Скотт Смит - Простой план Страница 35

— Теперь я смогу вернуть ферму.

Он смотрел в этот момент на меня, ждал моей реакции, но я молчал, стараясь казаться невозмутимым. Всего через несколько минут мне предстояло подбить его на предательство лучшего друга, так что разговор о том, что ему нельзя будет остаться в Ашенвиле, я счел неуместным.

— И я смогу обзавестись семьей, — продолжал Джекоб. — Раньше я не мог себе этого позволить. Мне нужно найти женщину — такую, как Сара, и…

— Как Сара? — удивился я.

— Да, энергичную и решительную. Тебе ведь тоже нужна была именно такая. Ты был слишком робким, чтобы самому выбирать женщину, — вот Сара и взяла инициативу в свои руки.

Мне было странно слышать от него подобные речи, но я не мог не признать, что он попал в точку. Я кивнул в знак согласия, побуждая его к новым откровениям.

— Без денег, — говорил он, — я никому не нужен. Я толстый, — он похлопал себя по животу, — и бедный. Раньше мне светили лишь старость и одиночество. Но теперь я богат, и это все меняет; кто-нибудь да позарится на меня из-за денег.

— Ты согласен, чтобы тебя любили только за деньги?

— У меня никогда никого не было, Хэнк. За всю жизнь — никого. Если я смогу найти хоть какую-нибудь женщину, мне будет безразлично, почему она со мной. Я не гордый.

Я прислонился к кладбищенским воротам и, пока он говорил, внимательно смотрел на него. Выражение его лица и голос были очень серьезными. В его словах не было ни ложной скромности, ни самоуничижительного юмора, не было и тени иронии. В них была правда — холодная и голая, как кость, с которой только что содрали мясо: такой видел свою жизнь Джекоб.

Я не знал, как реагировать на его признание. В смущении и растерянности я уставился на его массивные ботинки и спросил:

— А что стало с Мэри-Бет?

Он поправил очки на носу и кивнул в сторону кладбища.

— Она там.

— Она умерла?

— Умерла? — переспросил он. — Что ты имеешь в виду? Она же только что была здесь, ты ее видел.

— Я не про собаку. Меня интересует Мэри-Бет Шэклтон, из нашей школы.

Джекоб нахмурился.

— Думаю, она замужем. Последнее, что я слышал о ней, — это то, что она переехала в Индиану.

— Ты ведь ей нравился и без денег, я прав?

Он рассмеялся и покачал головой.

— Я никогда не рассказывал тебе всей правды об этом, Хэнк. Это был сплошной позор. — Джекоб не смотрел на меня, взгляд его был устремлен на могилы, что темнели впереди. — Она встречалась со мной ради хохмы. Просто поспорила со своими друзьями на сто долларов, что сможет протянуть со мной месяц. Так оно и вышло.

— Ты знал об этом? — Все знали.

— И все-таки продолжал с ней встречаться?

— Все это было не так уж и плохо, как может показаться. Конечно, она поступала гадко, но, надо сказать, делала это прелестно. Мы никогда не целовались, даже не притрагивались друг к другу — просто очень много гуляли, бродили вместе, разговаривали. И потом, когда месяц уже прошел, при встрече она всегда здоровалась со мной, что вовсе не обязана была делать.

Я был потрясен.

— И ты назвал собаку в ее честь?

Он, как-то странно улыбнувшись, пожал плечами.

— Мне нравилось это имя.

Что и говорить, вся эта история была в высшей степени абсурдна. Мне стало жаль Джекоба и вместе с тем стыдно за него.

Где-то в городе загудел автомобиль, и мы замолчали прислушиваясь. Вечер был удивительно тихий. Собака вернулась с кладбища и теперь сидела возле ворот.

— Мне тридцать три года, — проговорил Джекоб, — а я еще ни разу в жизни не целовал женщину. Так не должно быть, Хэнк.

Я покачал головой. Мне нечего было ему сказать.

— Если мое богатство изменит эту ситуацию, — продолжил он, — что ж, отлично. Я не возражаю, чтобы меня любили за деньги.

После этого мы немного помолчали. Джекоб и так слишком разоткровенничался; мы оба это чувствовали и потому испытывали неловкость, которая, словно дымка, зависла в воздухе и мешала нам как следует разглядеть друг друга.

Я отпер ворота, и мы вошли на кладбище. Мэри-Бет опять умчался вперед.

— Жутковатое местечко, а? — спросил Джекоб нарочито громко, демонстрируя свою храбрость и стараясь избавиться от смущения. Он издал протяжный звук, похожий на стон привидения, потом рассмеялся — коротко и резко, пытаясь обратить все в шутку.

Но он был прав: на кладбище действительно было страшно. Церковь полностью погрузилась в темноту, небо затянуло облаками, в которых прятались звезды, а луна проступала лишь нечетким контуром где-то далеко над горизонтом. Если что и освещало нам дорогу, так это только отсветы городских огней. Темень вокруг могил была какой-то густой и осязаемой — войдя на кладбище, я испытал такое чувство, будто погружаюсь в озеро. Я видел, как Мэри-Бет растворился в этой темноте, и лишь его позвякивающий ошейник подсказывал нам, что пес где-то рядом.

Родительские могилы мы отыскали скорее по памяти, нежели зрительно. Они находились в самом центре кладбища, по правую сторону тропинки. Ступив в сугроб, мы остановились возле надгробия. Оно представляло собой простую гранитную глыбу, на которой были высечены следующие слова:

ДЖЕКОБ ХЭНСЕЛЬ МИТЧЕЛЛ

31 декабря 1927 — 2 декабря 1980

ЖОЗЕФИНА МАКДОННЕЛ МИТЧЕЛЛ

5 мая 1930 — 4 декабря 1980

Вдвойне велика наша скорбь

Внизу было оставлено место еще для двух надписей, предназначенных для нас с Джекобом: при жизни отец выкупил четыре могилы, чтобы когда-нибудь все мы были похоронены вместе.

Я стоял перед могилой, уставившись на надгробие, но думал не о родителях; мысли мои были обращены к Джекобу. Я все пытался продумать, как вовлечь его в заговор против Лу. Именно с этой целью я и привел его сегодня на кладбище: мне хотелось напомнить ему о связующих нас узах родства.

Я выдержал паузу. Казалось, что становится все холоднее, ветер, проникая под брюки, ледяной струей окатывал мои ноги, словно пытаясь заставить меня сделать шаг вперед. Я украдкой перевел взгляд на церковь, потом на Джекоба, который стоял рядом со мной, закованный в тесную куртку, — притихший, неподвижный, массивный, эдакий гигантский будда в красном. Мне вдруг стало интересно, о чем он думает, замерев в скорбном молчании: может, вспоминает родителей или Мэри-Бет Шэклтон, а может, размышляет о превратностях судьбы, об ее щедром подарке, о тех возможностях, которые вдруг открылись ему сейчас, когда жизнь уже казалась прожитой. Впрочем, вполне возможно, что он думал о чем-то совсем другом.

— Ты скучаешь по ним? — спросил я.

Джекоб ответил не сразу, он словно очнулся от легкой дремы.

— По кому?

— По маме и отцу.

Возникла пауза; он задумался. Мне было слышно, как поскрипывает снег под его ботинками, пока он переминался с ноги на ногу.

— Да, — прозвучал его прямой и честный ответ. — Иногда.

Я промолчал, и Джекоб продолжил, словно пытаясь донести до меня свою мысль.

— Я скучаю по дому, — проговорил он. — Скучаю по тем уик-эндам, когда я приходил к родителям ужинать, а потом мы садились играть в карты, выпивали. Я скучаю по беседам с отцом. Он был единственным человеком, кто умел меня выслушать. Другого такого собеседника у меня с тех пор не было.

Он умолк. Я чувствовал, что брат сказал не все, что хотел, и потому стоял молча, уставившись на небо, ожидая, когда он продолжит. Высоко в небе я разглядел мерцающие огни двух самолетов, которые медленно плыли навстречу друг другу. На мгновение мне показалось, что они вот-вот столкнутся, но вскоре они уже удалились в разные стороны. На самом деле это был оптический обман; там, в небе, их разделяли сотни миль.

— Отец бы нас понял, — сказал Джекоб. — Он знал, что такое деньги. «Это единственное, что имеет значение, — говорил он. — Деньги — это основа жизни, залог счастья». — Он взглянул на меня. — Ты помнишь эти его слова?

— Да, только я слышал их уже в самом конце его жизни. Когда ферма уплывала от него.

— А при мне он не уставал их повторять. Мне это казалось такой ерундой, что я даже не прислушивался к нему. И только недавно начал понимать. Раньше я думал, что отец имеет в виду лишь то, что без денег будешь жить в голоде и холоде, разутым и раздетым, но, оказывается, это далеко не все. Он считал, что без денег человек не может быть счастливым. И под деньгами он подразумевал не какие-то мизерные суммы, которых достаточно лишь для того, чтобы выжить, а настоящее богатство.

— Но родители наши никогда не были богатыми, — возразил я.

— Они и счастливы не были никогда.

— Никогда?

— Никогда. Особенно несчастлив был отец.

Я тут же попытался воскресить в памяти образ отца, представив его счастливым. Я вспомнил его смех, но это был смех пьяницы — пустой, дурашливый, глупый. Больше мне вспомнить было нечего.

— По мере того как таяли их сбережения, в них самих угасала жизнь, — продолжал Джекоб, — и наконец, когда денег совсем не стало, они покончили с собой.