Найо Марш - Зеленоглазое чудовище [ Венок для Риверы. Зеленоглазое чудовище] Страница 4

— Послушай, Карлос, — энергично напирал Бризи, — у меня появилась новая мысль. Что если мы поступим вот так! Пусть его светлость пальнет в тебя, коль ему хочется, но промажет. Понимаешь? На его лице удивление, он идет прямо на тебя, оттягивает затвор и палит, а ты знай себе наяриваешь свое соло и после каждого выстрела кто-нибудь из ребят делает вид, будто в него угодила пуля и выдает необычный звук, и пусть каждый выстрел служит сигналом смены тональности на шаг вниз. А ты, Карлос, только улыбаешься, крестишься, кланяешься с сардонической улыбочкой — и ноль внимания на его светлость. Ну как, мальчики?

— Ну и ну, — рассудительно отозвались мальчики.

— Это можно, — допустил Ривера.

— Лучше, если он под конец сам застрелится и с венком на груди мы вынесем со сцены вперед ногами его.

— А еще лучше, если до того его кто-нибудь прикончит, — мрачно заметил барабанщик.

— Или же он протягивает пистолет мне, я в него стреляю, а патронов в пистолете уже нет, лорд возвращается к барабанам, выбивает смешную дохлую дробь и на этом конец.

— Повторяю, — сказал Ривера, — это возможно. Не будем спорить и ссориться. Вероятно, мне нужно переговорить с лордом Пестерном самому.

— Замечательно! — выкрикнул Бризи и поднял вверх свою крошечную палочку. — Просто замечательно! Продолжаем, мальчики. Чего ждем? Разве нам что-нибудь не под силу? Где новая пьеса? Замечательно! Перед вами. Все довольны? Надулись. Поехали!

3

— Карлайл Уэйн, — говорил Эдуард Мэнкс, — было тридцать лет, но в ней сохранилось нечто детское, не в речи, ясной и уверенной, нет, — в ее взглядах и манере поведения. Ее быстрые движения чем-то напоминали мальчишеские. Еще у нее были длинные ноги, гибкие руки и прекрасное узкое лицо. Одежду она подбирала продуманно, выглядела в ней элегантно, но не слишком об этом заботилась, поэтому всегда казалась одетой хорошо, но по счастливой случайности, а не по умыслу. Она любила путешествовать, но не ради осмотра достопримечательностей, и удерживала в памяти точные, как карандашные зарисовки, незначительные подробности — официанта, группу моряков, женщину у книжного прилавка. Названия улиц и городов, где она встречала этих людей, часто проходили мимо ее внимания; дело в том что по-настоящему ее интересовали только люди. Люди обостряли ее зрение, вдобавок она была исключительно терпимым человеком.

— Ее дальний родственник, кузен, достопочтенный Эдуард Мэнкс, — прервала его Карлайл, — был театральным критиком. Он имел за плечами тридцать семь лет жизни, выглядел романтично, но не чересчур. В своей работе строил из себя грубияна, испытывая некоторые угрызения совести, ибо, несмотря на чрезмерный от природы темперамент, в глубине души он был сама любезность.

— Умолкни! — бросил Эдуард Мэнкс, поворачивая на Аксбридж-роуд.

— Немного сноб, он достаточно умело скрывал это обстоятельство под маской социальной неразборчивости. Он был не женат…

— …испытывая глубокое недоверие к тем женщинам, которые восхищались им…

— …и страх столкнуться с отказом тех, в которых не был вполне уверен.

— Ты проницательна, словно скальпель, — произнес Мэнкс без воодушевления.

— Из-за чего, вероятно, я и не замужем.

— Меня это не удивляет. И тем не менее я часто думал…

— Я умею ладить даже с ужасными мужчинами.

— Когда мы придумали эту игру, Лайла?

— В дешевые любовные романы? Не тогда ли, в поезде, которым возвращались после первых школьных каникул у дяди Джорджа? Он еще не был женат, значит, это происходило шестнадцать с лишним лет назад.

Фелисите исполнилось всего два года, когда тетя Сесиль вышла за дядю, а сейчас нашей красавице восемнадцать.

— Ты права — тогда. Я помню, ты начала словами: «Жил да был очень самодовольный мальчик с дурным характером, и звали его Эдуард Мэнкс. Его великовозрастный кузен, эксцентричный пэр…»

— Даже в те дни дядя Джордж привлекал всеобщее внимание, правда?

— Боже мой, конечно! Ты помнишь…

Обоим были хорошо знакомы случаи анекдотического поведения лорда Пестерна. Они вспомнили его первую ужасную ссору с женой, утонченной француженкой с поразительным хладнокровием, которая рано овдовела и осталась с маленькой дочерью на руках. Спустя три года после свадьбы лорд Пестерн стал приверженцем секты баптистов, пройдя обряд полного погружения в воду. Он пожелал заново, по-баптистски, крестить приемную дочь, для чего окунуть ее в ленивый, облюбованный угрями ручей, протекавший по его сельским владениям… После запрета жены дулся целый месяц, а потом без предупреждения отбыл на корабле в Индию, где немедленно поддался искушению изучить одну из самых суровых разновидностей йоги. Возвратившись в Англию, он провозгласил, что все на свете — мираж, и, тайком прокрадываясь в детскую, пытался заставить девочку принимать эзотерические позы, одновременно смотреть на собственный пупок и повторять: «Ом». Няня возражала, лорд Пестерн ее выгнал, а его жена вернула. Произошла крупная сцена.

— Ты знаешь, моя мама была при этом, — сказала Карлайл. — Ее считали любимой сестрой дяди Джорджа, но это никому не пошло на пользу. Между нею и тетей Сесиль состоялся напряженный разговор; няня в это время находилась в спальне, а дядя Джордж спустился по черной лестнице с Фелисите на руках, посадил ее в автомобиль и увез миль за тридцать в какой-то пансионат, оккупированный йогами. К поискам девочки привлекли полицию. Тетя Сесиль выдвинула против мужа обвинение в киднэпинге.

— Тогда-то имя кузена Джорджа впервые замелькало в заголовках на первых страницах газет, — заметил Эдуард.

— Второй раз — когда он присоединился к колонии нудистов.

— Верно. А третий — когда они чуть не развелись.

— Меня здесь не было, — сказал Карлайл.

— Ты всегда оказываешься далеко от места главных событий. Зато я всегда здесь — работяга-газетчик, которому на роду написано служить связующим звеном с заграницей, где ты чаще всего пребываешь. Ты помнишь, тогда лорда Пестерна захватила идея свободной любви, и он наприглашал в Клошмер множество весьма странных женщин. И в один прекрасный день кузина Сесиль, забрав с собой двенадцатилетнюю Фелисите, удалилась в «Герцогскую Заставу» и начала бракоразводный процесс. Но выяснилось, что кузен Джордж свободно любил только в мыслях — он просто-напросто бесплатно читал своим дамам бесчисленные лекции, а кончил тем, что выпроводил их всех и забыл об этой теме. Бракоразводный процесс был прекращен, но уже после того как адвокаты и судьи устроили оргию подпускания друг другу шпилек, а пресса полностью насытилась скандалом.

— Ты не думаешь, Нед, — спросила Карлайл, — что у него это наследственное?

— Ты намекаешь на безумие? Нет, все остальные Сеттинджеры как будто вполне здоровы. Я полагаю, кузен Джордж просто забавляется. Правда, довольно жестоким образом.

— Это успокаивает. В конце концов, я-то его родная племянница, а ты всего-навсего побочный отпрыск по женской линии.

— Ты смеешься надо мной, дорогая?

— Я хочу, чтобы ты просветил меня по поводу последних событий. Я получила несколько очень странных писем и телеграмм. Каковы намерения Фелисите? Собираешься ли ты жениться на ней?

— Черта с два, — с некоторым раздражением ответил Эдуард. — Этот план созрел в голове кузины Сесиль. Она предложила мне приют в «Герцогской Заставе», когда я лишился своей квартиры. Я прожил там три недели, прежде чем подыскал новое жилье, и, само собой разумеется, слегка приударял за Фе. Теперь мне кажется, что приглашение это — часть глубоко продуманной стратегии Сесиль. Ты ведь знаешь, она — француженка до мозга костей. Она, видимо, пыталась заключить что-то вроде тайного сговора с моей матушкой и, обсудив с ней придурь Фелисите, надеялась договориться о желательности совместных твердых действий двух старинных семейств. Все это ужасно напоминает Пруста. Моя матушка родилась в колониях и ничуть не симпатизирует Фелисите; она сохраняла присутствие духа и несгибаемое величие в продолжение всей беседы и в самом конце сообщила, что никогда не вмешивалась в мои дела и не стала бы вмешиваться, даже реши я жениться, к примеру, на секретарше из Общества за установление более тесных отношений с Советской Россией.

— Потрясло ли это тетю Силь?

— Она сделала вид, будто речь идет о шутке дурного тона.

— А что творится с самой Фелисите?

— Она совершенно запуталась в отношениях со своим кавалером. Не хотел тебе говорить этого, но он пренеприятнейший представитель такого сорта людей, которых ты едва ли встречала в своей жизни. Он блестит с головы до ног и зовется Карлосом Риверой.

— Не следует быть рабом предрассудков.

— Без сомнения, но скоро ты сама во всем убедишься. Страшно ревнив и утверждает, что происходит из старинной испано-американской семьи. Я не верю ни единому его слову, и, кажется, свои сомнения появились и у Фелисите.