Джесси Келлерман - Беда Страница 39

Да, она ушла.

Он сходил в ванную, принял адвил. Он справится. Нечего паниковать. Выждать — скажем, полчаса. Потом встанет, соберет вещички, спустится по пожарной лестнице — не теряя достоинства, — поймает такси. Найдет себе дешевую гостиницу на пару дней. Это будет все равно что короткий отпуск — безликая комната, белые стены, отоспится. Он вовсе не вспотел. Потерся лбом о наволочку: вот же, не вспотел. В четверг поедет домой на День благодарения, там отдохнет, продумает дальнейшие планы. Вырвется, не будет чувствовать себя затравленным. Пойдет на работу, помогать людям, у которых проблемы куда страшнее. Ему-то хорошо. Ничего он не затравленный, все у него в порядке. Он спокоен, он безмятежен как никогда, безмятежнее чаек над Тихим, безмятежнее пассажиров карнавального круиза. Снова утер лоб. Со всем справится, разберется, только чуточку передохнуть, не беда, в дверь постучали.

20

Джона Стэм.

Джона Стэм, почему ты не открываешь?

Ты же не заставишь меня ждать. Правда ведь?

Тут холодно.

Неужели от холодной погоды твоя кровь остыла?

Где мой любящий повеселиться мальчик, мальчик, которого я так хорошо знаю, так люблю? Он знает все мои щелочки. Он проник в мои темноты.

Он здесь, я знаю. Он хочет меня.

Я слышу тебя там, за стеной. Что мне стены? Стены тонкие, я снесу их и доберусь до тебя. Скоро, скоро моя страсть сметет остатки уважения к неприкосновенности жилья — и я войду.

Давай не будем доводить до этого.

Зачем ты так поступаешь со мной? Мы все время шли в одном направлении, все время. Не прикидывайся, будто я застала тебя врасплох. Ты же умный мальчик.

Дорогой мой, мне здесь так одиноко!

У меня есть одна идея, уже несколько дней обдумываю. Хочешь знать какая? Новый совместный проект, для тебя и для меня. Небывалый шедевр, скажут критики. Ракета, взмывающая в небеса в пламени воображения, сотрясающее душу извержение вулкана. «Нью-Йорк таймс». «Нью-Йоркер». «Книжное обозрение». Овации со всех сторон, критики зарылись в словари, ищут эпические эпитеты, панегирически-патетическую банальщину, которая не передаст наш с тобой язык. Мы с тобой, Джона Стэм, ты и я, мы их всех ошеломим.

Я думала, мы с тобой…

Ладно.

Ничего не стану рассказывать отсюда, из-за двери.

Впусти меня. Впусти. И я расскажу.

Тебе понравится.

Ты причиняешь мне боль.

Этот разговор в любом случае следует вести с глазу на глаз.

Как тебе сегодня работалось?

Вид у тебя был усталый. Бедный мой, милый. Позволь мне помочь тебе. Не отталкивай ту, которая готова обвить тебя своими руками. Ты мой подарок, Джона Стэм, я — бантик на упаковке.

Открой.

Здесь на лестнице воняет. Только подумай, каково мне тут. Твои соседи, наверное, уже в полицию звонят.

Офицер, офицер, у нас на площадке ошивается поэтесса.

Но, пари держу, стоит мне улыбнуться, и мистер полисмен отпустит меня. Он меня еще и стаканчиком угостит.

Мужчины так всегда делают, Джона Стэм. Делают мне подарки. Однажды посреди Джеральд-сквер мужчина подошел ко мне — ни с того ни с сего. Довольно красивый, хотя и не такой красавчик, как ты. Он обхватил меня рукой за шею и прошептал в ухо: Пари держу, на вкус ты — кленовый сироп.

Можешь себе представить? Глупость какая! Интересно, многих ли он так зацепил. Нью-Йорк — большой город, разок-другой, глядишь, и сработало.

Мы пошли к нему в студию. Постеры Анселя Адамса. Стопки CD, высокие башни одна подле другой, в форме большого S. Черно-белая плитка в ванной, полотенце для рук воняло «Кельвином Кляйном». Он поставил джаз — в жизни поганее не слышала. Наверное, есть какой-то специальный магазин, где продают такие скверные диски. Честно говорю, вот так и звучит заурядность.

Я сидела в круглом кресле-«папасане». Поручиться не могу, но, по-моему, он исходил слюнями.

Язык словно отварная солонина. Бесконечно целовал меня под коленками сзади. Должно быть, прежняя подружка уверяла, что там эрогенная зона. Или вычитал в мужском журнале.

Прежде чем он перешел к тому, к чему хотел перейти, я сказала:

— Между прочим, Роджер (вряд ли его звали «Роджер»), между прочим, должна тебя предупредить: у меня сифилис.

Забавно, правда?

И он все равно чуть было не сделал это.

На память я оставила ему свои трусики в кухонной раковине. Очко в пользу феминизма.

Джона Стэм, у меня уже спина болит.

Неужели я тебя чем-то обидела?

Я так боюсь, что я тебя обидела.

Если ты обиделся, так тем более позволь мне поговорить с тобой лицом к лицу, мы все обсудим, все исправим. Я люблю тебя до смерти. Честно говоря, этот твой приступ упрямства кажется мне до противности нелепым. Не мог же ты убедить себя в том, что я не знаю, что ты там.

Я тебя и с другого конца города увижу. Ориентируюсь на излучение твоей ауры. Я сыскала бы тебя на краю земли. Нырни ты в океан — и я нырну следом прежде, чем осядет пена.

Отправимся путешествовать вместе? Мне в стольких местах хотелось бы побывать, столько нового опыта! Я хочу, чтобы ты бичевал меня на илистых берегах Амазонки. Я хочу, чтобы ты лизал мои раны, словно свежевыпавший снег на высоких, покрытых туманом пиках горы Фудзи. Я хочу, чтобы ты распял меня в залах Версаля.

Открой дверь, Джона Стэм!

Я могу пробить ее, мне это под силу. Череп у меня крепкий. Я тебе не рассказывала? Еще маленькой девочкой я упала вниз головой с тарзанки. В ту пору детские площадки еще не выкладывали специальными матами. А мне это было нипочем.

Эй, мне тут становится скучно.

Чтоб время провести и чтоб научить тебя видеть моими глазами, расскажу тебе историю человека по имени Рэймонд Инигес. Рэймонда нельзя назвать настоящим напарником. Он больше напоминал магнитофон.

Нет, я вовсе не хочу сказать, будто он был глуп. Честно говоря, о его уме я не составила себе никакого представления. Никогда не слушала, что он там говорит, а если бы и слушала, кто я, чтобы судить.

Думаю, в свое время он был вполне себе живчик. Доходили слухи, будто он собирался профессионально играть в бейсбол. Уж во всяком случае, тот, прежний Рэймонд, мог пожарить себе яичницу, водил машину, умел пошутить.

Тот Рэймонд, которого знала я, ничего этого не мог. Ко времени нашей встречи слов у него в запасе имелось не больше, чем у ребенка. Теперь ты понимаешь, почему моя работа с ним оказалась столь примитивной.

И ты сам знаешь, почему этот труд незавершен. За это приходится благодарить тебя.

Меня интересовал не его интеллект, будь он высокий или низкий. Меня привлекает то едва уловимое качество, то несказанное je ne sais quoi,[21] которым человек отличается от ангела, — гениальность. У меня в этом смысле на людей нюх, Джона Стэм, потому я сразу запала на тебя. От Рэймонда исходил похожий аромат, многообещающий, но у тебя он и тоньше, и сложнее.

Его запах был густым, сахаристым, порой липким. Можно даже сказать, похоже на кленовый сироп.

Мы встретились на занятиях, которые я проводила для него и его сотоварищей. Раз в неделю я наведывалась в то ужасное место, которое власти имеют наглость именовать пансионом. Зла не хватает, я и пытаться не стану выражать свои чувства по этому поводу. Держат людей в стойлах, как быков. В такой обстановке психея не восстановится. Человеку нужна отдушина, Джона Стэм. Ты же это понимаешь. Но что об этом впустую толковать.

Рэймонд заинтересовал меня, потому что, вопреки тому, что мне было о нем известно, он казался вполне довольным жизнью и таким искренним. Это было притворство, маска, и как не восхищаться: умел же человек играть! Выглядеть безмятежно-спокойным, а вокруг буря бушует.

Ты знаешь, что он чуть было не убил человека? Учителя в той школе, где работал. Он тренировал бейсбольную команду старшеклассников, спятил, напал на коллегу с битой.

Подумать только!

Люди ничего в этом не понимают. Они лечили его лекарствами, обеспечивали «физиологические потребности». Накормите, напичкайте таблетками — и пусть тупит.

Его недооценивали. Буйство Рэймонда — не от душевной пустоты, а от переизбытка. В нем кипели жизненные силы, энергия текла из его глазниц, кожа чуть не лопалась, ее распирало изнутри. Он вынашивал силу, был ею беремен, переполнен. Он был — Сверхчеловек.

Супермен.

Вроде тебя.

Какое несчастье — родиться Сверхчеловеком в нашем заформализованном мире.

Рэймонд был глубоко несчастен, Джона Стэм. Вот почему его бодрая физиономия внушала мне такой интерес.

Вы оба преисполнены решимости быть хорошими, хотя в твоей решимости больше воли и меньше рефлекса. И вы оба — потерянные. Твоя доброта растет из ненависти, как трава на выгоревшей почве. Ты не от этого мира. Было бы милосерднее убить тебя, Джона Стэм, избавить от разочарований.