Звездная карта царя Саула - Артур Гедеон Страница 39

– Я с детства знала этот стишок наизусть. Ничего не понимала, но он мне нравился. «А кто стоит у времен на страже?» – повзрослев, спрашивала я. Отец отвечал: «Люди, Машенька, особые люди». – «А что это за тонкая золотая нить?» – продолжала приставать я. «Наверное, звездная нить, проходящая через всю Вселенную, – улыбался отец. – Ведь с земли звездочки нам кажутся золотыми, правда?» – «Да, – охотно соглашалась я. – А что это за Врата, папа?» – вновь спрашивала я. И он указывал мне пальцем на три звезды, стоявшие в линейку друг за другом.

– Три звезды Пояса Ориона – Альнитак, Альнилам и Минтака?

– Именно, «сквозь Звездные врата». Но он никогда мне так и не ответил, что это значит – «вернется в оный час домой». И что это за дом, и где он.

– Ну что, Мария Федоровна, Машенька, – улыбнулся Крымов, – не отступите? Несмотря на все опасности? Пойдете хоть на край света за тайнами вашего отца?

– Да хоть на край вселенной, Андрей Петрович.

– Я так и думал. Что ж, – под перестук колес он хлопнул себя по коленям, – тогда скажу: до Звездных врат далеко, их мы на закуску оставим, а вот до княжества Халай-Махалай дотянуться можно. О том же и подлецы Растопчины знают. Уже более суток. Они тоже прочли надпись на обороте карты: «В княжестве Халай-Махалай на границе с Хорасаном, на берегу Каспия, на дне моря у скалы Зуб Дракона найдешь то, что ищешь, а потомки князя Махалая подскажут тебе…»

– Согласна.

– Я кое-что узнал о княжестве Халай-Махалай. Хотите послушать?

– Еще бы!

– Ну так вот, это крошечное средневековое княжество уже добрых сто пятьдесят лет как забыто. Впервые это название прозвучало в начале семнадцатого века. Не так уж и давно, согласитесь? Халай-Махалай было на Каспии и входило в Хивинское царство, пока русские не завоевали эти земли. В царской России появилась такая провинция, как Туркестан, и обо всех бывших крошечных среднеазиатских княжествах просто позабыли. Сейчас призрачное государство Халай-Махалай находится на территории Турчании, до которой нам из Царева час лету. Мы можем там оказаться когда угодно. Загранпаспорт у вас есть?

– Конечно, – кивнула она.

– У меня тоже. К несчастью, я не знаю турчанского языка, а вы?

– И я не знаю, – ответила Бестужева. – Но это бывшая советская республика, как-нибудь договоримся?

– С гидом, Мария Федоровна, сокровища не ищут. Это не экскурсия по достопримечательностям: посмотрите налево, посмотрите направо.

– Тоже верно, – вздохнула она. – Отчего у вас такой загадочный вид, Андрей Петрович? Улыбка, тон? Вы знаете то, чего не знаю я?

– Я знаю одного неординарного человека, который волей случая знает турчанский язык. Сейчас он сопит на верхней полке, – Крымов кивнул на седую спутанную бороду над хилой купейной подушкой.

– Наш Егор Кузьмич?!

– Мальчиком он жил и учился в Турчании аж четыре года, коварно овладел языком и, возможно, даже местными обычаями.

– Хрен тебе, Андрей, а не Хорасан, – послышалось с верхней полки.

– Ты все слышал, Егор Кузьмич?

– Да вы ж бубните и бубните, и не наливаете, как тут не услышать?

Бестужева даже рот прикрыла ладошкой, чтобы не рассмеяться.

– Не хочу в Хорасан, – продолжал краевед. – Я поседел после твоих путешествий.

– Не гони, Егор Кузьмич, ты и так весь седой, – сказал Крымов. – Как лунь.

– Я в сердце поседел. Состарился! Прежде молодое сердце было, а теперь как у старика.

– А-а, вот оно в чем дело.

– На ниточке держится!

– А если тебя Мария Федоровна попросит?

– Вот если Мария Федоровна попросит… – многозначительно начал краевед.

Бестужева приложила руки к груди:

– Очень вас прошу, Егор Кузьмич! Поехали с нами!

Егор Кузьмич оптимистично заворочался и закряхтел.

– …а ты коньяку, Андрюша, нальешь, причем немедленно, тогда я подумаю, – закончил он мысль.

Крымов встал.

– Куда вы? – спросила Бестужева.

– К проводнице за коньяком, – очень просто ответил Крымов. – Куда же еще?

2

Через неделю они вылетали в Абрабад – столицу Турчании. Егор Кузьмич был мрачнее тучи. На таможне у него конфисковали три литра «Добродумовского коньяка».

– Оставили один: из уважения к сединам, – когда самолет выезжал на взлетную полосу, объяснял он. – Я этим нехристям говорю: у меня в Абрабаде друг живет, турчанец, он без моего коньяка на стены лезет – привык потому что, пока в России учился. Доктор наук, между прочим. Ваш единоверец. Человека хотите погубить? Не поверили, сволочи.

– Ладно, Егор Кузьмич, Турчания – не Пакистан, найдем амброзию, если что, – успокоил его Крымов. – В случае чего к кальяну пристрастимся. Ты как, одобряешь?

Мария Федоровна читала туристический проспект по Абрабаду и слушала мужчин вполуха.

– Еще чего! – мрачно ответил Добродумов. – Не моя это культура. Одурманивать себя никому не позволю! Мой мозг, Андрей, привык быть кристально чистым и ясным, потому что вся моя жизнь с мыслительными процессами связана. Мне этой нирваны азиатской не надобно.

– А самогон? Тоже ведь в нирвану уводит или как?

– Или как. Ты хрен с пальцем не путай! Самогон панораму жизни проясняет. Понял?

– Еще бы! – вскинул голову Крымов. – Ну так что, Егор Кузьмич, готов к новой странице в своей жизни?

– Готов-готов. – Добродумов заглянул в иллюминатор. – Поглядим, какие еще чудеса на свете белом-то есть. Я, Андрей, чудесам всегда рад. Только б старика того поганого с его Люгером не встретить больше. А так – пойдет.

– Да уж, не надо, – откликнулась Бестужева.

– Кстати, я тут в книжки умные заглянул и кое-что разузнал, – сказал Добродумов. – Халай-Махалай, с одного из тюркских наречий, а их сотни, знаешь как переводится?

– Просвети.

– «Хороший Михаил».

– И что с того?

– А то, что у всякого сына отец имеется. И «хороший Михаил» не исключение. А как его батюшку звали, тебе известно?

– Издеваешься – откуда?

Бестужева оторвалась от чтения и тоже вопросительно посмотрела на Добродумова:

– Как, Егор Кузьмич?

– Давид, – откликнулся тот. – А Давид – это наш Давыд, кстати. Вместе, стало быть, «Михаил Давыдович», – задумчиво закончил мысль краевед. – Очень странно, Андрей, очень загадочно…

Во время перелета Добродумов мирно посапывал. Крымов несколько раз заговаривал с Марией, но она лишь отвечала ему короткими словами и грустными улыбками.

– О чем вы сейчас думаете, Маша? – когда облака сплошняком шли за иллюминатором, спросил заботливый Крымов. – Вас что-то тревожит, я вижу. Думаете о том, что нам предстоит? – Он выждал. – Не жалеете, что решились на поездку?

– Я думаю об отце, Андрей Петрович, – ответила Мария. – О том, что так и не поговорила с ним о чем-то очень важном. Самом важном в его жизни. А может быть, и в моей.

– Мы все о многом не