Дафна дю Морье - Ребекка Страница 36

Я подняла голову, перестав гладить Джеспера. Мое лицо горело огнем.

— Милый, — проговорила я. — Я хотела сказать тебе раньше, но… но… я забыла. Это я разбила купидона, когда была вчера в кабинете.

— Ты? Почему же, черт побери, ты не обмолвилась об этом и словом, когда Фрис был здесь?

— Не знаю. Мне не хотелось. Я боялась, что он сочтет меня дурой.

— Ну, теперь он тем более будет так считать. Придется тебе объяснить все ему и миссис Дэнверс.

— О нет, Максим, пожалуйста, скажи им сам. Позволь мне пойти к себе.

— Ты и впрямь ведешь себя как дурочка. Можно подумать, что ты их боишься.

— А я и боюсь их. Ну, не то что боюсь, но…

Дверь отворилась, и Фрис пропустил вперед миссис Дэнверс. Я тревожно взглянула на Максима. Он пожал плечами — мое поведение и забавляло, и сердило его.

— Произошло недоразумение, миссис Дэнверс. Оказывается, купидона разбила сама миссис де Уинтер и забыла сказать об этом, — произнес Максим.

Все глаза устремились ко мне. Я чувствовала себя как в детстве. На моих щеках все еще полыхал предательский румянец.

— Мне так жаль, — сказала я, глядя на миссис Дэнверс. — Я никак не думала, что у Роберта будут из-за меня неприятности.

— Как вы полагаете, мадам, возможно починить эту статуэтку? — спросила миссис Дэнверс. Темные глаза на белом, похожем на череп лице были прикованы ко мне. Казалось, ее вовсе не удивляет, что виновной оказалась я. Я и не сомневаюсь, что она знала это с самого начала и обвинила Роберта, только чтобы увидеть, хватит ли у меня мужества признаться в своей вине.

— Боюсь, что нет. Она разбилась на мелкие кусочки.

— Что ты сделала с ними? — спросил Максим.

Словно заключенная на допросе в тюрьме. Каким презренным, каким жалким казался мой поступок даже мне самой.

— Я засунула их в конверт, — сказала я.

— Ну а с конвертом что ты сделала? — спросил Максим, зажигая сигарету; в его тоне звучали и смех, и раздражение.

— Положила его в ящик письменного стола, — сказала я.

— Похоже, миссис де Уинтер боялась, как бы вы не посадили ее за решетку, да, миссис Дэнверс? — сказал Максим. — Может быть, вы найдете конверт и пошлете осколки в Лондон. Ну а если купидон разбит вдребезги и склеить его нельзя, ничего не поделать. Ладно, Фрис, скажи Роберту, чтобы он осушил свои слезы.

Фрис вышел, но миссис Дэнверс задержалась.

— Я, разумеется, принесу Роберту свои извинения, — сказала она, — но все улики были против него. Мне и в голову не пришло, что сама миссис де Уинтер разбила статуэтку. Может быть, если подобный случай произойдет снова, миссис де Уинтер скажет мне об этом лично, и я сама за всем прослежу. Это избавит нас от многих неприятностей.

— Естественно, — нетерпеливо прервал ее Максим. — Не представляю, почему она не сделала этого вчера. Как раз это я и собирался сказать ей, когда вы вошли в комнату.

— Быть может, миссис де Уинтер не представляла себе, насколько ценна эта безделушка? — сказала миссис Дэнверс, глядя на меня.

— Нет, — жалким голосом пролепетала я. — Я как раз подумала, что она, наверно, очень ценная. Потому и собрала все кусочки до единого.

— И спрятала их в глубине ящика, где бы их никто не нашел, да? — со смехом проговорил Максим и пожал плечами. — Словно младшая горничная, да, миссис Дэнверс? Только от младшей горничной и можно этого ждать.

— Младшей горничной в Мэндерли не разрешается и пальцем дотронуться до безделушек в кабинете, сэр, — сказала миссис Дэнверс.

— Да, действительно, вряд ли бы вы пустили ее туда, — сказал Максим.

— Это очень досадно, — сказала миссис Дэнверс. — По-моему, у нас еще ни разу в кабинете ничего не разбивалось. Мы всегда были так осторожны. Я вытирала там пыль сама с… прошлого года. Никому не могла это доверить. Когда миссис де Уинтер была жива, мы вытирали ценные вещи вместе.

— Да, вы правы, но о чем теперь говорить? Будем считать, что мы покончили с этим, миссис Дэнверс.

Она вышла из комнаты, а я села на диван в эркере и уставилась в окно. Максим снова взял в руки газеты. Мы оба молчали.

— Мне так жаль, так ужасно жаль, милый, — сказала я наконец. — Это было так неосмотрительно с моей стороны. Я даже сама не понимаю, как это вышло. Я ставила книги на бюро — хотела посмотреть, будут ли они там стоять, — и купидон соскользнул на пол.

— Мое прелестное дитя, забудем об этом. Какое это имеет значение?

— Очень большое. Я должна была быть внимательнее. Миссис Дэнверс, должно быть, страшно на меня сердится.

— Какого дьявола ей на тебя сердиться? Это не ее статуэтка.

— Да, но она так всем здесь гордится. Как подумаю, что никто ни разу ничего здесь не разбивал! А я разбила. Просто ужасно!

— Лучше ты, чем бедолага Роберт.

— Нет, лучше Роберт. Миссис Дэнверс никогда мне этого не простит.

— Пропади она пропадом, эта миссис Дэнверс, — сказал Максим. — Что она — господь всемогущий, что ли? Я тебя не понимаю. Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что боишься ее?

— Ну, не то чтобы боюсь… Я не так часто ее вижу. Не боюсь, а… Нет, мне трудно объяснить.

— Ты так нелепо ведешь себя, — продолжал Максим. — Подумать только — не позвать ее, когда разбила эту штуку. Тебе только и надо было, что сказать: «Возьмите ее, миссис Дэнверс, и отдайте склеить». Это бы она поняла. А вместо того ты суешь осколки в конверт и прячешь их на дно ящика. В точности как младшая горничная, а не как хозяйка дома.

— А я и правда похожа на младшую горничную, — медленно произнесла я, — очень многими своими чертами и повадками. Я и сама это знаю. Вот почему у меня так много общего с Клэрис. Мы с ней стоим на равной ноге. Из-за того она меня и любит. На днях я ходила навещать ее матушку. И знаешь, что та сказала? Я спросила, как она думает, Клэрис у нас хорошо? И она ответила: «О да, миссис де Уинтер, Клэрис так у вас все нравится, она говорит: „Даже не похоже, что она леди, мам, кажется, она — одна из нас“». Как ты думаешь, это похвала с ее стороны или порицание?

— С ее стороны — не знаю, — сказал Максим, — но, вспоминая мать Клэрис, я бы воспринял ее слова как оскорбление. В доме у них всегда ужасный беспорядок и пахнет вареной капустой. Было время, когда там копошилось девять маленьких ребятишек, а сама она возилась на огороде без туфель, повязав голову старым чулком. Мы чуть не предложили ей съехать. Не представляю, почему Клэрис такая чистюля и аккуратистка.

— Она прожила много лет у тетки, — сказала я подавленно. — Не скрою, на серой юбке у меня спереди на подоле пятно, но я никогда не хожу без туфель, и не подвязываю голову старым чулком.

Теперь я понимала, почему Клэрис, в отличие от Элис, не смотрит с таким презрением на мое нижнее белье.

— Может быть, мне потому приятнее ходить в гости к матери Клэрис, чем к таким людям, как жена епископа? — продолжала я. — Жена епископа ни разу не сказала, что я — одна из них.

— Если ты будешь надевать грязную юбку, когда едешь к ней с визитом, вряд ли она когда-нибудь скажет так, — подтвердил Максим.

— Конечно же, я не ездила к ней в старой юбке. Я надела платье, — сказала я. — И вообще, я невысокого мнения о людях, которые судят о других по одежке.

— Я думаю, жена епископа не придает никакого значения тому, кто как одет, — сказал Максим, — но она, возможно, сильно удивилась, когда ты села на самый краешек стула и отвечала лишь «да» и «нет», словно пришла наниматься в прислуги, а так именно ты и вела себя в тот единственный раз, что мы с тобой вместе ездили к кому-то с визитом.

— Я же не виновата, что я робею.

— Конечно, милочка, я знаю. Но ты и не пытаешься перебороть себя.

— Ты несправедлив, — сказала я. — Я борюсь с собой каждый день, каждый раз, что еду к кому-нибудь или встречаюсь с новыми людьми. Я все время борюсь с собой. Тебе этого не понять. Тебе все легко, ты привык ко всему этому с детства. А я получила совсем другое воспитание.

— Чепуха, — сказал Максим. — Дело вовсе не в воспитании, как ты утверждаешь; это вопрос долга. Надо приложить усилие. Ты что думаешь, мне доставляет удовольствие наносить визиты? Да я умираю от скуки. Но в наших краях иначе нельзя.

— Не о скуке речь, — сказала я. — Я не боюсь поскучать. Если бы мне грозила только скука — не о чем было бы и говорить. Я ненавижу, когда меня осматривают с головы до ног, словно я корова-рекордистка.

— Кто осматривает тебя с головы до ног?

— Здесь — все.

— Ну и что с того? Пусть их. Это вносит в их жизнь интерес.

— Почему именно я должна служить объектом их интереса и давать пищу для критики?

— Потому что Мэндерли — единственное, что интересует всю округу.

— Какой же тогда ты нанес удар их гордости, женившись на мне, — сказала я.

Максим не ответил. Он продолжал читать газету.

— Какой же ты тогда нанес удар их гордости, — повторила я. Затем добавила: — Нет, ты не потому женился на мне. Ты знал, что я скучная, тихая и неопытная, и обо мне никогда не будут сплетничать.