Майкл Маршалл - Мы здесь Страница 34

Единственный облом – это, наверное, что мы больше не видимся с Джессикой. Временами я ее высматриваю то здесь, то там, а иногда, когда получается попасть в дом, сплю на полу под ее кроватью. Но она сейчас, видите ли, взяла моду меня типа не замечать – делает вид, что даже не слышит, – и не бывает больше в тех местах, где мы раньше с ней гуляли. Если я вижу ее вечерами, то она обязательно с кем-нибудь из своих новых знакомых, уже даже не из школы, а с первого или второго курса – и до меня тогда доходит, как аццки давно мы с ней реально не тусили вместе. И тогда я думаю: ага, если она уже кончила школу, то это, получается… год, два, а то и несколько? Но всегда себя успокаиваю, что все нормалек и она просто суперски занята или еще что-нибудь. Мы же с ней друзья неразлейвода, и это между нами никогда не умрет. Не то что у них с Синтией Маркэм – ох и сучка была! И зачем только Джессика с ней в седьмом классе связалась? Помнится, та ни с того ни с сего закобенилась: мы с тобой, мол, больше не друзья, и дело с концом. Вот тогда мы с Джессикой и сошлись, хотя она была тоже не подарок. А я ничего, терпела – друзья ведь на то и друзья, верно? У нее теперь, кажется, появился парень, а значит, мы с ней не разговаривали лет уже пять или шесть. Тогда получается, я в городе живу гораздо дольше, чем мне кажется, – но от этого ничего не меняется, потому что если вы лучшие друзья, то это уже ничто не в силах изменить, сколько бы времени ни прошло. Одно время я, помнится, на нее злилась, швырялась в доме вещами, пыталась ее припугнуть, но из этого почему-то ничего не выходило, и я перестала, да и глупости это все. Она сейчас просто проходит через такую типа фазу, но это нормалек, и все в конце концов уладится, потому что настоящая дружба не умирает никогда.

Ни-ког-да.

Глава 26

По дороге через Шестнадцатую я заслышал звучание фортепиано. Мне опять же показалось, что оно доносится из верхних окон таунхауса возле церкви. Пассаж был знакомый – сдержанный, выверенный и благозвучный. Иными словами, Бах. Я невольно остановился под уличным фонарем. Казалось, вместе со мной, замявшись, остановился и тот музыкант – сделал паузу, а затем с нажимом повторил последнюю фразу и терпеливо вернулся к началу. До Карнеги-холла ему, понятно, было далековато, но играл он уверенно, с огоньком – отчасти, возможно, потому, что репетировал для себя, с раскованностью человека, который не догадывается, что его подслушивают. Кому-то из музыкантов очень важно наличие публики: она дает игре своеобразную подпитку, а стороннее наблюдение усиливает их чувство собственной достоверности. Хотя большинство из нас занимается своим любимым делом просто из увлеченности, а это лучше и легче получается наедине с собой, без постороннего глаза.

Через невысокие железные ворота я прошел к лестнице, что вела к правой двери в церковь. Постучал – ответа, как и прежде, не последовало. Подергал за ручку, но дверь теперь была заперта.

Собираясь постучать снова, я невзначай обнаружил сбоку у притолоки тускловатый звонок. Нажал – но никакого звука не послышалось. Так быстро сдаваться я не привык, а потому изготовился снова нажать на кнопку, в основном из досадливого отчаяния, и держать ее до упора. Но в этот момент услышал, как где-то наверху открывается окно.

Отойдя на шаг, я задрал голову: из верхнего окошка таунхауса высовывались голова и плечи, и не кого-нибудь, а того священника.

– Минуту! – взмахнул он рукой и исчез.

Дожидаться его я отошел на тротуар, а он появился в дверях уже через несколько минут: мелкими шажками непринужденно сбежал по ступенькам.

– У меня звонок переведен на квартиру, – жизнерадостно сообщил священник. – Если я в церкви, дверь там всегда открыта. Ну а если нет, то что толку в звонке, который оглашает пустое помещение?

– Прошу прощения за то, что отвлек вас от ваших музыкальных занятий, – извинился я.

– Да ничего страшного!

– Это был Бах?

– Вы угадали. «Хорошо темперированный клавир», Пятая прелюдия.

– У вас хорошо получается.

Мой собеседник сделал вежливо-снисходительную гримаску, какой обычно реагируют на лесть со стороны невежды.

– Нет-нет, в самом деле, – добавил я. – Хорошее разделение – без излишней академичности и убыстрения и вместе с тем без резких перепадов. Сложно определить, кому вы отдаете предпочтение: Баренбойму или Анжеле Хьюит. Но точно не раннему Гулду.

Священник поднял брови:

– Вы играете?

– Можно сказать, поигрывал когда-то. Давно.

– А теперь уже нет?

– Растерял аудиторию.

Ответом мне был дружелюбный, понимающий кивок:

– А я в ней никогда и не нуждался. Так, практикуюсь для себя. Что-то вроде, знаете, медитации. И неважно, слушает кто-то или нет.

– Я себе говорил примерно то же. Хотя на самом деле важность есть.

Священник улыбнулся по-прежнему дружелюбно, но с некоторой категоричностью, дающей понять, что я захожу на территорию, которую он знает лучше меня и не имеет желания обсуждать.

– Отец Роберт, – протянул он мне руку для пожатия. – Или Роберт Джефферс, если вам так сподручнее.

– Джон Хендерсон.

– Чем могу помочь, мистер Хендерсон?

– Я сегодня здесь уже был, чуть раньше, – сказал я. – Смотрю, дверь в церковь открыта: я и зашел.

– Конечно. Я был там, внутри.

– А я перед этим видел, как вы уходите по дороге.

У меня есть подозрение, что церковники тратят уйму сил на мимические упражнения, которые придают их лицам благостную невозмутимость.

– Конечно же, – сказал Джефферс. Глаза его были усталыми, а лицо побрито недостаточно тщательно: местами виднелась щетина. – Как раз среди дня мне поступил звонок: срочный вызов. И вы правы: вернувшись, я обнаружил, что, уходя, забыл запереть дверь. К счастью, пока меня не было, в храм никто не входил.

– Если честно, то входили. Я.

– Ну что ж, мне вы кажетесь человеком вполне благонамеренным.

– Когда как. Не сочтите забавным: прежде чем уйти, вы вроде как обменялись словами с кем-то внутри церкви.

– Разумеется. Без этого никак.

– А я, пока находился здесь, что-то никого не увидел.

Святой отец с грустинкой улыбнулся:

– Прошу не счесть меня высокомерным, но я имел в виду Всевышнего. Заходя или покидая храм, я обязательно обмениваюсь несколькими словами с Ним.

– И как, он отзывается?

– Естественно. Вам самому бы не мешало как-нибудь попробовать.

– Попробую. Если когда-нибудь появится мысль что-нибудь попросить.

Священник терпеливо улыбнулся, и до меня вдруг дошло, как непросто, должно быть, обретаться в профессии, где люди либо просят тебя о чем-то заведомо несбыточном, либо отказываются верить любому твоему слову.

– А я вас, кажется, где-то уже видел? – пригляделся ко мне отец Роберт.

– Да. Вчера под вечер.

– Ах да, ну конечно! Тот самый бегун. Вы, кстати, нашли того человека, которого разыскивали?

– Нет. Она исчезла. Забавно то – вы уж извините, что использую это слово повторно, но это действительно странно: похоже, та самая женщина исчезла еще и позавчера вечером, причем на этой же улице.

– Вы из полиции?

– Я? Нет.

– Тогда почему вы проявляете к этому такой интерес?

– Она следила за одной моей знакомой.

– Шла следом?

– Негласно сопровождала домой с собрания. Дождавшись, когда та заберет из школы своих детей: у нее две дочери. Может даже, стояла ночью у нее под окнами. Такое вот сопровождение. Согласитесь, не самое приятное.

– Да уж куда там!

Я молчал. Лучший способ раскрутить человека на информацию – это подержать его на подвесе. Люди чувствуют необходимость заполнить пустоту, и в то время как напрямую из них ничего не вытянешь, в таком положении они нередко сами начинают стелить тропку.

Впрочем, Джефферс был в этом плане человеком более закаленным или же действительно понятия не имел, о чем я. Он просто стоял с невозмутимым видом.

– Женщина, высокая, – продолжил я. – Молодая, волосы темные, длинный черный плащ, красное платье.

– Среди моей паствы, боюсь, такой нет.

– У вас действительно все еще в ходу слово «паства»?

– Лично у меня – да. За других говорить не берусь.

– И еще одна забавная вещь – на этот раз, заверяю вас, последняя: я досконально уверен, что видел эту женщину еще раз, уже после того, как ушел из вашей церкви. На Юнион-сквере. – Лицо священника было совершенно непроницаемым. – Это не по ее вызову вы так спешили, что даже забыли запереть дверь?

– Нет. То был один престарелый господин, и совсем в другой стороне, – ответил Джефферс. – Так что, боюсь, вы ошиблись.

Я вынул одну из карточек «Адриатико» и набросал на ней свой номер. Когда я ее протянул, отец Роберт довольно продолжительное время смотрел на нее, а затем на меня, словно не зная, вполне ли я в рассудке. Но я продолжал ее держать, и он все-таки взял карточку.

– У вас что-нибудь еще? – спросил он.