Вильям Кобб - Клуб Мертвых Страница 4

Де Мовилье мечтал сделаться министром, пэром. Его дочери должны были помочь ему в этом. Человек с черствым сердцем, он никогда не знал истинной привязанности, и его враги поговаривали шепотом, что его жена умерла с горя.

Есть любящие души, которых эгоизм убивает вернее яда.

Таким образом Матильда и Мария были предоставлены самим себе и характеры их развивались без всякого участия со стороны отца.

Де Мовилье требовал от них только почтительности. Обычные проявления родительской нежности казались ему излишней тратой времени. Он требовал только беспрекословного повиновения.

Как мы уже сказали, он был многим обязан маркизу де Котбелю. Его состояние, сильно расстроенное во время эмиграции, было поправлено только благодаря помощи отца Жака, который до самой смерти считал де Мовилье великолепным человеком и верным другом.

Умирая, де Котбель оставил двух сыновей. Один, Фредерик, был офицером. Другой, Жак — натура живая и впечатлительная — казался не созданным для жизненной борьбы.

Жак сильно беспокоил отца. Напрасно старался тот сдерживать его порывы и направлять поступки. Отцовская суровость всегда отступала перед несомненными Достоинствами горячего и восторженного сына.

Тем не менее, умирая, де Котбель умолял своего друга Мовилье наблюдать за Жаком. Он надеялся, что холодный рассудок Мовилье успокоит почти болезненную впечатлительность молодого человека.

Де Мовилье дал обещание.

И вот как он сдержал его…

Заметив в молодом человеке незаурядный ораторский талант, развитие которого обещало блестящую карьеру, де Мовилье почувствовал сильную зависть к юноше и ничего не сделал для выполнения обещания, данного его умирающему отцу.

Жак мог беспрепятственно следовать зову своего пылкого характера, пускаться на любые безрассудства.

Но когда он стал увлекаться новыми идеями — Мовилье указал ему на дверь.

Остальное известно.

Но Жак не напрасно прожил эти годы в обществе двух молодых девушек.

Матильда имела спокойный и холодный характер. Не то чтобы она походила на отца по черствости сердца, нет, но она унаследовала от матери определенное недоверие к себе и к другим. Она обожала сестру и готова была пожертвовать для нее всем, но внешне Матильда всегда была неизменно спокойна и ровна, сдерживая всякий порыв, всякое душевное излияние.

Мария, напротив, была еще совершенным ребенком. Она играла жизнью, и жизнь улыбалась ей. Когда она проходила по улице, про нее говорили: «Вот солнце Оллиуля!» Действительно, ее лицо сияло веселостью, добротой и прелестью беспечной юности.

Пришла любовь. Всякий на месте Мовилье предвидел бы это. Он ничего не хотел знать. Он вышвырнул за дверь сына своего благодетеля, как поступил бы с лакеем. Мария хотела защитить Жака, но отец оборвал ее одним словом. Он так хотел. Этого должно было быть достаточно.

Неблагоразумная суровость вызвала возмущение. Мария сделала вид, что покорилась, но это только разожгло едва зародившееся в ней чувство…

Сестра это поняла, но слишком поздно. Могла ли она предвидеть драму, не зная сама, что такое любовь?

Однажды Мария созналась, что любит Жака и что любима им. Она не раскаивалась. Жак был так добр, так благороден, так любил ее! Почему ей не любить его? Она была убеждена, что выйдет за него замуж. Стоило только отцу помириться с ним! Время шло… Жак не подозревал, что идет к своей погибели. Его идеи и убеждения были его религией, он был уверен в близком их торжестве. Все казалось ему прекрасным, волшебным сном…

Наступило пробуждение.

Жака арестовали. Мария готовилась стать матерью.

Мовилье был безжалостен. Сын маркиза де Котбеля был для него только политическим врагом. Он был заранее осужден.

Матильда решилась тогда отправиться к одной старой родственнице, жившей в Эксе, и умолить ее спасти сестру. Мадам де Сорли — так звали родственницу — согласилась на это, и было решено, что Мария проведет у нее последние месяцы беременности.

Что касается Мовилье, то у него было много других забот.

Затем Мария узнала, какой опасный поворот принял процесс Жака. До этого времени она все еще надеялась, она думала, что ее отец не забыл прошлого и что сын маркиза должен быть для него священен!

Но вдруг она поняла все. Ужасное видение предстало перед ее глазами… суд, тюрьма… эшафот!

Тогда, вне себя от ужаса, вырвавшись из объятий мадам де Сорли, желавшей удержать ее, она помчалась к сестре с отчаянным призывом:

— Спаси нас!

И теперь, убитая горем, она лежала больная в маленькой хижине, ожидая прихода сестры, отправившейся в Тулон узнать исход процесса… Сестра, которая уже знала все, не возвращалась…

Женщина, ухаживавшая за Марией, была ее кормилицей.

Мы уже знаем, что ее звали Бертрадой.

Устав после нескольких бессонных ночей, она задремала.

Мария осталась наедине со своими ужасными мыслями. Она бессознательно повторяла:

— Жак! Жак!…

Она не спускала глаз с деревянных часов, висевших на стене.

Была половина первого ночи.

Вдруг Мария вздрогнула и приподнялась на постели. Неужели ей показалось? Она будто слышала какой-то шум снаружи…

Что, если это Матильда?

Она возвращается! Все кончено. Каков приговор? Кто знает? Скорее всего, Мовилье…

— Бертрада! Бертрада! — закричала она.

Кормилица вскочила.

— Иди скорее… к дверям… Кто-то идет…

Бертрада поспешила к выходу. Дверь, скрипя, отворилась.

Раздалось два крика:

— Мария!

— Жак!

Бедняжка, не помня себя от радости, упала в объятия того, кого считала навсегда утраченным…

5

КЛЯТВА МАТЕРИ

— Жак, дорогой мой! — повторяла, рыдая, Мария.

Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.

Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.

Действительно, положение было ужасным.

Он понимал, какую надежду, лучше сказать — уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…

А между тем с наступлением утра он должен был быть расстрелян…

Он шел к Марии, повинуясь призыву Матильды.

Он шел сказать ей: «Я хочу, чтобы ты жила. Я хочу, чтобы ты скрыла от отца наше горе и наше счастье. Так надо.

Для тебя и для нашего ребенка. Я умоляю тебя повиноваться мне».

Он не подумал о том ужасном обмане, которым будет для нее его появление. Разве могло ей прийти в голову, что ему удастся выпросить у тюремщика лишь несколько часов свободы?… Что он даст честное слово возвратиться, хотя этот возврат будет для него смертью? Он стоял неподвижно, не произнося ни слова.

Заговорить — значило убить.

Безумная радость, охватившая ее, не могла безболезненно перейти в отчаяние.

— Жак. — заговорила она наконец, — ты не поцеловал нашего ребенка.

Она подала знак кормилице. Та подняла ребенка на руки.

Мария взяла его и протянула Жаку.

При виде ребенка Жак почувствовал такое отчаянье, что едва мог сдержаться, чтобы не вскрикнуть.

Он крепко поцеловал сына, пытаясь скрыть терзавшее его горе.

— Ты будешь очень любить его, не правда ли? — говорила Мария. — Я назову его Жаком, как и тебя. О, теперь, когда ты здесь, я ничего не боюсь, я счастлива!

«Счастлива!» Это слово прозвучало для Жака ударом грома.

— Что же ты не говоришь ничего. — продолжала она,— — ведь у тебя должно быть много чего сказать мне? Говори же, говори! Кто тебя спас? Мой отец, не так ли? Мы были несправедливы к нему, он не мог погубить сына своего старинного друга…

— Мария!

Несчастный весь дрожал. О, как хотел бы он остановить на устах молодой женщины эти слова, терзавшие его!

Она же продолжала:

— Видишь ли. я всегда верила в него, несмотря на его суровость. Поэтому теперь мы не должны более иметь от него тайн, мы скажем ему все. Я знаю, что тебе это признание было бы тяжким, но я возьму его на себя. Я убеждена, что он простит нас. И как мы будем тогда счастливы! Я буду твоей женой не только перед Богом, но и перед людьми…

Жак вскрикнул. Он едва держался на ногах.

— Жак! Жак! Что с тобой?

— Мария, вооружись мужеством…

— Мужеством? К чему? Какое новое несчастье угрожает нам?

Он не отвечал.

Он говорил о мужестве, а сам чувствовал себя трусом.

Мария схватила его за руки.

— Умоляю, не терзай меня неизвестностью! Я так много вынесла за то время, когда ты был в тюрьме! Я знаю, чувствую, у меня нет больше сил страдать. Если надежда, которую ты мне подарил, должна снова исчезнуть, я умру…

— Умереть! Разве ты имеешь право умереть? Ты забываешь о нашем ребенке.

— О нашем ребенке!

Она покрыла его поцелуями.