Тесс Герритсен - Химера Страница 4

Но Хейзел быстро спустила их с небес на землю.

— Однако Оби обеспокоен, что вы, ребята, слишком беспечны, — добавила она. — Для вас это все еще игра.

— А чего Оби ждал от нас? — удивилась Хьюитт. — Что мы постоянно будем думать о десяти тысячах способов разбиться и сгореть?

— Катастрофа — вопрос не теоретический.

Эта спокойно произнесенная фраза мгновенно заставила их замолчать. После гибели «Челленджера» все до единого астронавты осознали: следующая катастрофа — не более чем вопрос времени. Люди, которые в буквальном смысле слова сидят верхом на ракетах, доверху заправленных топливом, чтобы рвануть вверх с тягой в две с половиной тонны, не могут беспечно относиться к опасностям своей профессии. И тем не менее они редко высказывались на тему смерти в космосе; разговор о смерти означал бы, что они допускают ее вероятность и признают: в списке экипажа следующего «Челленджера» могут стоять их имена.

Хейзел поняла, что ее слова угнетающе подействовали на экипаж. Заканчивать тренировку на такой ноте было бы неправильно, поэтому она пошла на попятную:

— Я говорю это только потому, что вы, ребята, — хорошая, цельная команда. Мне приходится стараться, чтобы выбить вас из колеи. До вашего запуска еще три месяца, а вы уже в приличной форме. Однако я все равно хочу ее улучшить.

— В общем, ребята, не задавайтесь, — резюмировал Патрик из-за своего пульта.

Боб Киттредж в притворном смирении склонил голову.

— Сейчас отправимся по домам и наденем вериги.

— Чрезмерная самоуверенность опасна, — сказала Хейзел.

Она поднялась из кресла и повернулась к Бобу. Киттредж, ветеран космических экспедиций, участник трех полетов на шаттле, превосходил ее ростом на полголовы и обладал осанкой уверенного в себе человека, характерной выправкой морского летчика, которым когда-то и был. Но Хейзел не робела ни перед Киттреджем, ни перед кем бы то ни было из астронавтов. Будь они хоть гениями науки с семью пядями во лбу, хоть военными героями, Хейзел печалилась только об одном, и печаль эта была чисто материнской: она мечтала, чтобы все вернулись на землю живыми.

— Ты очень хороший командир, Боб, — сказала она. — Настолько хороший, что тебе удалось внушить экипажу мысль, будто им все дается легко.

— Нет, они только делают вид, будто им все дается легко. Потому что они хороши во всем — даже в делании вида.

— Ну-ну, посмотрим. Комплексная тренировка назначена на вторник, на борту будут Холи и Хигучи. У нас за пазухой есть еще несколько фокусов.

Киттредж усмехнулся.

— Ладно, попробуйте убить нас. Но только чур не жульничать.

— Судьба редко играет по правилам, — серьезно ответила Хейзел. — Не надейтесь, что по ним буду играть я.

Эмма и Боб Киттредж сидели в баре «Ночной полет», потягивая пиво и анализируя прошедшую тренировку. Это был ритуал, который они соблюдали уже одиннадцать месяцев, с момента формирования команды, когда их четверка впервые стала экипажем, готовящимся к полету на шаттле под номером 162.

Каждый пятничный вечер они встречались в «Ночном полете», куда можно было попасть, проехав из Космического центра имени Джонсона по трассе НАСА-1, и разбирали ход тренировки. Обсуждали, что сделали правильно и что требовало исправления. Этот обычай был заведен Киттреджем, который лично подобрал каждого члена своей команды.

Хотя они проводили вместе более шестидесяти часов в неделю, казалось, Боб никогда не торопится домой. Поначалу Эмма считала, что причина тому — недавний развод Киттреджа: командир, расставшись с женой, жил теперь один и, наверное, всякий раз с ужасом думал о возвращении в пустой дом. Но узнав его лучше, Эмма поняла: эти встречи — просто способ продлить адреналиновый кайф, получаемый им от работы. Киттредж жил ради полета. Чтение невероятно скучных руководств по эксплуатации шаттла доставляло ему истинное удовольствие. В свободное время он старался не упустить возможности полетать на одном из Т-38,[3] принадлежащих НАСА. Он словно бы обижался на силу притяжения, которая приковывала его к земле.

Боб не понимал, почему остальные члены экипажа в конце дня стремятся домой; вот и в этот вечер ему было немного грустно оттого, что за столиком в «Ночном полете» сидят только они вдвоем. Джилл Хьюитт была на фортепьянном концерте своего племянника, а Энди Мерсер — дома, праздновал десятилетнюю годовщину семейной жизни. В назначенный час появились только Эмма и Киттредж, и, когда они закончили разбор последней тренировки, над их столиком повисло долгое молчание. Разговор на профессиональную тему иссяк, а больше говорить было не о чем.

— Завтра я лечу на Т-38 в Белые Пески, — сообщил Киттредж. — Хочешь со мной?

— Не могу. У меня встреча с адвокатом.

— Значит, между тобой и Джеком процесс все-таки пошел?

Она вздохнула.

— Даже набирает обороты. Джек привлек своего адвоката, я — своего. Этот развод как поезд, у которого сдали тормоза.

— Звучит так, словно ты уже передумала.

Эмма решительно отставила кружку с пивом.

— Ничего я не передумала.

— Тогда почему до сих пор носишь кольцо?

Она опустила взор и уставилась на свое золотое колечко. Поддавшись внезапному порыву, Эмма попыталась сдернуть его, но кольцо не сдвинулось с места. После семи лет ношения оно просто вросло в палец. Эмма чертыхнулась и дернула еще раз. На этот раз кольцо подалось и, немного ободрав кожу, соскользнуло с пальца. Эмма положила колечко на стол.

— Вот. Теперь я свободная женщина.

Киттредж рассмеялся.

— Вы разводитесь дольше, чем я был женат. Что не можете поделить?

Неожиданно ощутив усталость, Эмма откинулась на спинку стула.

— Все. Признаюсь, я тоже была не слишком благоразумна. Несколько недель назад мы сели за стол и попытались составить список всего, что у нас есть. Что из этого я хочу оставить себе и что хочет он. Мы пообещали друг другу, что будем вести себя как цивилизованные люди. Два взрослых, нормальных человека. Но, не дойдя и до половины списка, мы успели объявить друг другу тотальную войну. Бескомпромиссную. — Эмма вздохнула. На самом деле они с Джеком всегда были такие. Одинаково упрямые и одинаково пылкие. Пылкие до бешенства. Мир или война, любовь или ссора, между ними всегда вспыхивала вольтова дуга. — Единственное, в чем мы пришли к обоюдному согласию, — подытожила она, — так это в том, что я оставляю себе кота.

— Повезло тебе.

Эмма посмотрела на Боба.

— Ты не жалеешь?

— О чем? О том, что развелся? Никогда.

Хотя ответ прозвучал совершенно определенно, Боб опустил взгляд, словно старался скрыть правду, которую знали оба: он до сих пор мучился, что разошелся с женой. Даже человек, бесстрашно садящийся верхом на тысячетонную бочку взрывчатки, именуемой ракетным топливом, мог страдать от обыкновенного одиночества.

— Вот в чем проблема. Я наконец понял это, — признался Киттредж. — Штатские нас не понимают, потому что не могут разделить с нами нашу мечту. Связать свою жизнь с астронавтом могут лишь святые и мученики. Или те, кому абсолютно наплевать, живы мы или мертвы. — Он горько рассмеялся. — Бонни не походила на мученицу. И уж точно ни черта не понимала, что такое мечта.

Эмма посмотрела на кольцо, блестевшее на столе.

— Зато Джек понимает, — тихо произнесла она. — Это и его мечта тоже. Вот что встало между нами — что лететь мне, а не ему. Что он остается на земле.

— Тогда Джеку пора повзрослеть и взглянуть правде в глаза. Не все сделаны из одного теста.

— Знаешь, я очень не хочу, чтобы ты считал его чем-то вроде неудачного блина.

— Послушай, но ведь он сам ушел в отставку.

— А что ему оставалось делать? Он знал, что полетов больше не будет. Если ему не позволят летать, оставаться здесь нет смысла.

— Его отстранили от полетов ради его же блага.

— Это всего лишь предположение медиков. Если в почке обнаружен камень, это еще не значит, что должен появиться второй.

— Ладно, доктор Уотсон. Ты сама врач. Скажи, ты бы хотела, чтобы Джек оказался в твоем экипаже? Зная о его проблеме со здоровьем?

Эмма помолчала.

— Да. Как врач я бы хотела. Есть шанс, что Джек будет чувствовать себя в космосе вполне сносно. Он может принести много пользы, и я не понимаю, почему ему запретили летать. Я развожусь с ним, но уважаю его.

Киттредж засмеялся и осушил пивную кружку.

— Ты не слишком объективна, а?

Эмма начала было спорить, но потом поняла, что ей нечем крыть. Киттредж прав. Когда речь заходит о Джеке Маккаллуме, она не может быть объективной.

Оказавшись на улице, во влажной жаре летней хьюстонской ночи, она остановилась на парковке «Ночного полета» и посмотрела в небо. Огни города мешали разглядеть звезды, но она смогла разобрать знакомые созвездия. Дева, Кассиопея, Андромеда, Волосы Вероники… Всякий раз, глядя на них, Эмма вспоминала слова Джека. Они тогда лежали рядом на траве и смотрели на звезды. Это было той самой летней ночью, когда она поняла, что любит Джека. «Эмма, в небе полно женщин, — сказал он. — Ты тоже должна оказаться там».