Джон Катценбах - Во имя справедливости Страница 4

Кауэрт улыбнулся в темноте, вспомнив, что Хокинс любит изобретать афоризмы.

— Первый закон Хокинса гласит: «Никогда не ищи неприятностей. Неприятности сами тебя найдут».

Кивнув, детектив добавил:

— Между прочим, довольно приятный паренек, хотя и типичный психопат. Утверждает, что он тут ни при чем.

— Боже мой!

— А чего тут удивляться! — продолжал Хокинс. — Наверняка парень считает, что во всем виноваты люди, которые его к себе пригласили. Если бы они ему побольше заплатили, ничего не произошло бы.

— Но?..

— Он ни капли не раскаивается. В этом мальчишке вообще нет ничего человеческого. Он сам рассказал мне, что произошло, а потом заявил: «Но я ничего такого не сделал. Я не виноват. Я требую адвоката». Мы стояли там по колено в крови, а он мне заявляет, что ничего такого не сделал. Подумать только! Наверное, это потому, что зарезать двух человек ему — раз плюнуть. — Хокинс беспомощно развел руками, и его плечи поникли. — Знаешь, сколько ему лет? В прошлом месяце стукнуло пятнадцать. Ему бы сидеть дома, давить прыщи на лице, делать уроки и вздыхать по девочке из параллельного класса. Теперь ему прямая дорога в колонию для малолетних преступников. Даже не сомневайся. «Я ничего не делал! Я не сделал ничего такого!» — закрыв глаза, пробормотал детектив. — Посмотри! — добавил он, вытянув руку. — Мне уже пятьдесят девять, и я собрался на пенсию с мыслью о том, что повидал все на свете и меня уже ничем не проймешь…

Кауэрт увидел, как мелко трясется в бликах полицейских мигалок протянутая к нему рука.

Хокинс тоже некоторое время разглядывал свою руку, а потом пробормотал:

— Не могу больше этого слышать! Пусть меня лучше убьют в перестрелке с бандитами, но я больше не могу слышать, как мерзавцы говорят о своих зверствах с таким видом, будто ничего плохого не сделали. Будто чужая жизнь — фантик, который можно скомкать и выбросить. Будто убийство при отягчающих обстоятельствах — детская игра… Желаешь взглянуть? — спросил он у Кауэрта.

— Конечно! — поспешно воскликнул репортер.

— Не спеши! — Хокинс впился в его лицо глазами. — Ты всегда так спешишь… А лучше бы тебе этого не видеть. Поверь мне на слово.

— Нет, — ответил Кауэрт. — Я должен это видеть. У меня такая работа.

— Тогда пойдем, — пожал плечами детектив. — Но обещай мне одну вещь.

— Что именно?

— Я покажу тебе то, что он сделал, а потом я покажу тебе его. Он сидит на кухне. Ничего у него не спрашивай, только взгляни на него. А потом напиши в своей проклятой газете, что он совсем не несчастный паренек. Что он не бедный мальчик, у которого были только деревянные игрушки. Это будет твердить его адвокат, как только сюда доберется. Но люди должны знать правду. Напиши, что это хладнокровный убийца. Ясно? Бездушный убийца! Я не хочу, чтобы, увидев его фотографию в газете, говорили: «Такой симпатичный паренек не способен на убийство!»

— Хорошо, — пообещал Кауэрт.

— Ну ладно. — Снова пожав плечами, детектив пошел к дому. У самых дверей он повернулся к Мэтью и спросил: — Ты точно хочешь это видеть? Это были такие же люди, как мы с тобой… Были. Тебе не удастся забыть то, что сейчас увидишь.

— Пошли.

— Поверь хоть раз мне, старику!

— Хватит уже, Вернон!

— Они будут мучить тебя в ночных кошмарах, — пророчески пробормотал старый полицейский.

Кауэрт хорошо помнил, на что были похожи тела хозяев дома. Они были все в крови. Даже казалось, что они одеты. Но каждый раз, когда щелкал полицейский фотоаппарат со вспышкой, их тела неестественно блестели.

На подгибающихся ногах Кауэрт прошел за Хокинсом на кухню. Там сидел голый по пояс мальчик в кроссовках и джинсах. За руку он был прикован наручниками к стулу. Его голое тело было вымазано кровью, но он, не обращая на это внимания, как ни в чем не бывало курил сигарету. От этого он казался еще моложе. Ему хотелось выглядеть в глазах полицейских настоящим мужчиной, но на самом деле вид у него был довольно идиотский. Его волнистые светлые волосы слиплись от крови, засохшая кровь была на щеке.

Разглядывая подростка, Кауэрт понял, что перед ним юнец, который наверняка еще даже не бреется.

— А это кто? — спросил мальчишка, когда репортер с детективом вошли на кухню.

Несколько секунд Кауэрт смотрел мальчику прямо в глаза. Они были голубыми, бесконечно жестокими и поблескивали, как топор палача.

— Это репортер из «Майами джорнел», — объяснил Хокинс.

— Репортер? — Мальчишка внезапно расплылся в улыбке. — Слушай, репортер, напиши, что я ничего такого не сделал! — И он хрипло рассмеялся.

Хокинс вывел Кауэрта на улицу, где уже занимался новый день, а в ушах у репортера все еще звучал хриплый зловещий смех молодого убийцы.

Журналист написал репортаж о жертвах преступления и об убившем их подростке. Он описал скомканные, почерневшие от крови простыни, страшные пятна крови на белых стенах. Он написал о чистеньком районе, где стоит опрятный дом убитых, с дипломами и грамотами в рамках на стенах, свидетельствующими об их добропорядочности. Он написал о том, как желали тихой и спокойной жизни его обитатели, и о том, как их погубили гораздо более постыдные желания. Он написал о пляже в Форт-Лодердейле и о детях, набирающихся по ночам самого страшного жизненного опыта на его песке. А еще он написал о жестоких глазах мальчика — именно так, как просил его усталый старый полицейский.

Свой репортаж Кауэрт закончил словами малолетнего убийцы.

Возвращаясь вечером домой со свежим экземпляром газеты, в которой на первой полосе красовалась его статья, журналист чувствовал непомерную усталость, которую нельзя было объяснить тем, что он накануне не выспался. Мэтью залез в постель и прижался к жене. Он уже знал, что она вот-вот его бросит, но ему было очень холодно, его трясло. Он хотел согреться, но не знал, как это сделать…

Отгоняя эти невеселые мысли, Кауэрт тряхнул головой и огляделся, но ничего, кроме своего крошечного кабинетика, не увидел.

Хокинс уже умер. Его без особых церемоний проводили на пенсию и бросили умирать от эмфиземы легких. Кауэрт хлопал вместе со всеми, когда начальник полиции зачитал список заслуг детектива. При любой возможности репортер навещал старого приятеля в его маленькой квартирке в Майами-Бич. Квартирка выглядела совсем необитаемой, ее единственным украшением служили вырезки из газет со статьями, которые написали о Хокинсе Кауэрт и другие журналисты.

«Помни правила выживания, — повторял бывший полицейский каждый раз, когда приятель собирался уходить. — А если не помнишь моих правил, изобрети свои и живи по ним!» При этом они весело смеялись.

Потом Кауэрт при первой возможности навещал Хокинса в больнице, тайком сбегая с работы пораньше, чтобы поболтать с ним. Так продолжалось до того дня, когда Кауэрт застал Хокинса в больнице без сознания, с кислородной маской на лице. Репортер даже не знал, услышал ли его старый приятель, когда он шепотом назвал его по имени, и почувствовал ли он, как Мэтью взял его за руку. Кауэрт просидел у постели Вернона Хокинса всю ночь и даже не заметил, когда детектив тихо скончался в темноте. Потом были похороны, на которые пришли только несколько престарелых полицейских. Гроб, покрытый флагом, несколько слов священника — и все. Ни жены, ни детей, ни слез, ни рыданий. В могилу просто опустили гроб с останками того, чья память была вместилищем всего ужаса человеческого существования, и Кауэрт подумал о том, что побывал на репетиции собственных похорон.

«Интересно, что стало с этим парнем! — задумался репортер. — Наверное, вышел из колонии и разбойничает где-нибудь на улице. А может, уже сидит в камере смертников по соседству с автором письма. Или его уже убили».

С этими мыслями журналист вновь взглянул на письмо.

«Вряд ли из этого выйдет статья на первую полосу, — подумал он. — В лучшем случае — небольшая заметка. Надо бы отдать письмо в отдел городских новостей. Пусть там все как следует разузнают. Я больше этим не занимаюсь. У меня есть собственные взгляды на жизнь. Я ничего не принимаю близко к сердцу. Я не помню, что такое страсти. Поступки мне диктует разум».

Он привстал было со стула, чтобы отнести письмо в отдел городских новостей, но внезапно замер на месте.

Невиновный человек!

Кауэрт попытался припомнить, встречался ли ему хоть раз действительно ни в чем не повинный человек. У него перед глазами прошли вереницы преступлений и судебных разбирательств. Он много раз присутствовал при объявлении оправдательных приговоров. Он помнил, как дела закрывали за отсутствием улик. Он слушал красноречивых защитников и косноязычных обвинителей. Одного только ему было не вспомнить — действительно ни в чем не повинного человека. Однажды он даже спросил у Хокинса, арестовывал ли тот кого-нибудь просто так.