Мариша Пессл - Ночное кино Страница 34

– Не знаете, что она в Нью-Йорке делала? – спросила Нора.

Тетка сощурилась, будто ее походя оскорбили:

– Мне платят за время, а чем в комнатах занимаются – меня не волнует. Она мне, правда, разок сделала доброе дело. Мне сбегать надо было кой-куда, а она с племяшей моим пару часиков посидела. Вот за это ей спасибо. Но потом она берет и меняет замки, сбегает, аренду не платит. У меня бизнес тут. А не благотворительность. – Она в негодовании уставилась на дверь. – И еще слесарю платить.

– Сколько она тут прожила? – спросил я.

– С месяц. Но я ее которую неделю не вижу.

– А как она о вас узнала?

– По объявлению. Я у Порта флаеры расклеила.

– А сколько стоит взломать? – спросил Хоппер, проведя рукой по двери. – И мы вам оплатим все, что Ханна должна.

– Э… ну, не знаю – сто пятьдесят. И плюс за ущерб двери.

– Вот вам три сотни.

Хоппер сунул ей пачку купюр, которые она молниеносно цапнула. Затем сходил в конец коридора, к двери с захватанным стеклом – видимо, общей ванной, – выдрал из стены огнетушитель, вернулся и со всей дури саданул им по замку.

Пять ударов один за другим брызнули щепой; затем, ненапряжно и непринужденно, из чего следовало, что он делает это не впервые, Хоппер отбросил огнетушитель, отошел и вмазал по двери с ноги. Дверь распахнулась, грохнула об стену и опять закрылась, оставив щелочку на дюйм.

На миг все застыли. Хоппер подтолкнул дверь.

Внутри стояла кромешная темнота – свет из коридора едва освещал шероховатый бетонный пол и лупящуюся краску на голубых стенах.

И отчетливо чем-то воняло – что-то сгнило.

Я хотел было спросить у домовладелицы, когда она в последний раз сюда заглядывала, но та уже пятилась.

– Мне вниз надо, – пробормотала она, развернулась и зашлепала вьетнамками прочь. – Схожу гляну, как там племяша. – Она выскочила на лестницу и загрохотала вниз.

– Боится чего-то, – заметил я.

– Еще бы. Запах-то какой, – прошептала Нора.

Хоппер шагнул внутрь. Я вошел следом, ведя руками по стене, нашаривая выключатель.

– Мля. – Хоппер закашлялся. – Ну и вонь.

Раздался душераздирающий скрип, – кажется, Хоппер споткнулся об металлический складной стул, – а затем свет внезапно нащупал лампу и тускло озарил комнату.

Тесная, скудно обставленная; потертый бурый ковер, драная штора на окне, продавленная железная койка в углу. Простыни отброшены, зеленое одеяло свесилось на пол – а в подушке отчетливая вмятина, словно Александра встала только что, буквально минуту назад. Вся эта убогая конура намекала на ее недавнее присутствие – едва ушла, в затхлом воздухе еще чувствуется ее дыхание.

Отвратительную вонь канализации пополам с гарью источали как будто сами стены. На потолке над окном растеклось бурое пятно, точно кого-то зарезали на крыше и бросили тихо истекать кровью по балкам. На полу валялись пластиковые обертки и липко расплылось пятно темной газировки.

– Деволль говорил, Сандра из «Брайарвуда» уехала в пижаме? – спросил Хоппер.

– Ну да, – сказал я.

– Вот и пижама.

И впрямь – белые хлопковые рубаха и штаны на веревочке грудой валялись на простынях.

Прикасаться к ним Хопперу, видимо, не захотелось. Я подобрал штаны, с удивлением отметив, что внутри на поясе отпечатано «А. Кордова МХ-314», номер ее палаты, но мало того – штаны до сих пор держали очертания ее тела. Как и рубаха, скроенная угловато, под хирургическую униформу: левый рукав по-прежнему скручен на локте.

Я бросил пижаму на постель, открыл узкий гардероб. Внутри пусто – лишь четыре проволочные вешалки на деревянной штанге.

– Там что-то есть, – сообщил Хоппер, заглянув под койку.

Мы подхватили ее, перенесли в центр комнаты и в немом замешательстве уставились на то, что открылось глазам.

Сказать нам было нечего.

Первым делом я решил, что это мишень. Найдя такое под кроватью у себя, подумал бы, наверное, что это весточка от старухи с косой лично – уведомление о том, что на днях она за мной зайдет, – или что мои враги желают напугать меня до инфаркта.

На полу черным прахом были аккуратно выложены четыре концентрические окружности. В центре – если б Александра лежала навзничь на постели, центр располагался бы где-то под сердцем – находилось что-то обугленное. Пирамидой дюймов шесть, побелевшие камни крошатся, бетон под ними почернел.

– Это что? – прошептала Нора.

– Воняет тут этот пепел, – отметил Хоппер, присев на корточки.

Сфотографировав инсталляцию, Нора откопала в сумке пакет из-под сэндвича, мы вывернули его наизнанку и взяли образец. Кажется, мелко порезанные листья, грязь и кость. Я закрыл пакет и запихнул в карман куртки.

– Ни фига себе, – прошептал Хоппер у нас за спиной. – Вы гляньте.

Он стоял у двери и рассматривал что-то на верхнем косяке – пучок каких-то палочек. В самом углу, будто их нарочно спрятали, чтобы не бросались в глаза.

Хоппер вытащил их и повертел на свету из коридора. Походили они на корни – толстые, тонкие, туго закрученные в спирали, но все, похоже, от одного растения. Каждый перетянут белой веревочкой, все перевязаны друг с другом.

– Что-то оккультное, – сказал я, бережно забрав их у Хоппера.

За многие годы я не раз сталкивался с диковинными религиозными обычаями: в Индии швыряют детей, монахи-джайны разгуливают нагишом, «одетые в воздух», в некоторых племенах мальчишек заставляют носить перчатки, набитые кусачими муравьями, потому что таков ритуал инициации. И здесь, похоже, нечто в том же духе.

– А почему над дверью? – спросила Нора.

Я посмотрел на Хоппера:

– Александра что-нибудь такое практиковала, ты не помнишь? Вера, странные ритуалы?

– Нет.

– Давайте еще раз все осмотрим. Может, что-нибудь пропустили. И выметаемся отсюда к чертям.

Нора и Хоппер кивнули, опасливо озираясь. Я шагнул к тумбочке, но тут мельком заметил, как за дверью прошмыгнуло что-то зеленое. Зашлепало стаккато. Вьетнамки.

Я высунул голову за дверь. По коридору удирала домовладелица. Старая грымза шпионит.

– Ну-ка погодите! – крикнул я и вышел к ней.

– Ничего не знаю, – буркнула она.

– Но запах из ее комнаты вы ведь наверняка заметили?

Она замерла в конце коридора и повернулась, блестя испариной.

– Что девчонка там себе творила, я не в курсе.

– А другие жильцы ничего не говорили?

Она не ответила. У нее была обескураживающая манера двигаться – она каменела, как ящерица, будто знала, что ее замаскируют тусклый свет и потрескавшиеся стены, и потом внезапно улепетывала. Сейчас она застыла и рассматривала меня, склонив голову набок.

– Пугала она людей. – Домовладелица усмехнулась. – Уж не знаю как, тощая ведь совсем. И у меня тут такие хмыри живут – обычно это они всех пугают. Но я так решила: дело не мое. Пущай занимаются чем хотят, лишь бы платили.

Я одолел полкоридора и остановился, потому что из-за лестничной двери на меня смотрел маленький мальчик, лет пяти или шести. Помявшись, он скользнул в дверь и угрюмо встал рядом с теткой. На нем была грязная футболка, слишком короткие хлопковые штаны и носки, предназначенные на крупную взрослую ногу.

– Ваш племянник? – спросил я.

Она хладнокровно глянула на него, затем вновь на меня, но ничего не сказала.

– Вы говорили, Ханна как-то раз с ним сидела. Может, он мне про нее расскажет?

Она ткнула в меня пальцем:

– Что-то маловато вы о ней знаете. А еще друг.

Шевельнулась дверь поблизости, выползла полоска света. Кто-то подслушивает. Не успел я разглядеть, кто это, раздался грохот. Домовладелица с племянником исчезли в лестничном колодце. Я кинулся за ними:

– Подождите!

– Отцепитесь от нас!

Поскальзываясь на портретах Юми, я помчался вниз, догнал их на следующей площадке и, недолго думая, схватил мальчишку за плечо. А тот душераздирающе завизжал, будто я клеймил его раскаленным железом.

Я в испуге отдернул руку, но мальчик все орал, глядя, как выроненная игрушка – вроде супергерой какой-то – пролетела сквозь прутья перил, проскакала по ступеням и застыла на плиточном полу первого этажа. Захныкав, мальчик ринулся супергерою на помощь.

– Вы это что ж творите-то, а? – в ярости забубнила домовладелица, топоча следом. – Забирайте своих друзей и проваливайте. Мы знать ничего не знаем.

Спустившись, я увидел, как они лихорадочно ищут игрушку. Мальчик выпрямился, повернулся к тетке, и его пальцы замелькали в воздухе. Он говорил на языке глухонемых. Он глухой. А я его травмировал.

Я виновато завертелся, осматривая плитку, ногой вороша флаеры и обертки. Вскоре игрушка обнаружилась в прямоугольнике света под лестничным пролетом.

Деревянная резная змейка – три дюйма, пасть раскрыта, торчит язык, тело перекручено. На удивление тяжелая.