Патриция Хайсмит - Те, кто уходят (litres) Страница 37

– И никого не было поблизости, чтобы вам помочь? – спросил синьор Чьярди.

– Нет, я нашел маленький фонтанчик и умылся. Да все не так уж страшно, вот только крови много потерял.

Слабость снова стала овладевать Реем. Он допил кофе быстрее, чем синьор Чьярди свое вино.

– Мы сейчас вернемся в дом, – твердо сказал синьор Чьярди.

– Да.

Несмотря на возражения синьора Чьярди, Рей вытащил банкноту в пятьсот лир. Он вспоминал не без удовлетворения, как прошлым вечером одним усилием воли (так ему казалось) предотвратил потерю сознания. Не приходится сомневаться: такой удар, какой получил он, вывел бы из строя большинство людей. Он возвращался домой с синьором Чьярди, держа голову выше обычного, старался не горбиться, хотя без поддержки вряд ли смог бы идти.

Вернувшись в свою комнату, он заснул на несколько часов. В четыре его разбудили, как и предупреждал синьор Чьярди: Джустина принесла поднос с чаем, тост и два вареных яйца.

Рей пребывал в состоянии блаженства, хотя и знал, что оно временное. Столь значительное улучшение он ощущал впервые после самоубийства Пегги. Впрочем, хандра одолела его на несколько недель раньше. Когда Пегги была еще жива, он с ужасом и изумлением понял, насколько ущербен их союз, ни одного из них не делавший счастливым, несмотря на все составляющие, которых, как считалось, вполне достаточно, чтобы брак состоялся: у них в избытке имелись свободное время, деньги, прекрасный дом, цели в жизни. Его целью была галерея в Нью-Йорке, и Пегги это тоже занимало. Она знала художников, с которыми он мог связаться с Мальорки, и троих из них он включил в список поставщиков для галереи. Они хотели собрать молодых европейских живописцев, живших в Европе, поскольку в Нью-Йорке было довольно много мастеров, которые успели сделать себе имя. Рей предполагал, что художник не будет присутствовать на вернисаже, если только сам не пожелает, но в залах развесят фото и поставят стенд с биографией автора картин. В Нью-Йорке обитало множество представителей богемы, любивших выставлять себя напоказ, они приходили на свои вернисажи в пурпурных вельветовых костюмах, после чего успех определялся лишь кругом знакомств художника. Рей хотел создать галерею, лишенную элементов цирка, даже фоновая музыка в ней не должна звучать – там будут только хороший мягкий ковер под ногами, много пепельниц и надлежащее освещение. Бизнес не должен был привязывать его и Пегги к Нью-Йорку, к тому же они вполне могли оставить галерею на Брюса. С другой стороны, она стала бы для них центром притяжения в Нью-Йорке, если бы они того захотели. Рею казалось, у них есть все, кроме житейских трудностей.

А потом случились смерть Пегги и буйное помешательство Коулмана, Рей словно попал в бурный поток, несущий множество бревен. Он не просто поплыл по течению – он был смят им. Но все-таки ему удалось подняться. Рею нравилось воображать, что Коулман впервые в жизни получил отпор. Он вспоминал истории, которые рассказывал Коулман в Риме вскоре после их знакомства (на хвастовство тесть не жалел времени). Коулман, человек, который сделал себя сам, прорвался в богатое общество в Америке, похитил один из призов этого общества в лице богатой жены, пробился в руководство строительной фирмы, в которой работал, вскоре основал свою собственную, а потом навсегда оставил бизнес. Устремился к новым высотам и был обязан своим успехам скорее женщинам, нежели достижениям в живописи. «Я люблю все большое. Чем больше вызов, тем больше и победа», – сказал Коулман Рею в Риме. Двух лет еще не прошло с того дня. Что подразумевал Коулман – женщин, мужчин, живопись, работу? Это не имело значения. Важна была жизненная позиция Коулмана. А теперь Коулман, вероятно, пребывает в ярости.

С помощью колокольчика на длинной ручке, который стоял перед его дверью, Рей позвал Джустину, с благодарностями вернул ей поднос и попросил приготовить ему ванну. Доктор ожидался к шести. Рей принял ванну, потом к нему пришли доктор и синьор Чьярди. Жа́ра доктор у него не обнаружил, а рану осматривать не стал. Швы можно будет снять через четыре дня. Он предписал Рею покой. Рей намеревался добраться сегодня вечером до телефона и позвонить в полицию, но увидел, что синьор Чьярди приглядывает за ним, и решил, что звонок можно отложить еще на один день.

– Сейчас придет Луиджи, – сказал синьор Чьярди и повторял эти слова каждые две минуты, пока не раздался звонок.

Джустина поспешила вниз открыть дверь, и наконец появился Луиджи с обычной щетиной на щеках, беретом в руке и в гондольерской полосатой рубахе, видневшейся в треугольном вырезе под черной блузой.

– Чао, Луиджи, – сказал Рей. – Tutto va bene, все в порядке. Присаживайтесь.

– Дорогой синьор Уилсон… Джованни! Констанца сказала мне…

И снова Рей не понял ни слова из его дальнейшей речи, произнесенной на диалекте.

– Ваша добрая жена принесла мне бульон, – сообщил ему Рей, хотя в этом, конечно, не было необходимости.

Разговор шел эмоционально, но под знаком заботы и волнения. Луиджи однажды спас ему жизнь. А теперь с помощью друзей помогал ее сохранить. Рею удалось донести это до них, к удовольствию синьора Чьярди и Джустины, которая любила цветистые выражения, но, возможно, упустила первую часть, где речь шла о том, что Луиджи стал его спасителем; Джустина же решила, что Луиджи нашел ему место, где остановиться.

Синьор Чьярди и Джустина принесли вино. Все, кроме Джустины, закурили американские сигареты Рея. В комнате воцарилась веселая атмосфера. Луиджи достал два апельсина, принесенных из дома, и положил их на прикроватный столик. Он спросил Рея, где тот упал, и посетовал на плохое освещение некоторых улиц. Разговор мог бы продолжаться и дольше, но доктор сказал, что синьору Уилсону требуется отдых, так что все один за другим вышли из комнаты.

Джустина принесла Рею ужин – феттучини, салат и немного вина синьора Чьярди для укрепления здоровья. Рей копил силы для следующего дня.

Он попросил Джустину купить «Гадзеттино», и газета была принесена ему на подносе вместе с завтраком. Рей готовил себя к чему угодно, а потому не слишком поразился – хотя и был удивлен, насколько сбылись его предчувствия, – когда увидел на первой странице паспортную фотографию Коулмана. Эдвард Веннер Коулман, пятидесяти двух лет, американский художник, живущий в Риме, числился пропавшим с вечера двадцать третьего ноября. Его подруга мадам Инес Шнайдер, сорока восьми лет, проживающая в Париже и остановившаяся в Венеции в отеле «Гритти-палас», известила о его исчезновении полицию в полдень двадцать четвертого ноября, после того как он не вернулся предыдущим вечером. Газета сообщала, что Коулман приходится тестем Рейбурну Куку Гаррету, который пропал одиннадцатого ноября. Если кто-нибудь видел Коулмана вечером двадцать третьего ноября или позже, просьба сообщить в полицию.

Тревога пронзила Рея: что, если Коулман мертв? Но он не верил в его смерть или в свою способность даже в бессознательном состоянии скинуть Коулмана в канал. Вероятно, тесть где-то прячется, платит Рею той же монетой. Рей понял, что понесет ответственность, если он обратится в полицию. Ему придется рассказать о драке.

Рей встал и побрился, используя горячую воду из кувшина, принесенного Джустиной вместе с завтраком. Надел чистую рубашку. Часы показывали всего четверть девятого. Он чувствовал в себе гораздо больше сил, чем вчера, но все же по лестнице спустился медленно, хотя ему и хотелось сделать это бегом. Увидев Джустину, он сказал:

– Я вернусь через полчаса. Спасибо за вкусный завтрак, Джустина.

– Un mezz’ora[60], – повторила она.

– Si. O forse un ora. Arrivederla[61].

Рей осмотрительно замедлил шаг на набережной, направляясь в тот же кафе-бар, из которого пытался позвонить в полицию. Он снова нашел шестизначный номер, уже забывшийся со вчерашнего дня. Ему ответил тот же голос.

– Могу я поговорить с кем-нибудь по делу Рейбурна Гаррета? – начал Рей.

– Si, Signor. Cui parla, per favore?

– Говорит Рейбурн Гаррет, – ответил Рей.

– Синьор Гаррет! Benissimo[62]. Подождите секунду. Мы очень рады слышать вас, сэр.

Рей ждал.

Другой голос спросил его, не может ли он сразу же прибыть в полицейский участок на Пьяццале Рома. Рей ответил согласием.

16

По пути на Пьяццале Рома Рей готовился к не очень приятному для него разговору. Утешало его лишь то, что многие до него рассказывали истории и похуже (например, признавались в убийстве или краже), а он всего лишь собирается опустить в своем повествовании историю двух покушений на него Коулмана, а это с небольшим усилием воображения поднимет его до категории, которую он мог бы назвать «благородная». В любом случае он был настроен оптимистично. Он подумал, что есть слова и получше, чем «благородный», – почему бы не назвать его просто «милосердный» или «великодушный».