Леонид Могилев - Тройное Дно Страница 37

Потом запиликал телефон сотовой связи. Это был начальник «конвоя». Потом позвонили в дверь, Иоаннов взял сумку, домик с Соней, вышел, запер дверь и стал спускаться вниз. Лифтом решили не пользоваться. Двое впереди, двое сзади. Быстро в машину, другая сзади, еще одна впереди. Он оглянулся и посмотрел на свой дом. Свет на кухне выключить он забыл, но страшного ничего в этом не было. Ночью его привезут назад. Ему будет любопытно взглянуть на убийцу, когда тот в наручниках, истоптанный сапогами, будет выводиться из «Праздничного». Иного быть не могло. Письмо с предупреждением, набранное на компьютере и просто положенное в почтовый ящик — а значит, кто-то приезжал из Питера в Москву, а может быть, и существовал здесь постоянно — он передал в ближайшее отделение милиции, где по просьбе какого-то полковника написал заявление. Письмо прошло потом множество экспертиз. Принтер был тот же, что и в предыдущих случаях, и проверялись на индивидуальные особенности все принтеры, каким-то образом имеющие отношение к офисам солдат и генералов шоу-бизнеса.

Главная версия была все же конкурентно-домашняя. В маньяков никто по большому счету не верил.

В Пулкове он пожелал посетить тот ресторанчик, где положили отравленными иголками Бабетту с Кроликом. Его узнали, завертели головами — кто глумливо-отвратно, кто сладостно. Потянулись было за автографами, но охрана мягко отстранила всех, а Иоаннов заметил, что его теперь прикрывает еще больше людей, у каждого свой сектор безопасности. Потом его мягко и настойчиво проводили в автомашину, и она отправилась прямо в «Праздничный». Там, в чреве дворца, была целая гостевая квартира, с сауной и тренажерами. Безопасность полная. В квартире этой работали двое суток, водили по ней служебных собак, двух эрделей, поисковиков взрывчатки, просвечивали и прозванивали. Установили скрытые камеры, по одной на каждую комнату.

Он страшно вспотел за время перелета и переездов и, заперев входную дверь, выпустив Соню и сбросив тулуп и костюм, остался в нижнем белье. Белье это было особенным, неуловимо женским, сшитым на заказ. Сейчас на пульте наблюдали за ним с бесстрастностью автоматов, и он об этом догадывался.

После душа Иоаннов прилег на широкую тахту, включил телевизор. На всех каналах он был главной персоной. Выступали артисты, комментаторы, политические деятели, послы и консулы. Они клялись в солидарности с Иоанновым, поражались и завидовали, и никто не сомневался, что на этот раз преступник не решится на акцию. Шансов у него не было. Если только самурай-самоубивец бросится на героя дня и попробует перегрызть ему горло или накинуть удавку, выхваченную из рукава. В «Праздничном» не было сейчас оружия в сомнительных руках и не было динамита. Направленное движение электронов не могло быть нарушено никем и направлено никем не могло быть по недозволенному и роковому куску провода. У корреспондентов отбирались фотовспышки. Камеры телерепортеров, проверенные и запертые в особом помещении, ждали своего часа. Наконец Иоаннов, умиротворенный и расслабленный, ощущая приближение выступления, собираясь потихоньку с силами и прокручивая в голове все, что он должен будет сделать, отправился посмотреть площадку. Он уже выступал здесь не раз. Прежде еще советским артистом в коллективном концерте, потом с сольными программами. На сцене он совершенно успокоился, попросил дать свет по сценарию, переставил выносные прожектора, убрал фильтры на правой подвеске. Попробовал натяжку ковра, остался доволен. Соня была с ним, сидела на плече, поверчивала головой. За одной из кулис он увидел старика. Это был Харламов. Тот стоял строго по оси штанкета, который, по его предположению, должен был сегодня стать орудием убийства. Для этого преступник должен был или убрать груз противовеса на противоположной стороне сцены, или перерубить канат чем-то тяжелым и острым. Например, булатным клинком. Или перекусить его гидравлическими клещами. Или взорвать, нацепив полукольцо динамитного заряда. Все это требовало времени. Штанкет должен был упасть точно на голову Иоаннова и проломить ее в номере с креслом, которое было выставлено аккуратно и убийственно педантично там, где и должно было быть выставлено. Ковер был вначале прибит на десять сантиметров ближе к авансцене, а сегодня перетянут вновь по распоряжению старшего машиниста сцены, а стало быть, тот и был преступником или соучастником. Сейчас он отсутствовал, обедал неподалеку, а после, просвеченный и проверенный, должен был быть допущен к делу. Кажется, все было так.

Справа от Харламова сидел на табуреточке кинолог. Рядом лежал эрдель. Умная псина, не отреагировавшая даже на крысу на плече артиста. А та спустилась по плечу Иоаннова, подбежала к собаке, понюхала у нее лапу. Все видевшие это изумились, а несчастный пес смотрел на хозяина кошмарными и вопрошающими глазами. Но тот был неумолим. Иоаннов развеселился, поднял крысу, посадил на плечо и, совершенно умиротворенный, пошел к себе в «крепость», уже полностью уверенный в успехе. Артистки его, две дамы и кордебалет, сейчас переодевались, хохотали и дурачились в гримуборных. Им было весело.

За час до начала программы к Иоаннову зашел певец Соков, сладкий и гуттаперчевый. Говорили, что он не голубой вовсе, а только косит под него, ловя затянувшийся миг удачи, вжившись, впрочем, в роль и не спеша из нее выходить.

Крыса Соня умудрилась выскользнуть в коридор и опрометью бросилась прочь. Это поразило Иоаннова и привело его в полное замешательство. Он любил свою Соню. На поиски отправились четверо милиционеров из РУОПа с одним из эрделей. Иоаннов был неутешен. Он сидел на тахте и ныл. Выступление отложили на полчаса. Зал был набит битком, публика требовала «Внучка порока». Наконец ему растолковали, что из «Праздничного» не то что крыса, а блоха собачья не выберется. Пообещали не отправлять его в Москву до тех пор, пока не найдут Соню. Он вытер слезы с распухшей, побритой специальной машинкой физиономии и пошел на выход.

Харламов подготовил группу захвата, зону перед штанкетом освободили: подходи и руби трос. Старший машинист сцены Хохряков Иван Петрович, сорока лет, ранее не судимый, образование среднее, по фотороботам предполагаемого преступника не идентифицируется, прошлый послужной список чист, в сценарии минувших преступлений сейчас лихорадочно вводится, и ситуации на возможные действия просчитываются аналитиками опергруппы в кабинете директора дворца и в нескольких кабинетах на Литейном. Сейчас он, пообедав и поотсутствовав, спокойно занимается своим делом. Что-то перетаскивает, что-то переставляет, инструктирует рабочих.

Харламов не видел раньше работу Иоаннова. Теперь он имел возможность «насладиться» представлением. Пухлые, почти женские ноги, пикантные трусики, сверху бюстгальтер, плащ красный, раздуваемый вентилятором. Фонтан садов Семирамиды, черные женские сапоги и открытая рубашка, где грудь, то ли от жира, то ли от стеарина вспухшая и болтающаяся. Но представление было классным. Харламов был умнейшим и культурнейшим человеком и понимал, что значит талант. И если в нем, старом мужике, чекисте, видавшем кремлевские виды, шевельнулось то ли любопытство, то ли желание, то что же говорить о тех, кто сидел сейчас в зале. Глаза горели, похоть сгущалась и материализовывалась, и вот-вот астральный двойник Иоаннова должен был появиться, повиснуть в воздухе, сесть на облачке и свесить ножки.

— Нашли! Нашли!

Это крыска Соня отыскалась и ее уже несли сюда, за правую кулису, показывали хозяину, и тот, увидев ее, поднял руки, развел в стороны, улыбнулся широко и отчетливо. Зашевелился эрдель, вначале хрюкнул, потом повел носом, встал. Видимо, и он был рад находке. И вдруг Соня рванулась, сорвалась с рук милиционера, завертелась волчком и бросилась на сцену, а эрдель залаял отчетливо и неистово. В зале развеселились и захлопали в ладоши. Соня бежала неуклюже, касаясь сцены отвисшим животом, видно обожралась чего-то во время отлучки, и только тут Харламов вспомнил, что утром собака не реагировала на эту тварь, позволяла обнюхивать себя, застенчиво отворачивалась, и еще Харламов вспомнил, зачем здесь эта собака, что она должна искать и на что реагировать. Крыса была уже в метре от Иоаннова, когда Харламов бросился вслед за ней, пролетел три метра, оттолкнувшись ногами в броске, силясь достать, но артист встал на колено, недовольный происходящим и счастливый от возвращения блудной подруги, и она вскочила ему на плечо.

— Брось! Брось ее! Отбрось! — заорал он, но уже остановилось время, и Харламов видел, как распухала крыса, как разрывал ее тринитротолуол, а иначе что ей было всунуто внутрь, в капсуле с блошкой радиоуправляемого устройства и стерженьком детонатора? Таких капсул он держал за свою жизнь в руках десятки, и много ли нужно, чтобы снести голову, и вот красный шар, карающая десница Божья, раскрывается упоительным цветком, а голова артиста то ли закинута назад по прихоти, то ли из озорства, но это неумолимая сила взрыва сносит ее, выжигает глаза, палит аккуратную щегольскую щетину и разрывает хрящи и артерии…