Нельсон Демилль - При реках Вавилонских Страница 4

– Тепло. Разве ты не чувствуешь?

Она недовольно фыркнула и дразняще потянулась.

Ласков смотрел на загорелое обнаженное тело. Потом провел ладонью по ее ноге, по густым лобковым волосам и задержался на груди.

– Чему ты улыбаешься?

Она потерла глаза.

– Мне показалось, что это был сон. Но нет.

– Конференция?

Судя по тону, эта тема не вызывала у него радости.

– Да. – Мириам положила руку поверх его руки, покоившейся у нее на груди, вдохнула сладкий воздух и закрыла глаза. – Чудо все же случилось. Мы вступили в новое десятилетие, и вот уже израильтяне и арабы собираются сесть за стол переговоров и заключить мир.

– Поболтать о мире.

– Не надо быть таким скептиком. Это плохое начало.

– Лучше с самого начала быть скептиком. Тогда не придется переживать разочарование от результатов.

– Но попытаться же следует.

Ласков посмотрел на нее:

– Конечно.

Мириам улыбнулась ему.

– Мне пора вставать. – Она зевнула и снова потянулась. – У меня деловое свидание за завтраком.

Ласков убрал руку.

– С кем? – не удержавшись, спросил он.

– С одним арабом. Ревнуешь?

– Нет. Просто думаю о безопасности.

Женщина рассмеялась.

– Я встречаюсь с Абделем Маджидом Джабари. Он мне в отцы годится. Ты его знаешь?

Ласков кивнул. Джабари был одним из двух арабов – членов кнессета, которые входили в состав израильской делегации на предстоящих мирных переговорах.

– Где?

– В кафе «Майкл» в Лоде. Как бы не опоздать. Разрешите одеться, генерал?

Она улыбнулась.

Улыбнулась одними губами, заметил Ласков. Темные, глубокие глаза Мириам оставались по-прежнему бесстрастными. Ее рот с пухлыми, роскошными губами мог выражать полную гамму человеческих эмоций, тогда как глаза исполняли только одну функцию – видеть. Замечательные в определенном смысле глаза, не выражавшие абсолютно ничего. Такие глаза никак нельзя назвать зеркалами души. Наверное, думал Ласков, ей не хотелось, чтобы другие знали то, что видели они.

Он поднял руку и погладил ее длинные, густые черные волосы. Мириам, несомненно, была исключительно красива, но эти глаза… Ее губы шевельнулись в ответ на ласку.

– Ты когда-нибудь улыбаешься?

Она знала, что он имеет в виду, и, зарывшись лицом в подушку, пробормотала:

– Может быть, я буду улыбаться, когда вернусь из Нью-Йорка. Может быть…

Рука Ласкова остановилась. Что она хочет этим сказать? Надеется на успех переговоров? Или рассчитывает получить информацию о своем муже Иосифе, офицере военно-воздушных сил, пропавшем в небе над Сирией более трех лет тому назад? Он служил под командой Ласкова. Ласков сам видел, как его самолет исчез с экрана радара. Генерал не сомневался, что Иосиф погиб. Прослужив много лет в военной авиации, Ласков приобрел некое чутье, подсказывавшее, что мужа Мириам уже нет в живых. Сейчас ему нужно было прояснить кое-что в их отношениях. Кто знает, сколько времени займут переговоры. Может быть, они увидятся только через несколько месяцев.

– Мириам…

В дверь громко постучали. Ласков сбросил ноги с кровати и поднялся. Плотно сложенный, он напоминал медведя и лицом скорее походил на славянина, чем на семита. Тяжелые, густые брови сдвинулись к переносице.

– Тедди, возьми пистолет.

Он рассмеялся:

– Палестинские террористы вряд ли станут стучать.

– Ну так по крайней мере надень брюки. Может быть, это прислали за мной.

Ласков натянул хлопчатобумажные брюки цвета хаки и шагнул к двери, но затем решил, что бравада неуместна и глупа. Он вернулся к ночному столику, достал из ящика американский армейский «кольт» и сунул его за пояс.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты рассказывала своим сотрудникам, где проводишь ночи.

Стук повторился, только уже громче. Пройдя босиком по устилавшему пол гостиной восточному ковру, Ласков встал сбоку от двери:

– Кто там?

Оглянувшись, он увидел, что не закрыл дверь спальни. Голая Мириам лежала на кровати прямо напротив входной двери.

Абдель Маджид Джабари стоял в полутемной нише у кафе «Майкл». Заведение, хозяином которого был араб-христианин, находилось на углу, неподалеку от церкви Святого Георгия. Джабари посмотрел на часы. Кафе уже должно было открыться, но внутри не отмечалось ни малейших признаков жизни. Он снова отступил в тень.

Джабари был высоким мужчиной с большим ястребиным носом и вообще имел чистые, классические черты уроженца Саудовской Аравии. Джабари носил плохо сидевший на нем деловой костюм темного цвета и традиционную куфью, напоминавшую клетчатый платок, удерживаемый на голове чем-то вроде короны из черных шнуров.

В последние тридцать лет Джабари редко выходил из дома один в темное время суток. Точнее, с тех пор, как решил заключить свой персональный и приватный мир с евреями в только что образованном государстве Израиль. С того дня его имя вошло в список приговоренных к смерти всех палестинских организаций. После избрания в кнессет оно переместилось в начало этого списка. Однажды террористам удалось подобраться к нему довольно близко. Присланная по почте бомба искалечила левую руку.

Мимо проехал израильский патруль. Полицейские подозрительно посмотрели на него, но не остановились. Джабари снова бросил взгляд на часы. На встречу с Мириам Бернштейн он пришел раньше назначенного времени. Никто другой – ни мужчина, ни женщина – не мог бы уговорить его на свидание в столь безлюдном месте. Джабари любил эту женщину, но полагал, что его любовь – чисто платоническое чувство. В таком подходе было нечто непривычное, нечто западное, но его это устраивало. Она заполняла ту пустоту в душе, которая возникла после того, как жена Джабари, дети и все кровные родственники бежали в 1948 году на Западный берег.

Когда в 1967-м Западный берег перешел в руки израильтян, Джабари в течение нескольких дней думал только о предстоящем близком воссоединении. Джабари отправился туда вслед за израильской армией. В лагере для беженцев, где, как он знал, находилась его семья, Джабари нашел свою сестру убитой, все остальные ушли в Иорданию. Ему сказали, что его сыновья вступили в палестинскую партизанскую армию. Осталась только племянница, раненная, попавшая в израильский мобильный госпиталь. В который уже раз Джабари поразила ненависть, жившая в сердцах этих людей, его соотечественников, умиравших, но упрямо отказывавшихся от медицинской помощи израильтян.

Такой глубины отчаяния он не встречал ни до того, ни после. Тот июньский день 1967 года оказался даже тяжелее дня их первого расставания в 1948-м. Но с тех пор он много думал и прошел большой путь. И вот теперь Джабари собирался обсудить перспективы приближающегося мира с женщиной, которая вместе с ним отправлялась на конференцию ООН в Нью-Йорке.

По улице двигались тени. Они приближались, окружали его. Джабари понимал, что должен был проявить большую осторожность. Он зашел слишком далеко, чтобы закончить путь здесь. Вероятно, волнение от предстоящей встречи с Мириам Бернштейн и поездки в Америку заставило его позабыть о собственной безопасности. Он так смутился, что даже не смог попросить ее встретиться с ним после восхода солнца. И ее нельзя было обвинить в непонимании. Мириам просто не представляла того ужаса, в котором он прожил эти долгие тридцать лет.

Пришедший под утро хамсин нес по площади мусор, шелестел брошенными бумажками. Ветер не дул порывами, но катил нескончаемым потоком, словно кто-то оставил открытой заслонку домны. Ветер наполнял город, и каждое препятствие, встречавшееся на его пути, играло роль язычка в деревянном духовом инструменте, издавая звуки разной высоты, интенсивности и тембра. И как всегда, от этих звуков становилось не по себе.

Из тени дома напротив вышли трое и через улицу направились к Джабари. В слабом, неясном свете наступающего утра он все же различил силуэты винтовок в руках незнакомцев. Джабари уже решил, что если это патруль, то можно попросить их побыть с ним до прихода Мириам. Если же это не патруль… Пальцы сжали никелированную рукоятку маленькой «беретты». Что ж, по крайней мере одного, того, что впереди, он успеет застрелить.

Сабах Хаббани помог трем другим палестинцам откатить в сторону тяжелый камень. Из-под камня выскользнули и стремительно разбежались с полдюжины ящериц. Открывшаяся яма имела диаметр чуть больше десяти сантиметров. Сабах извлек из отверстия комок промасленных тряпок, запустил в углубление руку и пошарил по дну. По запястью прошествовала сороконожка. Хаббани вытащил руку и стряхнул насекомое:

– Все в порядке. Никакой ржавчины.

Он вытер перепачканные маслом руки о штанину и, выпрямившись, поглядел на ничем не примечательную ямку. Старый партизанский трюк, изобретенный еще вьетконговцами и взятый затем на вооружение всеми другими подпольными армиями. Ствол миномета устанавливается в большую яму. Его держат несколько человек. В ствол бросают мины, которые начинают выстреливать одна за другой. В конце концов какая-нибудь мина попадает в цель, поражая аэропорт, укрепленный пункт или автопарк. Стрельба прекращается. Теперь нужно закрепить угол возвышения, угол горизонтальной наводки и расстояние до цели. Миномет быстро и осторожно, чтобы не сбить прицел, обкладывают камнями и обсыпают землей. Дуло прячут под камни. После этого партизаны поспешно скрываются, пока их позиция не обнаружена и враг не успел открыть по ней огонь на подавление. В следующий раз, когда возникнет необходимость обстрелять ту же цель – через день, через месяц или через десять лет, – нужно лишь убрать камень. Пристрелка уже не требуется. И нет никакой необходимости перетаскивать громоздкие и неуклюжие части миномета. Упоры, станина, планка – все это, весящее больше ста килограммов, уже не нужно. Не нужны ни хрупкий прицел, ни планшет, ни карты, ни таблицы. Ствол миномета направлен на цель и ждет лишь того момента, когда в его жерло опустят мину.