Мерлин Маркелл - Никта Страница 4

– Спасибо, – она обернулась и увидела субтильного мужчину с громоздким пакетом. Он был одет в плащ, но шел по дождю с непокрытой головой – с волос стекали струи воды. «Без зонта. Непредусмотрительный», – отметила Катрин про себя. – «Рассеянный ли по натуре, или из-за обстоятельств – надо будет уточнять». Он прошел мимо нее в дверь, ведущую на лестницу. Второй этаж – салон Бонне. Третий – сэконд-хенд с вещами для беременных и младенцев. На будущую маму визитер не походил, на типичного посетителя салона – тоже не особо.

– Бордель – следующее здание, – крикнула Катрин ему вслед. Тот сначала приостановился, а потом прибавил шаг. Как неудобно вышло. Может, хочет ребенку одежки прикупить? Заботливый отец. Вот бы и ее папаша был таким…

Топ-топ-топ. Судя по всему, зашел все-таки на второй этаж, в салон. Катрин бросила окурок на землю. А можно ли сорить в пригородах Парижа? Она переворошила в уме все правила поведения для туристов и эмигрантов, которым ее учили, но про мусор не могла вспомнить ни одного.

«Да что со мной? Сорить нельзя нигде».

Девушка наклонилась, чтобы поднять окурок. Он оказался не единственным – только другие намокли, посерели, потому она и не обратила на них внимание сразу. Да уж. Культурная столица мира, Париж. Выпрямившись, Катрин осмотрелась в поисках урны. В поле зрения не было ни одной.

– Чтоб вас, – пробормотала она, бросая свой бычок обратно к остальным. Не в сумку же его класть. – Вот и я теперь немножко свинтус.

Письмо, сожженное в 2001 году

«Милая Оленька!

Я тебя очень-очень люблю и скучаю. Ты даже не представляешь, как. Пишу, и слезы текут, а ведь писать только начала… Я хочу сказать тебе много разных вещей, но у меня рука устанет писать их все, так что расскажу самое главное.

После того, как ты ушла, папа совсем расклеился. Раньше я просила фей, чтобы они отучили папу пить пиво, видимо, допросилась. Теперь он пьет водку. Когда совсем напьется, то кричит на меня. Будто это я виновата в том, что ты…

А если я и правда виновата? Прошу, скажи, что это не так. Приди во сне и скажи… Хотя в последнее время я не вижу снов.

Зачем мы пошли купаться в тот день? Ты помнишь, кто предложил первой, ты или я?

Мне кажется, от страха я разучилась плавать. Видеть сны тоже. У меня их будто украли, но это не самое страшное. У меня еще украли семью, сразу двоих в один день, и тебя, и папу.

Ты не помнишь, каким он был, когда ушла мама, потому что ты была еще маленькая. Он тоже пил, но не так. Раньше я не боялась, что он меня изобьет. Вчера он тоже не ударил, только кричал, но я думала, что вот-вот, и… Мне страшно. От него постоянно пахнет, не только спиртом, а чем-то еще непонятным, и от этого второго запаха меня тошнит.

Ух, рука устала. Тетя Света надоумила меня писать это письмо. Сказала, что мне станет легче, если я тебе выговорюсь, а потом сожгу, что написала. С дымом мои слова улетят на небо. Она прочитала такое в книжке.

Я попросила тетю Свету отвезти папу на лечение. Не знаю, что из этого получится. А если совсем ничего не получится, попрошу ее забрать меня к себе.

Не хочу больше загадывать никаких желаний. Один раз загадала, и стало только хуже. Но если я когда-нибудь загадаю, я скажу: пусть Оля вернется, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!!!

Жду тебя,

Катюша»

Оникс

Скульптор суматошно озирался в поисках какой-нибудь тряпки, чтобы вытереть руку, чернильная слизь вызывала у него тошноту и омерзение настолько сильные, что он предпочел бы окунуть руку в армейский толчок, нежели еще раз ощутить на своих пальцах останки этой мыши.

Наконец Ониксу попалось на глаза что-то аляписто-цветное, а главное – тканевое. Он тут же принялся елозить находкой по пальцам и успокоился только, когда его кожа окончательно потеряла тактильное воспоминание о контакте со слизью. Оникс бросил почерневшую тряпку на пол, гадая, что же это была за вещица в мире простых смертных. Ему пришло предположение, что это мог быть шарф или платок Мари. Он представил, как жена повязывает на голову этот платок, весь в пятнах слизи, и его опять замутило.

Оникс взял швабру, подцепил ею тряпку и так и спустился с нею на улицу, как с опущенным штандартом. Снаружи тряпка и вовсе почернела до последнего волоконца – как-никак, шел дождь, тоже черный. Но, его капли не были такими отвратительными на ощупь. Просто вода, теплая чернильная вода. Всем остальным она кажется холодной.

Оникс швырнул тряпку вместе со шваброй в мусорный бак и поплелся в сторону магазина. По дороге ему встречалось множество причудливых существ, но в большинстве своем – мерзких и пугающих. Оникс вспомнил, как боялся их первое время. Прошел не один год, прежде чем он привык к ним и даже научился различать, где человек, а где скиталец, не имеющий никакого воплощения в материальном мире. Иногда пелена прозрения рвалась, и он видел жизнь такой, какой она была для него раньше. «Подумать только, какую красивую обложку видят смертные», – подумал он.

Над городом шагал гигантский паук, он и застилал людям солнце, а те видели лишь плотную рыхлую тучу. Быть может, синоптики говорили об этом. «Добрый день, дорогие телезрители! Со стороны Бельгии к нам приближается паук колоссальных размеров, приносящий в нашу страну холодный фронт и неспокойное геомагнитное поле…» Не было ли в последнее время каких-нибудь конфликтов с Бельгией? Вроде нет.

Иногда самообладание покидало Оникса, и он желал вернуться в те годы, когда тучи были тучами, а дождевая вода – дождевой водой. Но Морфеус, хранитель красной и синей таблеток, все так и не приходил, не предлагал выбор между забытьем и спасением мира; так что скульптору ничего не оставалось, кроме как смириться и выстроить для себя стену из утверждений, чем его прозрение лучше забытья. Чтобы в очередной раз получить для себя подтверждение, он как бы невзначай завязал разговор со случайным прохожим. Им оказался, судя по логотипу университета на толстовке, студент из Реймса. Морда у реймсца была преотвратная, вся в каких-то шелушащихся наростах. Верхняя губа оттопыривалась, обнажая кривые желтые зубы. Какой контраст с тем, что он сам видит в зеркале.

– Если бы вам предложили возможность видеть истинную сущность людей и вещей, вы бы отказались? – обратился скульптор к студенту, который имел неосторожность спросить у него дорогу. – Чисто гипотетически.

– А невидимость не предлагают? Или уметь телепортироваться, лазером из глаз стрелять? – усмехнулся студент. – Ладно. Согласился бы, а что нет-то? Это же вроде как читать мысли?

Оникс пораздумал и согласился, что эта «сверхспособность» в философском роде сходна с чтением мыслей. Пусть будет так.

– Но тогда вы были бы шокированы, сколько вокруг вас тьмы, и в окружающих вас людях. Тех, которых вы считаете своими друзьями… В итоге может случиться так, что вы и вовсе разочаруетесь в жизни.

– Ну, у всех есть темные мыслишки, – сказал тот. – Все не без греха.

– Вы даже не представляете масштаб этого греха, – продолжал гнуть свое Оникс.

– А, я понял, к чему все это. Не теряйте время, я убежденный атеист.

Студент поспешил удалиться, так и не узнав правильный маршрут к пункту своего назначения. К сожалению, кроме них двоих на улице никого не было – она и в солнечные деньки была малолюдной, а в такой ливень и подавно. Оникс даже не испытал желания крикнуть студенту вслед, что он идет совершенно не в ту сторону.

Когда студент поравнялся с переулком, оттуда стрелой метнулась тень, повалившая его на землю. Студент закричал и заслонил руками лицо, уже вполне обычное, человеческое. Тень, в которой Оникс узнал свою последнюю скульптуру, вгрызлась жертве в горло. Крик превратился в хрип, и скоро вовсе прекратился. Тварь оторвалась от распростертого под нею тела, по-лебединому изогнув шею, и облизнула кровь с губ, глядя на своего создателя. Оникс потянулся к телефону, намереваясь набрать «112», но мобильник завибрировал, и среди шума дождя раздался «Полет валькирий».

«Стефан Бернар», гласила надпись на дисплее.

– Алло?

Мгновения, которое он затратил на чтение имени звонившего, хватило для того, чтобы монстр успел скрыться вместе с телом студента.

– Оникс, дорогой, как делишки? – заговорила трубка слащавым тоном.

– Прекрасно, – отозвался скульптор с максимальной приветливостью, которую смог из себя выжать. Не каждого представителя сильного пола порадует такое обращение, но это был единственный агент, который с ним работал, так что Оникс изображал из себя верх дружелюбия в общении со Стефаном. Впрочем, сейчас скульптора больше занимала агрессивная тварь, сбежавшая из его студии, нежели личные наклонности его агента, потому он побежал к месту, где произошло нападение.

– Ты тяжело дышишь, дорогой! Уж не отвлек ли я тебя от чего-то приватного?