Алла Дымовская - Мирянин Страница 35

– Экспертизу, говоришь? Можно и экспертизу. Чтоб меня совсем доконать, – ужасным голосом произнес Талдыкин, каким могут вещать только с того света. – Чтоб никакой надежды не осталось, одна моя жизнь пропащая.

И тут я понял наконец, что с выводами поторопился. Ничего Талдыкин не позабыл и не упустил из виду. Наверное, бедняга, маялся этим целый день, оттого и сидел взаперти. Просто в нем самое мерзостное и гадкое, что он прекрасно сознавал, уже перегорело и успело остыть. Он давно проклял себя, и для него теперь существовала в памяти Вика только как его умершая дочь, а не как злосчастная любовница в его неописуемом, невольном преступлении. А я подумал, хорошо, что она умерла. Останься Вика сейчас жива, кошмар ситуации стал бы неразрешим. Как бы Талдыкин смотрел в ее голубые, красивые, круглые глаза, какие бы сыскал слова, чтобы все объяснить? Да и нет в мире подобных слов. Только ослепить себя и бежать за тридевять земель. И никакая не нужна экспертиза, я свалял дурака, когда предложил. Пока есть надежда, хоть крошечная, на призрачное оправдание, Юрий Петрович сможет как-то быть, не наложив на себя руки. А иначе – ему точно конец.

– Послушай меня, Петрович. Только послушай хорошенько, – осторожно начал я. – С Викой стряслась беда. И даже если она – твоя дочь, сейчас только это имеет значение. А все остальное – нет. Ты выбрось из головы. Что меж вами случилось, уже не исправить. Да и останься Вика в живых – все равно исправить было бы нельзя. А разница в том, что твой грех теперь записан где-то в аду, там и отвечай. И никто из живущих счет тебе предъявить не может. – Я был намерен теперь произнести очень опасные слова. Но я желал поступить по своей воле, а не согласно мелочному страху, что презирал в себе. – Вику убили, и вряд ли это дело рук Светланы Ларионовны. Ей-то как раз выгодней вышло б наоборот. Чтоб ты видел перед собой живой свой мерзкий грех и мучился. Вот ты и думай, кто покусился на твоего ребенка и зачем.

– Я уж думал, Лексей Львович, – очень быстро ответил мне Талдыкин и забился столь сильной дрожью, что я ощутил это даже сквозь темноту. – Я к тебе за тем и пришел. Если кто и поможет, так только ты один.

Я почувствовал, как к горлу моему подкатила тошнота. Не из-за пива, вовсе нет. Если он пришел просить меня замолвить словечко перед инспектором, то бесполезно. Фидель и так делает, что может. И вряд ли информация о Вике – для него, католика, неудобоваримая, как блевотина, – окажется полезной. Хотя, кто знает? А если Юрий Петрович пришел ко мне искать правды, лично ко мне пришел, то – это не по адресу. Никакой правды я искать не буду, я еще не сошел с ума. И Талдыкину не позволю.

– Я, видишь ли, все думал. Кому это надо, чтоб Вику мою сжить со свету. И тоже, понимаешь, сообразил. Светка здесь ни при чем. А кто при чем, я знаю. Ты послушай, что мне еще рассказали. Не пожалеешь.

Я напрягся и ждал беды. Было во мне такое ощущение, что какое-нибудь лихо сейчас разбудит он обязательно. И я не ошибся, как оказалось в дальнейшем.

– Ты вот не знаешь, хоть и сыщик. И твой инспектор не знает и не догадывается. – Талдыкин вдруг заговорил одновременно испуганно и зло: – А только моя Светка ходила в это агентство долбанное не одна.

– А с кем? – удивился я, но и что-то во мне расслабилось.

– Угадай с трех раз, – мрачно, как алкаш перед пустой бутылкой, усмехнулся Юрасик. – С Крапивницкой нашей, скромницей Олесей ходила. Они приятельствуют меж собой, а ты не знал?

Откуда? Вот так номер. Но ход мыслей Талдыкина внезапно стал мне более понятен, и, честно говоря, от этой ясности меня затошнило еще сильней.

– Наверное, совет они держали промеж себя. Как меня с головой в дерьме искупать. Моя Светка одна ни в жизнь бы не додумалась. А та – интеллигентная стерва, вот и надоумила.

– Постой, постой, Петрович. Допустим, ходили они в агентство вместе. И что? Может, Олеся за компанию увязалась, она липучая, как бумага для мух. Откуда ей было знать, что твоя супружеская половина замышляет? И не такой Олеська человек, чтобы смотреть изо дня в день, как ты… – тут я запнулся, ну не поворачивался у меня язык произнести вслух, – в общем, следить за тобой и Викой и ничем себя не выдать.

– Зеленый ты, как молодая трава, а еще почти профессор. Не обижайся, Лексей Львович, – упрекнул меня Талдыкин, и скорбно как-то у него вышло. – Не знала она, как же! А письмо мне кто подкинул? Может, ты? А зачем, спроси?

– Я спрошу. Зачем Олесе Крапивницкой нужно было затевать против тебя крестовый поход? Жили вы промеж себя тихо да мирно. Вон, оказывается, чуть ли не семьями дружили.

– А Никитку-то убили! – вдруг торжественно, словно выкладывая на кон козырную карту, перебил меня Талдыкин. – Убили. А убийцу не нашли. Тут-то я и сложил кубики в картинку. И вышел у меня сюжет.

– Какой сюжет? – Что бы ни рассказал мне сейчас Юрасик, я уж знал: это будет самой беспомощной ерундой.

– Подставить меня решили. Обе бабы. И сговорились друг с дружкой. Компаньона моего грохнули. Ты же, Лексей Львович, и выдал служебную тайну – Никитку и женщина могла порешить. А потом на меня навели. И письмом, и вообще. А если про Вику менты здешние бы вызнали, сказали – я аморальный тип и дочь родную утопил за грех свой. Кругом виноват был бы Юрий Петрович Талдыкин, бедная головушка. А после поделили бы они капиталы, и привет.

– Ну, хорошо. Пусть из-за денег, пусть из мести. Только ты сам же и возразил: зачем твою Вику со свету сживать было? Какой смысл? – Для меня вообще не имелось смысла во всех безумных измышлениях Юрасика, где ни единое слово не являлось правдой. Но надо было что-то ему сказать и образумить от дальнейших поступков.

– Я уж думал об этом. И тоже понял. Конечно, не стала бы Светка смертоубийство затевать. Случайно это вышло. Вспомни пленку от диктофона. Как ты Тошке пересказал, да еще просил мне не доносить, а утаить. Чувствовал, небось, Лексей Львович, что, коли я узнаю, так Олеське первой не поздоровится. И правильно предчувствовал. Только Тошка Ливадин про твой запрет позабыл или не послушался. И если бы не юлила Олеська передо мной, удавил бы еще раньше к чертям.

– Что значит, раньше? Ты не дури, Петрович! Ты даже мысли эти из головы гони! Да и что, пленка? Сказано, кусок только остался. Сплоховала Олеська, не спорю, низкая душонка. Но чтобы убить, да еще дважды, шалишь! Здесь совсем иная человеческая закваска требуется, – попытался я вразумить Талдыкина. Слов нет, наплел он три короба, даже и красиво. Только забыл о главном. Для поступка необходима личность, ему соответствующая, и уж никак не Олеся Крапивницкая.

– Много ты понимаешь про ее душу! А может, кусок тот нарочно оставили, чтоб след от себя отвести? Может, два раза она приходила к покойнику, тогда как? Когда убивала, и когда про деньги вспомнила.

– Ты хочешь сказать, Петрович, что на обеих частях записи был один и тот же человек? – Такая удачная мысль даже не приходила мне в голову. Ай да Талдыкин! Складно получается. – То есть, хитрость, выходит, нарочно придуманная. Сам себя подставляешь, и тем самым от себя же подозрения отводишь. Ведь даже инспектор первым делом рассуждать начал, почему именно наша Олеська невиновна. Она же кибернетик, хоть и посредственный. Программа, а в ней вирус. Программу эту изнутри пожирающий. Этакий троянский конь.

– Сварил наконец, Лексей Львович. Я быстрей тебя догадался. И письмо ей подкинуть было пара пустяков. То-то она подушки вокруг меня поправляла. Чуть ли не пыль сдувала. И сейф твой тоже она бомбанула.

– Постой-ка, – вдруг пришла мне на ум некоторая несуразица, – а откуда ей вообще было знать про письмо? Конверт валялся в номере у Никиты просто так, на виду. Его даже не вскрывали. И унес я тайно. – Но тут и я вспомнил одну сомнительную подробность и выложил ее Талдыкину: – Правда, пока я промышлял грабежом, дверь в ванную не совсем закрытая была.

– Ага! Олеська-то и подглядела. Ты представь только, хватать тебя с поличным не стала, выждала. А почему? Чтобы самой чистенькой остаться. Ничего не знаю, ни о чем не ведаю! А чего в конверте за послание было, она после вызнала. Когда тебя обокрала. И все шито-крыто.

– Н-да. Нехорошая ситуация. Завтра пойдем-ка мы с тобой, Петрович, вместе к инспектору, ты ему свои догадки и выложишь. И про Вику расскажи, уж как сможешь. Лучше ты сам, чем какой-нибудь доброжелатель, поверь мне, – от души посоветовал я Юрасику. – Ты первый из нас догадался, тебе и лавры.

– Погоди пока с инспектором и лярвами твоими, – отмахнулся Талдыкин, и снова голос его дрогнул от испуга: – Я ведь чего к тебе пришел? Да уж не нос утирать, мол, гляди, какой я умный!

– А чего ты пришел? – Я вдруг перестал понимать что-либо. Вроде мы с Юрасиком все сообщили друг другу.

– Не знаю я, как сказать даже… – Талдыкин замолчал и стал дышать тяжело, засопел и тут неожиданно встал. Я не увидел это, но понял по возникшему движению. – Пойдем со мной, Лексей Львович. Я лучше покажу. А ты сам после решай, что делать.