Майкл Грубер - Ночь Ягуара Страница 4

— Да, они, безусловно, могут, у них есть машины, которые рубят лес, как много рук сразу, и они сделают это, если их не остановить. Вот почему я отправился в Сан-Педро, и вот почему они убили меня.

— Я тоже отправлюсь в Сан-Педро, — сказал Мойе, — и я тоже велю им прекратить это. Может быть, они не убьют меня так легко.

— Я понимаю, убить тебя им будет не так просто, да только от твоего визита туда тоже не будет пользы. Я был глупцом, думая так. Нет, люди в Сан-Педро — всего лишь мелкие сучки, и даже те, в Боготе, — всего лишь ветви. Для того чтобы остановить это, нужно ехать в Майами, в Америку, на мою родину, где находятся ствол и корни всего этого. Там должны узнать, что происходит в Паксто. Но теперь я мертв, и отправиться туда некому.

— Я пойду.

— О, мой друг, ты не знаешь, как это далеко, и ты не умеешь говорить на их языке.

— Я знаю. Я очень хорошо говорю на языке уай'ичуранан.

— Нет, ты очень плохо говоришь по-испански, используя множество слов из кечуа и языка твоего народа. Для того чтобы общаться со мной, этого вполне достаточно, но в офисе «Консуэлы» над тобой только посмеются.

— А что такое «Консуэла»?

Услышанное огорчило Мойе. Он знал, что покойники не лгут, а ведь над ним уже очень давно никто не смеялся.

— Это… это что-то вроде охотничьего отряда уай'ичуранан, который ведет неустанную охоту за долларами. Только в отличие от ваших охотничьих отрядов чем больше они их добывают, тем ненасытнее становятся. Они никогда не скажут: нам достаточно, давайте пить и есть, пока все не кончится, как поступаете вы, живые.

— Потому что они мертвые.

— Конечно. Потому что они мертвые. А сейчас позволь мне сказать тебе еще одну вещь. Кто знает, не исключено, возможно, произойдет чудо: кто-то обратит внимание на здешние беды и придет на помощь. На этот случай я назову тебе имена тех, кто заправляет в холдинге «Консуэла». Их почти никто не знает, ибо такие люди подобны анакондам: прячутся в тени, бросаются на добычу украдкой, хватают и душат. Сумеешь запомнить?

В ответ Мойе выдернул волоконце из напольной циновки, поднял его и сказал:

— Называй имена!

Священник произнес четыре имени, и всякий раз Мойе завязывал на волоконце узелок. Как только с уст отца Перрина слетело последнее имя, он переменился в лице — широко открыл глаза и уставился в пространство, словно в ожидании чего-то чудесного. Это был взгляд ребенка, которому дали облизать кусочек соли. Потом покойный откинулся на спину, и Мойе с огромным облегчением увидел, как его смерть надлежащим образом отбыла. Время, необходимое для восстановления способности общаться с живыми, Мойе провел в размышлениях о покойном отце Перрине, Ягуаре и космологии. Это было одно из тех слов, которые он усвоил, беседуя со священником. Раньше ему вообще не приходило в голову, что существует язык, на котором можно обсуждать такие вопросы, ибо обычная речь его соплеменников отражала их жизненный опыт, а для выражения непроизносимых понятий существовали музыка и танцы. Правда, сам Мойе и его собратья йампиранан использовали и особую, священную речь, но не для досужих разговоров между собой, а для общения с духами и воздействия на них в интересах людей. Насколько мог судить Мойе, ни один рунийя никогда не отделял свое сознание от всего сущего и не смотрел на это со стороны, словно женщина на клубень батата. Такой подход казался странным, он пугал и смешил одновременно.

Как слышал Мойе, миссионеры в других деревнях первым делом пытались убедить людей в ложности всего того, чему они верили до сих пор, и в правдивости исключительно их истории про Йан'ичупитаолик. При этом уай'ичуранан, чтобы придать весу своим словам, давали людям еду и разные вещи: они пытались уверить их в том, что Йан'ичупитаолик не одобряет людей, которые ходят без одежды, а еще больше не любит тех, кто, как всегда поступали люди, старается жить в гармонии с миром духов. Иное дело отец Перрин — он не был миссионером такого рода, да и вообще часто говорил, что не является миссионером. По его мнению, верования рунийя в основном были совсем неплохи, и если вдуматься, так Ягуар — это почти что Йан'ичупитаолик, а Дождь и Земля — как Отец и Святой Дух. Правда, он уверял, якобы Ягуар больше не требует, чтобы ему скармливали маленьких девочек; это единственное, что его злило. Когда Ягуар съедал девочку, отец Перрин брал удочку и отправлялся на рыбалку, иногда на несколько дней, и вообще не разговаривал с Мойе. Потом он обычно прощал знахаря и брал с него обещание больше так не делать, а Мойе пытался объяснить, мол, он не властен над Ягуаром, Ягуар приходит, когда ему угодно, остановить его невозможно. Это утверждение отец Тим принимать отказывался. Таковы были их теологические (еще одно полезное слово) разногласия.

Смущала Мойе и проповедь прощения, равно как и высказывавшаяся отцом Перрином странная идея относительно того, что миром движет будто бы вовсе не сила, а любовь. Ясно ведь, у каждого человека есть враги и его долг состоит в том, чтобы, если он может, уничтожить их, а если не может — умиротворить. Ну а уж мысль о том, что нужно любить врагов, представлялась ему вовсе безумной и не риуксит. Отец Перрин говорил, что у уай'ичуранан нет такого слова, есть только маленькие его частицы, такие как гармония, красота, мир и блаженство. Мойе знал, что миром правит риуксит, гармония разных чад Ягуара — дерева, камня, змеи, рыб, птиц. Всех вместе, включая людей. Все, что не риуксит, было сивикс, выпадало из гармонии и, следовательно, являлось запретным. Любить, как любят женщину, можно все, что риуксит, но нельзя любить сивикс. Само это понятие противоречит любви.

Парадокс. Отец Перрин научил его и этому слову, имея в виду, что якобы нечто одновременно может быть и правдой и неправдой, мокрым и сухим или светлым и темным. Например, отец Перрин говорил, что Дождь, Земля и Ягуар существуют порознь и вместе с тем являют собой единое целое.

«Я сделаю из тебя теолога, прежде чем умру», — бывало, говорил он; похоже, так мертвые люди называли своих йампиранан. Мойе вовсе не был уверен в том, что способен и хочет стать теологом, порой от всех этих мыслей у него болела голова, но все же некоторые идеи странным образом притягивали: он видел в них что-то, находящееся за пределами его способности объяснить. Послушать отца Перрина, так Йан'ичупитаолик не просто способен полюбить сивикс, но и силой любви преобразовать сивикс в риуксит, причем лучший риуксит, чем раньше.

Разумеется, Мойе отбросил бы все это как нелепые выдумки уай'ичура, если бы вскоре по прибытии священника в Дом его не посетил во сне дух отца Тима. Мойе нашел не увядшую, печальную душу, характерную для уай'ичуранан, но нечто огромное и могучее, риуксит за пределами риуксит. Поэтому он позволил этому человеку жить в Доме, дал ему построить церковь и научил его тому, что следовало знать об обычаях рунийя, об акса'йампирин, тропе духов, а заодно и сам немало узнал об акса'йампирин мертвых людей.

Теперь Тим умер — пребывал с Ягуаром над луной, или в небесах со своим Богом, и, может быть, это было действительно одно и то же, как нередко предполагал сам отец Перрин. Мойе вздохнул, поднялся и посмотрел на тело. Мухи и тараканы уже нашли труп, они были заняты откладыванием яиц в его глазах и во рту и копошились в спекшейся крови вокруг трех ран.

Ведун призвал людей, и они отнесли тело вниз, к реке. Там Мойе произвел ритуальные надрезы, наполнил полости тела шестью большими круглыми белыми камнями и просверлил отверстие в мозгу, чтобы ведьма не смогла оживить труп. Потом люди, словно над одним из своих, пропели погребальные песни и отдали тело Дождю через его чадо — реку.

Церковь Мойе закрыл с помощью веревок и циновок, чтобы в нее не проникли посторонние, а также, прибегнув к тайным средствам, — от вторжения духов. Ни один человек не явится сюда за поживой, ни один злонамеренный призрак не проникнет, чтобы пожрать остающиеся на месте кончины духовные продукты распада. Ночью, как положено, было угощение с чича и танцами: отца Перрина в Доме любили, да и луна была полной, что являлось благоприятным знаком. Человек, умерший в полнолуние, считался другом Ягуара и пользовался особым почтением.

Мойе на сей раз выпил меньше, чем обычно, и ушел, когда еще продолжались танцы. Он двинулся тропами, хорошо знакомыми его ногам, хотя лунный свет почти не пробивался сквозь плотный лиственный балдахин и было настолько темно, что, закрыв глаза, он видел крохотные, яркие скользящие точки. Спустя некоторое время почва под его ногами стала более твердой, более каменистой, деревья сменились кустарниками, и ноги вывели его на известняковый спуск над дождевым лесом в центре плато Паксто. Отсюда ему открылся ничем не загороженный вид на ночное небо. Это не было случайностью: люди намеренно не давали этому маленькому участку зарастать, ибо это было священное место Ягуара, служившее рунийя и в качестве собора, и в качестве обсерватории, пусть даже и клир, и астрономический штат были представлены одним-единственным человеком — самим Мойе.