Матс Ульссон - Наказать и дать умереть Страница 4

И почувствовал себя идиотом.

А Ульрика Пальмгрен вмиг преобразилась: выпучила глаза, прижала ладони к щекам и стала похожа на героиню немого фильма.

– Нет, это не я! – пропищала она.

– Что-что? – не понял я.

– Это были не мои спички!

– Не понимаю…

– Клянусь, я ни о чем таком не думала! Я не играла с ними. Пожалуйста, пожалуйста, миленький, не бей меня!

Тут я окончательно растерялся:

– Но…

– Или нет, ладно… накажи меня за то, что была такой непослушной дурой.

Тут я понял, что должен действовать. Ведь именно мне в этой игре отводилась ведущая роль, не так ли? Я схватил Ульрику, перегнул через спинку кресла, задрал ей платье. Она что-то лепетала про спички, но смолкла, стоило мне ее шлепнуть. На ней были нейлоновые чулки и подвязки с кружевом, и она лежала тихо, когда я стаскивал с нее трусики. Зрелище открылось соблазнительное, но я хотел взять и получить больше.

– Спички не игрушка, ты могла спалить дом, – заметил я, все еще не понимая, что делаю.

– Я знаю, прости.

Я шлепнул ее – раз, другой, третий. Я почувствовал жжение в ладони, а ее ягодица покраснела. Потом Ульрика расслабилась, словно начала получать удовольствие, и вдруг вскочила, натягивая на себя трусики.

– Это что ты делаешь, черт возьми? – прошипела она.

Платье соскользнуло с плеч и упало на пол.

– Я…

И тут я получил кулаком в лоб. Это произошло внезапно, я не видел, чтобы она замахивалась. Будто у нее внутри вдруг разжалась пружина.

Собственно, удар не был сильным, но я поскользнулся на ковре и упал навзничь, стукнувшись о ножку кровати. Хорошо, что на мне был шлем!

Мне достаточно легкой пощечины, чтобы из носа пошла кровь, поэтому я и бросил бокс. И сейчас можно даже не щупать руками лицо, и так понятно – хляби разверзлись.

– Ты больной! – кричала Ульрика. – Убирайся!

Эти слова стали для меня еще большей неожиданностью. Я поднялся на ноги. Разве мы с ней не стремились к одному и тому же? Что же мы тогда обсуждали, о чем переписывались несколько месяцев? Я понимал только одно: пора сматывать удочки. Взял гитарный футляр, пальто и побрел к двери, которую она захлопнула за мной так, что эхо прокатилось по всему дому. Я ждал лифт, когда она снова возникла на лестничной площадке.

– Шлем! – закричала она. – Или ты решил его прикарманить? Он стоит триста семьдесят пять крон в «Блокете»!

Ульрика Пальмгрен схватила шлем и снова исчезла. Навсегда из моей жизни, как я тогда думал.

Хорошее правило – не попадать в травмпункт в пятницу вечером.

Больницы теперь не те, что были в моем детстве, – современные здания с окнами на всю стену. Но травмпункт – это травмпункт. Я просидел больше двух часов среди украшенных синяками подвыпивших подростков, пока надо мной не сжалилась молодая медсестра в марлевой маске.

Она засунула мне в ноздрю ватный тампон и залепила пластырем ранку над глазом. Должно быть, там сиял фиолетовый фонарь.

– Сильный удар. Что случилось?

– Резко развернулся и стукнулся о дверь туалета в отеле.

– Вы музыкант? – Она показала на гитарный футляр. – Должны были играть вечером?

– Была такая задумка, но пришлось отменить, – кивнул я.

Все остальные в очереди нуждались в помощи больше, чем я. Я устыдился, что вообще пришел сюда. Но медсестра подтвердила, что нос не сломан, и это меня утешило.

Я снова побрел вниз по Бергсгатан, не отдавая себе отчета куда и зачем. Когда проходил мимо рок-клуба «КВ», было уже около одиннадцати. В это время публика в зале менялась и он превращался в дискотеку. Я заметил на двери нацарапанную от руки записку.

Томми Санделль. Концерт переносится из-за болезни исполнителя

Ничего удивительного.

Глава 4

Мальмё, октябрь

Нигде не встречал настолько противного дождя, как в Мальмё. А порою, особенно такими осенними вечерами, как сегодняшний, в воздухе висит холодный туман. Дождь, которого нет. Ты не видишь капель, если эту взвесь вообще можно назвать каплями, но, проторчав на воздухе достаточно долго, вымокаешь до нитки.

Именно в такой вечер, точнее ночь, я стоял на Ларошегатан, рядом была Лилла-торг, с ее живописными булыжниками и дурацким абажуром в центре. Я разглядывал вывески газетных киосков и косился на свой нос. Вытер лицо и увидел на руке кровь. Пригладил волосы – то же самое. Повсюду кровь – вот она, моя жизнь.

Ноздри заткнуты ватой, по всей переносице – десятисантиметровый пластырь. Еще один аккуратный кусочек украшал мою бровь. Нос опух, хотя перелома не было. Кровь уже не текла ручьем, но продолжала сочиться, и некогда белоснежный воротник стал красным. Несмотря на элегантный костюм от японского дизайнера, выглядел я глупо.

На одну витрину каким-то образом затесался экземпляр «Bad» Майкла Джексона. Обычно подобные киоски рассчитаны на любителей традиционного рока, в стиле шестидесятых.

Катастрофический вечер.

Я должен со-сре-до-то-чить-ся.

Если мои радары вовремя не заметили опасности, все дело в Сети.

Я не противник Интернета, но ничто не заменит личного общения, взгляда, импульса. Только так и узнаешь человека. Остальное – обман.

В этот мрачный ноябрьский вечер на улицах было необыкновенно пусто – только за столиками возле ресторана еще сидели люди. После запрета на курение залы на свежем воздухе стали особенно популярны. Тем не менее посетителей наблюдалось немного. Верилось с трудом, что это заведение и есть знаменитый «TGF»[11].

В холле отеля тоже не оказалось ни души. Даже не взглянув в сторону регистрационной стойки, я побрел в свой номер. Заметил, что одна дверь в коридоре открыта, но заглядывать не стал, прошел мимо нее. Отставил гитарный футляр и встретился взглядом с отражением в туалетном зеркале.

Я сменил рубаху, вытер кровь с подбородка и шеи, устроился в кресле и включил телевизор. Пятьдесят семь каналов, а смотреть нечего. Кажется, у Брюса Спрингстина[12] есть песня об этом. С каждым годом – все актуальнее.

Выключив телевизор – модель дистанционного пульта оказалась настолько сложной, что пришлось обращаться за консультацией на ресепшен, – я выглянул в коридор. Комната на противоположной стороне по-прежнему открыта.

Я любопытен. Это необходимое в моей работе качество часто подводило меня. На этот раз оно овладевало мной постепенно и в конце концов вынудило выйти и постучать в дверь напротив (немного наискосок), чтобы… Не знаю, хозяин мог выйти и забыть ее захлопнуть, предоставив возможность кому угодно войти и взять что угодно. На каждой двери был автоматический доводчик, но здесь он, похоже, не сработал, а может, ему помешал выдвинутый язычок замка.

На ручке висела записка: «Просьба не беспокоить».

Внутри горел свет, кто-то храпел.

Довольно громко, но звук напоминал не раскатистое здоровое урчание, а хрипящий, простуженный хрип.

Мне следовало бы вернуться к себе, но вместо этого я приоткрыл дверь и осторожно переступил порог.

На первый взгляд номер ничем не отличался от моего: широкая кровать у стены, гардероб из темного дерева, телевизор такой же сложной конструкции на шкафчике для напитков, два окна с задернутыми гардинами и два кресла с белыми чехлами.

Кажется, здесь был праздник.

На полу валялось не меньше двадцати пивных банок вперемешку с битыми стаканами и пакетами из-под закуски.

На кровати храпел Томми Санделль, лежал на правой половине, ближе к окну.

Рядом спала женщина, и это удивило меня больше всего.

Она укуталась в одеяло и, похоже, даже не сняла платье. И это не та брюнетка, которую Томми обнимал в «Бастарде».

Лишь подойдя ближе, я увидел, что глаза ее открыты и смотрят в потолок.

В этот момент я понял, что она не дышит.

Томми Санделль, известный художник и музыкант, сопит как паровоз на кровати в отеле рядом с одетой мертвой женщиной.

Ее волосы цвета воронова крыла торчали в разные стороны, а из-под короткого жакета выглядывала футболка с изображением, вероятно, Деборы Харрис – я не мог разглядеть ее из-за одеяла.

Я много повидал на своем веку, но зрелище трупа было для меня в новинку.

Тем более вблизи.

В фильмах очевидцы подобных сцен прикладывают пальцы к яремной вене покойника, чтобы проверить пульс, в моем случае такой необходимости не возникло. Несмотря на полное отсутствие опыта, я ни на секунду не усомнился: женщина мертва.

На какое-то время мне показалось, что она смотрит на меня с укоризной, но вскоре стало ясно: это иллюзия, лицо жертвы бесстрастно. Я собрался закрыть ей глаза, но, опомнившись, решил ничего не трогать до прихода полиции.

Об этом, по-видимому, тоже должен позаботиться я?

Или лучше позвонить на ресепшен и сообщить, что в номере их гостиницы лежит труп?

А может, разбудить Томми Санделля?

Неужели он убил ее? Или она умерла от чего-то другого?

Из-за одеяла я не видел, во что одет Томми Санделль, но на полу возле кровати кучей лежало мужское белье, рубашка и брюки. У шкафа валялись два гитарных футляра, один был открыт, и в нем я увидел красный «Гибсон» – слишком хороший инструмент для такого музыканта, как Томми.