Алексис Парнис - Мафиози Страница 4

Хотя было и бессмысленно жалеть тень давно прошедшего, Марио испытывал именно такое горькое ощущение. Вспомнил проклятые годы своего юношества, когда он работал, будучи в Пирее учеником в механической мастерской, целыми днями обливаясь горьким потом. Именно им он вспоил худосочную розу своей юности, для того чтобы она преждевременно увяла. Почему же это допустил его богатейший отец?

Этот вопрос вновь вырвался у Марио в следующий уик-энд в Чикаго, когда он смотрел вместе с отцом на замерзшее озеро Мичиган.

Их пригласил один местный банкир на вечер, который с американским хвастливым шиком был превращен в дворцовый прием. Целая толпа имитированных аристократов и местных принцесс - белокурых копий Грэйс Келли, точно так же одетых, - скрывала за голубокровным жеманством свое гангстерское прошлое, засевшее в жилах этого города.

Возможно, это пресловутое прошлое напрямую связано с золоторогими быками богатства, задававшими тон на этом приеме, - они были очень похожи на героев гангстерских фильмов, которые помнил Марио. Однако подобное подозрение, даже если оно соответствует действительности, не принимается во внимание в мире, где главным этическим критерием является счет в банке. Вчерашний бедный трубач приобрел мудрое око совы во время долгого разгула по ночным клубам. Он был в состоянии оценить, насколько облегчили бы его жизнь эти удобные правила игры по-американски. И все-таки в его размышлениях всегда присутствовала какая-то болезненная тяжесть прошлого, особенно в том, что касалось отцовского с ним общения.

Марио отчетливо почувствовал это, когда познакомился с дочерью хозяина дома. Это было двадцатипятилетнее воплощение покойной Джейн Мэнсфилд, если судить по извергающемуся Везувию ее бюста. Она провела его в свой будуар, прелестное подражание богемному парижскому чердаку в сочетании со сладострастным хипповым убранством и убаюкивающими ароматами трав Катманду. Будуар находился на крыше папашиного дома, отсюда открывалась панорама озера. Огромное окно делало будуар похожим на зимний сад, весьма подходящий для возделывания редких эротических культур и скрещиваний с отпрысками хороших семей. Целая армия сожителей побывала здесь: фотографии с недвусмысленными посвящениями занимали всю стену. Среди них Марио увидел и второго своего сводного брата.

- У нас была нежная связь с Энрико, - тут же сказала она ему с подобающим вздохом. - Какой любвеобильный мальчик! Он фантастически любил автомобили, так же как и женщин. У него было одновременно семь автомобилей, и он парковал их в семи различных местах Чикаго. Когда мы выезжали вечером, то использовали их все по очереди, один за другим, а Энрико - что за сумасшедший! - менял способы любви в соответствии с марками машин. Семь видов автосекса! Вы представляете?

«Не хочешь ли ты продолжить традицию блаженного Энрико?» - вопрошал ее взгляд. Дым ее сигареты будто хитроумная гибкая сеть паука-людоеда... Однако воображение переносило его в те зимние рассветы в Пирее, когда после окончания работы он зяб в ночных кофейнях и закусочных, ожидая первый рейс электрички... - его карман редко позволял такую роскошь, как такси...

- Наверное, большой гуляка был Энрико, - сказал позже он отцу, направляя разговор на роковую тему.

Они несколько отошли к окну и рассматривали янтарное ожерелье из желтых огней побережья, которые придавали мертвому, покрытому льдом озеру серый, темноватый цвет бальзамированной мумии.

- Энрико прогулял свою жизнь, - кивнул головой отец. - Я дал ему средства на царскую роскошь... К несчастью для него, я любил его меньше, чем тебя...

Это было странное утверждение, однако отец сделал вид, что не заметил сыновьего удивления. «Напрасно стараешься побудить силы природы растопить лед до срока», - вновь услышал Марио уговаривающий внутренний голос.

На следующий уик-энд он вновь покинул снега Нью-Йорка и консервированный комфорт «Плазы» для встречи с отцом в Лос-Анджелесе. Самолет прибыл поздно вечером, и когда, очертив большой круг, он оставил позади темный хаос океана стало видно, как вдали сияет подобно освещенной стороне луны, серебряный отблеск города. Город казался сверхъестественным в ширину и маленьким, атрофическим в высоту, напоминая ровный луг, поросший полевыми цветами американской электрической флоры - мириады маков из неона и половодье зелено-желтых ромашек фторовых ламп.

На трапе его встретило весеннее тепло. Ночь была сладкой и бархатной, как пушистый персик, она пахла нагретым на солнце морем и голливудскими бассейнами, с лилиями, слегка тронутыми тлением. Однако непогода острыми крыльями летучей мыши царапнула его по сердцу, когда он узнал о необъяснимом недомогании отца.

- Ты его найдешь уже на ногах, когда мы доедем до гостиницы, - успокоил молодой, грубый, неестественно огромный мужчина, который приехал встретить его на аэродром.

Его звали Валентино Риакони, и у него было маленькое предприятие, сдававшее яхты напрокат и предлагавшее одновременно с командой нежное общество дев.

- Мне помог основать собственное дело мой благодетель Игнацио Паганини. Он был лучшим другом моего покойного отца и покровительствует мне, как родному, с тех пор как я остался сиротой, - уведомил он. - Я хорошо знал твоих братьев, особенно младшего, Витторио. Мы оба были помешаны на морском спорте. Однажды мы добрались на яхте аж до Венесуэлы...

«В то время как я не удостоился даже путешествия на островки ближайшего Саронического залива... Если не считать Эгины, куда я ездил с богомольной Адрианой на праздник святого Нектария», - подумал Марио и в тот же момент начал испытывать неприязнь к болтливому протеже Паганини.

- Сегодня вечером гульнем... Я тебя познакомлю с самыми важными лицами Лос-Анжелеса, - пообещал Валентино, когда огромный «кадиллак» въехал в освещенное безумие бульвара Сансет, с заблудшими стадами хиппи и вопиющим порнографическим фольклором.

- Я не могу оставить моего отца в одиночестве, - уклонился Марио от приглашения под благовидным предлогом.

Однако отец убедил его развлечься этой ночью и непременно с Валентино.

- Я понимаю, его общество не очень тебя радует. Однако мы не должны обижать Валентино. Он воплощает в себе мою святую клятву у смертного одра моего друга... Я покровительствую ему с детства, хотя он вовсе не достоин моей заботы. Учение ему не нравилось... Только наслаждения, и притом самые вульгарные. Огромный рост, а мозга крупица. Я открыл ему целый ряд дел, и во всех он обанкротился с огромным ущербом. Надеюсь, сохранит хотя бы это предприятие с яхтами - это как-никак его стихия...

Действительно, этот Валентино был настоящим ничтожеством - сочетание тупицы-насильника и медоточивого сводника. Он, перешагнувший за свои двадцать восемь лет, обладал обычными чертами средиземноморского типа людей - красивый рот, смуглая кожа, кудрявая голова, глаза, жаждущие удовольствий. Однако огромный, сверхъестественный подбородок и сломанный нос придавали ему звериное выражение жестокого кулачного бойца, специалиста по грязной игре.

Присутствие Марио сдерживало его порывы, и он вел себя вполне светски в аристократическом баре Беверли Хиллз, где они выпили первый виски. Рядом с Марио он держался, как малый ребенок из исправительного учреждения, радующийся, что любимый учитель взял его на прогулку. Одетый в гранатовый смокинг с прелестной вышивкой, он, будучи на голову выше Марио, осматривал благодушную субботнюю толпу, узнавал знакомых и громогласно приглашал угоститься. Все спешили на зов с чрезмерной сердечностью, почти неестественной. У многих в улыбающихся глазах стыло испуганное, подозрительное выражение малыша, кормящего гиену свозь решетку зоопарка.

Немного за полночь Валентино таинственно ухмыльнулся:

- Я приготовил тебе большой сюрприз на сегодняшний вечер. Одни хорошие друзья устраивают вечеринку. На своей яхте...

Вечеринка была в самом разгаре, когда они явились на стоящее на якоре судно. Марио оказался среди полуголого сброда из содомных плейбоев и местных звезд, набрасывающихся на удовольствия двадцатого века с каннибальской жадностью пещерной эпохи...

Он проснулся утром с ощущением младенческой невинности на устах, подрагивающий от рассветных, розовых атавизмов. Неизвестная голая нимфа спала рядом с ним, и он лежал, положив голову ей на грудь.

Малюсенькая спальня на юте была обита алым атласом по стенам и потолку. Волнистые отблески моря, увеличенные стеклом иллюминатора, зажигали голубовато-красное пламя на возбуждающей обивке.

Девушка была фантастически красива, настоящее белокурое видение с алебастровыми, точеными ножками и твердой высокой девственной грудью. Ее изваяли из наиболее ангельских материалов наиболее черные демоны похоти - золотая тень лобка была их печатью: «Сделано в аду». Он вскочил, протирая глаза, койка колыхнулась, однако девушка не проснулась, лишь изменила свою позу - со спины повернулась на правый бок. Тогда он увидел на ее спине другую печать: это была записка для него, написанная несмываемой краской и притом человеческой рукой: «Подарок от Валентино Риакони».