кампания уже началась, сынок. Я уже сделал первый выстрел. Пусть теперь будут внимательнее. — Он наклонился вперед. — И в следующий раз перебивать меня не станут.

— Она не просто умерла, — сказал Боб Бандольер. — Это «Св. Олвин» убил ее. — Он допил виски, и его лицо снова перекосило. — В болезни и в здравии, помнишь? А они думают, что кто-то еще может делать работу Боба Бандольера. Думаешь, они спросили постояльцев? Нет. Они могли бы спросить того чернокожего саксофониста — даже его. Гленрой Брейкстоун. Каждый вечер этот человек говорил: «Добрый вечер, мистер Бандольер», а он считал себя таким важным, что едва ли еще на кого тратил хотя бы пару слов. Но ко мне он относился с уважением, да. Они не хотели об этом знать? Теперь они узнают. Уж я об этом позабочусь. — Лицо его успокоилось. — Эта женщина — вся моя жизнь.