Филип Фармер - Образ зверя Страница 35

Он уже давно от них бегает. Пришло время дать достойный отпор.

Огонь.

Он заглянул в комнату. Дверь в нее по-прежнему была закрыта, звук голосов глухо доносился до него. Раздался визг, и Чайлд похолодел. Так может визжать только разъяренная свинья. Последовали крики, опять визг свиньи. Звук голосов затихал, компания удалялась по коридору. Чайлд вновь вошел в комнату и приступил к поискам. Скоро ему удалось найти то, что было нужно. На книжной полке стояло несколько книг. Он стал вырывать и комкать страницы. Разорвав несколько подушек, он высыпал их содержимое на скомканную бумагу и с помощью зажигалки, найденной в сумочке, поджег бумагу. Огонь вспыхнул и перекинулся на шторы.

Чайлд распахнул дверь в коридор, открывая дорогу сквозняку — буде такой здесь возможен. Прихватив с собой пачку «Тайме» и пару книг, он вышел в проход. Найдя недалеко от входа одностороннее зеркало, Чайлд разбил его рукояткой рапиры, чтобы еще больше усилить ток воздуха. Он разжег огонь в проходе, где пол был обит старыми высохшими досками, рассчитывая, что они вспыхнут, как подлесок на холмах на исходе засушливого лета. Затем он вернулся в комнату с разбитым зеркалом и поджег огромную кровать с балдахином.

Почему он не сделал этого раньше? Наверное, потому, что был слишком измучен, чтобы думать, вот почему. Не более того. А сейчас он просто дает сдачи.

Если ему удастся найти комнату с окнами, выходящими вовне, он без раздумий выпрыгнет из окна, даже если это окончится падением с третьего этажа. Пусть они тут повозятся с пожаром, пока он доберется до своей машины и сообщит в полицию.

Услышав за дверью комнаты голоса, он вернулся в проход и бросился по нему бегом, освещая себе дорогу фонариком, хотя отблески пожара давали вполне устраивающий его полумрак. Впрочем, за ближайшим углом он лишился этого преимущества. Добежав до развилки, он остановился и осветил коридор фонариком. Ничего. Он повернулся и осветил другой коридор; в дальнем его конце раздалось рычание.

Послышалось слабое клацание. Когти или ногти по голым доскам пола?

Вой заставил его вздрогнуть.

Это был волк.

Внезапно клацание, бывшее до тех пор лениво неспешным, превратилось в стремительное. И снова вой.

Чайлд навел луч фонаря как раз вовремя, чтобы увидеть, как угол огибает огромное серое тело. В свете фонаря вспыхнули узкие глаза. И тут, припав к полу, зверь прыгнул на него.

Вслед за первым тут же возник второй.

Чайлд вслепую сделал выпад рапирой и ударил несущееся на него животное. Лезвие попало в цель. Мощный толчок отбросил Чайлда назад. Выбитый из рук клинок засел в теле поверженного зверя, а сам Чайлд рухнул на спину. И тут же с криком вскочил на ноги. Упавший фонарь осветил приближающуюся волчицу. Очевидно, она не стала нападать сразу же, решив сперва выяснить, что тут происходит. Зверь находился уже в нескольких метрах от Чайлда. Волчица медленно приближалась.

Чайлд не хотел поворачиваться к зверю спиной, но он не мог оставаться без оружия. Он протянул руку к рапире; в свете упавшего фонаря лезвие, вошедшее в шею волка и вышедшее у основания черепа, тускло поблескивало. Чайлд схватил рапиру за рукоять, уперся ногой в волка и сильно дернул. Рапира легко вышла из неподвижного тела. Волчица зарычала и бросилась вперед. Чайлд не успел повернуться. Он понимал, что сейчас она вцепится ему в шею или плечо и это будет означать для него конец.

Волчица поскользнулась и с разбега ударилась плечом в тело мертвого самца. Чайлд воспользовался этим и сделал выпад. Лезвие вонзилось в плечо волчицы, она зарычала и оскалилась. Чайлд навалился всем своим весом на рукоять, уперевшись ногами в доски пола. Лезвие ушло глубоко в тело зверя, но, еще прежде чем кончик рапиры заскрипел о пол, волчица затихла. Хрипло дыша, словно его легкие нуждались в смазке, Чайлд выдернул клинок и вытер лезвие о шерсть. Он поднял фонарь и осветил тела волков, желая убедиться, что они мертвы. На его глазах силуэты волков расплывались„теряя очертания. Чайлд рассмотрел, на чем поскользнулась волчица. Это была лужица его спермы.

С дальнего конца коридора, откуда до того появились волки, приближались голоса. Чайлд бросился бежать по проходу в надежде, что они будут слишком заняты борьбой с пожаром, чтобы преследовать его. Коридор под прямым углом пересекся с другим, и Чайлд свернул налево. Танцующий впереди луч фонаря выхватил стенную панель и новый запорный механизм. С рапирой в руке он скользнул в потайную дверь, но не смог удержаться и чихнул. Черт, теперь любой, кто бы ни оказался в комнате, если только он не глух, будет знать о его присутствии.

Эта комната была просторной и с очень высоким потолком — настолько высоким, что, должно быть, поднималась до высоты второго и третьего этажей. Стены комнаты уходили чуть ли не к самой крыше. Они были обшиты панелями темного — очевидно, мореного — дуба, и под самым кроющимся в тенях нотолком шли гигантские дубовые балки. Половицы паркета также были из темного дуба. Тут и там на полу лежали волчьи и медвежьи шкуры.

Каркас кровати составляли восемь тесаных колод; как и положено кровати, к каркасу крепилось изголовье и изножье, но вместо матраса тут имелся настил.

На планках разместилась громадная дубовая колода со стесанными углами. Грубо — топором и зубилом — в ней была проделана выемка. Углубление было достаточно большим, чтобы в нем мог поместиться взрослый мужчина. Мужчина там и помещался. В выбоине лежал барон, по шею укрытый медвежьей шкурой. Матрасом ему служила земля, на земляной же насыпи, служившей ему подушкой, покоилась и голова барона.

Барон лежал на спине, его большой тонкий нос будто смотрел прямо в потолок. Нижняя губа чуть отвисла, обнажились длинные белые зубы. Лицо у него было странного серовато-зеленого оттенка, как будто он только что умер. Возможно, причиной тому был странный зеленоватый свет, лившийся от трех толстых зеленых свечей, которые были установлены по углам колоды-гроба.

Чайлд откинул медвежью шкуру. Барон был наг. Чайлд положил ему руку на грудь — никакого движения. Он попробовал нащупать пульс на запястье — сердцебиения не было. Чайлд интереса ради оттянул левое веко лежащего, но увидел только белок закатившегося глаза.

Оставив барона, Чайлд подошел к окну и отдернул большие пыльные шторы. Два огромных французских окна затеняло что-то серое. День уже занялся, но свет за окном был тусклым, как будто ночь оставила по себе несмываемый след. Небо было темно-серым с вившимися по нему тут и там серо-зелеными облачками.

Чайлд заглянул во мрак под кроватью. Там оказалась грубо сработанная дубовая крышка гроба. Он похолодел. Мертвая тишина, потрескивание горящих свечей, тяжелое темное дерево кругом, огоньки, которые как будто разбрасывали вокруг себя не свет, а тени, грубая, скорее даже архаичная обстановка комнаты и ее похожий на труп обитатель, которого он вполне ожидал тут увидеть, а увидев, все равно вздрогнул от неожиданности — все окутывало его будто саваном. Собственное дыхание царапало ему горло.

Возможно, эта комната воспроизводит обстановку в карпатском родовом замке барона? И почему кругом сплошь примитивно обработанный дуб? И почему столь грубой работы гроб, когда Игеску в состоянии позволить себе самое лучшее?

Некоторые предметы в комнате соответствовали суевериям (он теперь знал, что это далеко не суеверия). Назначение других предметов оставалось неизвестным.

У Чайлда мелькнула догадка, что комната была построена и обставлена в соответствии с традициями, гораздо более древними, чем те, что приписывали нечистой силе даже средневековые легенды, что колоду, дуб и свечи использовали задолго до того, как получили свое название Карпатские горы, задолго до того, как возникла в качестве римской колонии Румыния, задолго до того, как была воздвигнута мать всех городов — Вечный Рим. А возможно, и задолго до того, как первые говорящие на индоевропейских языках люди начали распространяться со своей прародины на земли, которые через несколько тысячелетий будут называться Австрия и Венгрия. Архетип этой комнаты, архетип лежащего в колоде — в той или иной форме существовал в Европе и в иных землях, когда люди говорили еще на языках, канувших теперь без следа, когда говорившие на них люди еще использовали каменные орудия.

Каково бы ни было происхождение таких, как Игеску, независимо от того, насколько близко или отдаленно он напоминал существо, порожденное фольклором, легендами и суевериями, при свете дня барон ничем не отличался от покойника. Солнечные лучи несли в себе силу, отвечавшую за временную задержку анимации или какой-либо активности. Возможно, причиной этого странного сна являлся какой-то другой связанный с солнечной энергией феномен. Или, может быть, наоборот, все дело в отсутствии луны? Нет, последнее — не слишком логично, поскольку луну нередко можно видеть в небе и днем тоже. Возможно, правда, наличие иного светила значительно снижает влияние луны.