Михаил Белозёров - Украина.точка.РУ (СИ) Страница 4

Они высосали бутылку и проглотили все пельмени. В тарелке остался мутный бульон с перцем. Цветаев наклонился и выпил бульон, и ощущение сытости наполнило его. Глаза стали слипаться, мир сделался фрагментарным: момент, когда между бровей у Пророка легла тяжелая складка, Цветаев пропустил.

– Какой сегодня день? – вдруг спросил Пророк, мрачнея с каждой минутой всё больше и больше.

Рваная губы дёрнулась, и в глазах появилась тоска. Завёлся Кубинский, тяжело думал Цветаев, с трудом разлепляя веки. Теперь будет злиться на весь белый свет. А куда деваться? Он сам себе слово дал биться до полной, абсолютной победы, и мы за компанию с ним тоже слово дали, но от этого мы не стали хуже или лучше, мы такие, как есть, мы такими были всегда и, надеюсь, останемся такими же впредь.

– Суббота.

– Чётная или нечётная?

– Чётная, – уверенно ответил Жаглин, в надежде, что Пророк посвятит его в свои тайны. Он усердия он даже вытянул шею и замер.

– Так, – поднялся Пророк, не обращая внимания на него и глядя поверх голов, – я пошёл, – сказал он, забирая рваный червонец.

У него действительно был большой лоб не только в физическом плане, но и в плане пророка. Пророк предсказывал будущее, и с его слов оно казалось лучезарным. Трудно было в это не поверить, ещё чуть-чуть усилий, ещё чуть-чуть, и ещё, и ещё, и мы победим – так говорил он.

– Куда, ляха бляха?! – удивился Жаглин.

Последнее время Пророк не брал его с собой. Жаглин мучился догадками. Это была мужская ревность к обстоятельствам, о которых Жаглин даже не подозревал.

– На свидание, – буркнул Пророк.

Естественно, что ему никто не поверил: Жаглин, потому что ничего не понимал, Цветаев, потому что понимал слишком многое. Теперь будем охотиться исключительно на наёмников, догадался он, вот в чём суть. И короткое чувство гордости наполнило его как первооткрывателя, хотя он на них уже охотился, но об этом никто не знал, а он, как и Пророк, не был болтливым.

– Вот так всегда… – буркнул Жаглин, провожая взглядом Пророка, – доброго слова не дождёшься.

– А я на боковую, – сказал, поднимаясь, Цветаев.

Ему-то что: он-то знал правду. Но Жаглину об этом говорить было нельзя. «Что знаю двое, – предупредил Пророк, – то знает и свинья».

– Ляха бляха! Какой спать?! Какой спать?! – ещё больше занервничал Жаглин. – У меня заначка есть! – Он демонстративно полез под стол. – Погоди… ну, погоди! – упрашивал он. От натуги лицо у него пошло красными пятнами.

– Нет, я пас, – Цветаев показал ему средний палец и едва догрёб до дивана.

У него от усталости и сытого желудка даже ноги не гнулись. Он ещё несколько мгновений слышал, как Жаглин внушал в свойственной ему манере:

– А слабо пойти и взять настоящего пиндоса?! – Жаглин ржал в отдалении, как конь. – Слабо?!

– Настоящего?.. – равнодушно спросил Жаглин, погружаясь в сон, как в трясину.

Настоящий пиндос это хорошо, миролюбиво решил он, но зачем?

– Да он к Зинке Тарасовой ходит каждый день! Возьмём?! Тошке нос утрём! – Жаглин издал глупый смешок.

Но Цветаев лишь махнул рукой: «Утрём!» и провалился в сон. Сна он не видел и с любимой Наташкой не встретился, а проснулся с таким ощущением, словно не спал. Жаглин тряс его за плечо.

– Чего? – спросил он, отмахиваясь, как от комара.

– Уже пять вечера, а Тошки нет, – пожаловался Жаглин и для жалости шмыгнул носом.

– Ну и что? – Цветаев повернулся на другой бок, намереваясь выспаться за все бессонный ночи.

– Пойдём языка брать! – Жаглин снова, как собака, цапнул его за плечо.

– На фиг язык! – брыкнулся Цветаев и совершенно ненарочно попал Жаглину по мужскому достоинству.

Жаглин был бы не Жаглиным, если бы не умел терпеть боль. Он только пробормотал:

– Падла, – и уселся на холодную батарею отопления. – Фу-у-у… – глядел он осоловело, какая же ты падла, Жека! – Чего лягаешься?! Ляха бляха!

Если дружить не умеет, пусть боится. Цветаев сел на диване, потёр лицо и проснулся окончательно. За окном было ещё светло, только свет был не белый, а жёлтый, вечерний. Где-то далеко-далеко одиночными стреляли из автомата. Он давно стал специалистом и мог на слух определить тип оружия, М-16, разумеется. «Калаш» стреляет не так. Звук у него резкий и окончательный, словно кто-то гвоздь заколотил с одного раза, и всё, а М-16 била с шершавым придыханием, как астматик, и гвоздь, естественно, с одного раза заколотить не мог. Последнее время чаще всего такая стрельба означала одно: бандерлоги выследили очередную жертву, например, «беркутовца» и выкуривают его из квартиры. Можно было пойти и вступиться за него, но Пророк крепко-накрепко запретил любое самовольство: «Мы здесь не для того сидим, чтобы страдать хернёй!» Цветаев с ним не был согласен, но поделать ничего не мог. Дисциплина и конспирация, мать их за ногу, превыше всего.

Поэтому идея прищучить мифического американца и таким образом действительно утереть нос Пророку, Цветаеву чисто теоретически понравилась. Не понравилось только то, что делать это надо днём, прилюдно, всё-таки он привык к ночи, а днём он себя чувствовал словно голым в толпе. К тому же к Жаглину не было особого доверия, в разведку он с ним не пошёл бы, потому что Жаглин был всё же распиздяй, вахлак, Шура Балаганов, и всё такое прочее. Такие люди за свои слова отвечают лишь наполовину, вторую часть в виде ответственности перекладывая на кого угодно, но только не на самого себя.

– Водка есть? – спросил он не с целью выпить, а чтобы Жаглин перестал причитать над своими яйцами.

– Водки нет! – нагло молвил Жаглин. – Фиг тебе, а не водка! Если бы не рука, я бы сам!..

Он демонстративно показал свои гипс, мол, не ты один вкалываешь. Цветаев едва не усмехнулся. Дело в том, что Жаглину не дано было умение воевать, он относился к этому так, словно к прогулке в супермаркет, исповедуя принцип эвентуальности, то есть случая, а случай на рукоблудной войне, как впрочем, и на любой другой – самая дрянная штука. На случай только дураки да сумасшедшие надеются. Цветаев же любил всё просчитывать, а что не мог просчитать, то предполагал. Может, поэтому он до сих пор жив.

– Ну тогда пошли! – неожиданно для себя решился он и поднялся.

Он только забыл, что идти за американцем, вопреки приказу Пророка, нельзя было ни к коем случае, однако им действительно овладело желание утереть нос Пророку, чтобы он не смотрел на него с презрением.

– Куда?.. – с тоской спросил Жаглин. – Куда?..

Цветаев только мотнул головой. Во рту стояла вязкая слюна, как после любой пьянки. Он поплёлся в ванную, чтобы напиться из-под крана, совершенно забыв, что ещё два дня назад они притащили из ближайшего супермаркета упаковку с минеральной водой.

Цветаев полоскал рот зубной пастой, разглядывая лицо. На виске красовалась свежая царапина, которую он вначале не заметил. Значит, немец всё же зацепил меня. Чего только в драке ни бывает, решил он и ответил сварливо:

– За языком, куда ещё?

– А-а-а-а… это всегда пожалуйста! – обрадовался Жаглин, успокоился и слёз с батареи. – Ляха бляха! Ты только скажи, брат. Я за тебя в любую драку впишусь! – пообещал он.

– Старик, оружия не бери, – посоветовал Цветаев, выходя из ванной.

– Почему? – удивился Жаглин, и на лице у него появилось тоскливое выражение.

– По качанную. Чего объяснять!

Они уже проходили это сотни раз. Ясно же, что днём они сойдут за местных обалдуев, ищущих выпивки. Хотя местные тоже таскали огнестрельное оружие. Но чем чёрт не шутит: чем меньше будем привлекать внимание, тем лучше, подумал Цветаев. Он надеялся только на свой нож да на реакцию.

– Ты как хочешь, а я возьму! – упёрся Жаглин. – Ляха бляха!

Он всегда таскал собой два пистолета: один на поясе, другой – почти игрушечный, на лодыжке. Калибр у этого игрушечного пистолета был такой крошечный, что для серьёзного дела, конечно же, абсолютно не годился. Но Жаглин любил играть в войну, которая называлась рукоблудной, и Цветаев уступил.

– Ну идём или нет? – спросил он, стоя у двери, делая вид, что не замечает, как вооружается Жаглин.

Он надел джинсовую рубаху, под которой легко прятался нож. Им овладело нетерпение, и Жаглин с его неумение быстро мобилизоваться, слегка раздражал его. Ну да недолго, решил он с облегчением. Судя по всему, зазноба американца жила совсем рядом. Сбегаем туда-сюда, легкомысленно решил он.

– Идём!

Жаглин блестел, как начищенный пятак. После пьянки он всегда выглядел так, словно его облили маслом. Ну и хорошо, решил Цветаев, чем натуральнее, тем лучше.

Дом этот, старой постройки, они выбрали исключительно по той причине, что третий подъезд его просматривался только с одной точки, и его можно было незаметно покинуть и свернуть в арку.

Бои здесь почти не велись, это в районе Крещатика всё было принесено в жертву майдану, а здесь бандерлоги сожгли пару высоток и на этом успокоились. Остальные – хлопотно, думал Цветаев. Хлопотно и скучно. Любая революция рано или поздно испускает дух. Киев мечтал о превентивном ядерном ударе по России. Великая тень Грушевского[5] витала над Липками. Горожане то там, то здесь пробовали обороняться, но после того, как на Подолье бандерлоги расстреляли «клятую» сотню дружинников, город ужаснулся и побежал. С того момента судьба его была предрешена. «Герои в истории»[6] покрыли себя вечным позором в неспособности самоорганизоваться. Гора родила мышь.