Давид Павельев - Карибский капкан Страница 4

Потому начальник не мог предпринять каких-либо мер против той «рептилии», и ему оставалось либо надеяться, что тот сам помрёт от разлива желчи, а по опыту он знал, что это куда как маловероятно, либо же услать его куда-подальше.

Потому однажды, когда Харитонов в предвкушении нового плодотворного диалога сидел вместе с руководящими офицерами на совещании у ещё более крупного начальника, тот вдруг откашлялся и произнёс с торжественной ноткой:

– Кондрат Архипович… Поздравляю вас! Мы приняли решение наградить вас, как заслуженного ветерана ведомства и достойного профессионала, туристической путёвкой в любую точку мира, и на любой срок, на который пожелаете.

Харитонов не был сильно удивлён. Потом он часто задумывался над тем, почему он выбрал именно ту страну, где президентом был Энрике Гонзалес? Ведь практически не было в Латинской Америке диктатора, который не проклинал бы вездесущего советского шпиона.

Он готов был поручиться, что причиной тому был не белый платочек в огромной ручище президента, и не слеза, застрявшая у него в усах. Тогда он практически сразу забыл о нём, а вспомнил лишь недавно, в одну из бессонных ночей. После он не поленился сходить в архив и собрать все материалы о том, как шли дела его протеже и о том, как жила его страна. Ничего необычного для себя он в этих сводках не открыл, всё развивалось ровно так, как он предполагал, не хуже, и не лучше. Тогда Харитонов без удовлетворения отметил, что он редко ошибался.

Сам себе он попытался объяснить свой внезапный интерес к республике сначала тем, что ему просто нечем заняться (в перерывах между совещаниями он и и вправду по большей части ничего не делал, лишь изредка давал напутствия случайно заблудившимся в коридорах здания и имевшим несчастье попасть в его кабинет сотрудникам), потом старческой сентиментальностью. Последнее объяснение казалось ему абсолютно смешным: он слишком хорошо знал, что это как раз то, чем он не обладал и в самой малейшей степени.

Роботы сбиваются с программы, поезда сходят с рельс. Это всегда заканчивается одинаково. Харитонов не мог признаться себе в том, что кроме профессиональных обязанностей были какие-то другие причины, всё это время побуждавшие его принимать участие в жизни почти чужих народов. Даже теперь он предпочитал не искать их в себе, не формулировать их перед самим собой, потому что знал, что всё равно ничего не сможет сделать. Больше ему ничего не поручат, не дадут даже пусть опять же машинально, но всё-таки помочь кому-нибудь. Но вдруг, после одного из посещений архива, он понял, что больше не может сидеть здесь и ничего не делать. Он почувствовал, что может быть нужен там. И потому всё яростней и яростней стал «отстаивать объективность» на совещаниях.

Когда на площади перед аэропортом перед ним остановился лимузин президента, Харитонов, как полагалось, не удивился. Сейчас он не мог отделаться от мысли, что он ожидал этого с того самого момента, когда он после бессонницы отправился в архив и скрупулёзно изучил все архивные материалы о состоянии дел в стране. Он чувствовал, что вновь может быть нужен здесь, и гнал от себя это чувство, которое не могло обрести такую необходимую для него мысленную оболочку. Теперь он понял, что чутьё его не подвело.

Когда обрадованный Гонзалес заключил его в объятия, Харитонов испытал острое чувство стыда перед этим огромным и добродушным человеком. Ему было стыдно за то, что он всю жизнь был роботом, бесчувственной рептилией. Харитонову было стыдно, что он не может даже как следует обрадоваться встрече с другом, который был очень тёплым и искренним человеком.

Воспитанник детдома, Харитонов в первый раз в жизни осознал, что кто-то может любить его. Любить не как самоотверженного разведчика, о котором слагают песни и имя которого – военная тайна, а как друга, как человека. Пусть такого, внешне заскорузлого, с несносным ворчливым характером, но друга и человека. Теперь он был поставлен в тупик, так как не ожидал проявления такого дружеского чувства со стороны Гонзалеса, и толком не знал, как ему реагировать. Но больше всего он злился на себя за то, что не может ответить ему тем же…

Наконец, вдали забрезжил спасительный зелёный океан. Кортеж выехал на пустынный песчаный пляж.

– Остановите здесь, Мигель, – распорядился по-испански президент. – Мы пройдёмся пешком.

Глава 3

Они вышли из лимузина. Четверо мотоциклистов спешились, и молчаливо последовали на некотором расстоянии за Харитоновым и Гонзалесом. Молчаливые, одетые в чёрные костюмы, они наверняка изнывали от жары, но не подавали виду, как настоящие индейцы, кем они, собственно, и являлись, и по крови, и по образу мысли.

Над пляжем носилось несколько чаек, искавших мусор, оставшийся после отдыхающих. Харитонов удивился, как водитель отыскал в такое время безлюдный участок побережья. Очевидно, он пользовался какой-то нехорошей славой. Пляжного мусора под ногами было на удивление мало, лишь иногда тут и там попадались банановые кожурки, чтобы никто даже здесь ненароком не забывал о национальном достоянии и кушании, с успехом заменяющим заморские бутерброды из полуфабрикатов.

Харитонов послюнявил палец, определил, что ветер дует в сторону океана, и встал между ним и президентом. Зелёные волны были подозрительно спокойны. Где-то вдалеке застыл белый треугольник паруса яхты.

Гонзалес заметил его машинальную заботу о конспирации, и произнёс:

– Не волнуйся. Нас может слышать только океан.

– И ветер, – ворчливо прибавил Харитонов. – Конечно, мои коллеги весьма справедливо полагают, что я отстал от современных технологий, но про такие штуковины, что усиливают звук на любом расстоянии, я слышал.

– У нас могут воспользоваться только стаканом.

– Я бы не был так в этом уверен. Где гарантия, что это только моему начальству пришла в голову блестящая мысль заслать в эту страну шпика? За двадцать лет до этого наверняка додумался кто-нибудь ещё, и прислал кого-нибудь более продвинутого, чем я. Вспомни, для тебя и винтовка была чудом техники.

– Ты прав. Но… – Гонзалес запнулся, и вдруг махнул рукой в сторону паруса. – Наплевать! Пусть их слышат! В конце концов, разве я должен скрывать то, что очень рад тебя видеть?

– Нет, – признал Харитонов. – Только через час доклад о твоей встрече со старым волчарой из КГБ не будет лежать на столах директоров разведок лишь тех стран, в которых никогда не видели столов. Да и тем подложат под пальму. Такое знакомство может служить дурной рекомендацией… хотя… кто я такой? Все подумают, я приехал просить у тебя денег взаймы.

– Ты утрируешь. Ты – национальный герой в нашей стране, и ещё во многих. А вот я – тиран.

– Как Мерда? Чтож, поздравляю.

Президент Гонзалес виновато улыбнулся и потупил взгляд на песок.

– Нет. Я хуже. Мерда был у власти всего десять лет. Я вдвое больше. Мерда был по-своему честен, он не скрывал своей диктатуры, не обещал сытой и спокойной жизни в благоденствующей стране. Я же только и делаю это. Я выступаю в Парламенте с проектами либеральных реформ, единственный наш телеканал с утра до ночи транслирует мою лоснящуюся физиономию, которая рассказывает о том, каким райским уголком станет наша страна, забыв прибавить: «Хорошо, если ваши внуки это увидят.» Я строю потёмкинские деревни в виде бетонных коробок, и вожу по ним иностранные делегации, со словами: «Смотрите, это не хижины, что были двадцать лет назад! Любите меня, я демократ!» И так двадцать лет, изо дня в день! Когда со мной была Лючия, я сам верил, в то, что говорил. Но теперь… Я вижу, что всё, чем я занимался – это было заштукатуривание больших трещин, которые расползаются всё больше и больше. И все, я думаю, видят это. Видят и молчат, потому что не могут представить на моём месте другую фигуру. Все эти годы народ терпел меня только потому, что мне не было альтернативы. В своё время я почти ничего не сделал для этого, это сделал ты. Но времена меняются, и континенты движутся. Выросло новое поколение, которым хочется чего-то нового. Теперь у нас появилась молодёжная оппозиция. Я сам лично приветствовал её, ибо демократичный правитель прислушивается к конструктивной критике. Но… есть те, кто хочет воспользоваться этим. Тогда будет очередной переворот, и ты сам знаешь, станет ещё хуже…

– С этого надо было начинать. Ты раскрыл заговор?

– Да. Но не это главное. Если бы я знал, что у меня есть достойный соперник, который сможет взять новый курс и привести страну к процветанию – я сам ушёл бы в отставку. Может быть, это лучшее, что я смог бы сделать. Но новое поколение ещё очень молодо. Оно не имеет того опыта, который имею я, несмотря на моё бессилие. Вокруг полно шакалов, которые так и алчут вскружить голову ещё ничего не понимающей молодёжи, и сделать из страны нечто жуткое… Ты же знаешь, как в соседних странах процветает наркомафия. Мы пока что ещё недоступны для неё. Но они внедрили к нам агентов, цель которых наладить канал поставки «дури». Мы нужны им как крупная перевалочная база: наркотики очень удобно вывозить из страны в коробках с бананами, и ввозить их в другие страны. Пока я президент – этому не бывать. Но они уже придумали способы, как со мной воевать. Эта война длится много лет: они разоряют наши предприятия, занимаются вредительством на плантациях, устраивают провокации против нас и стремятся дискредитировать в глазах мирового сообщества. Наверняка ты читал заметки в газетах о том, как макаки в зоопарке Пигзвилля, штат Массачусетс, отравились марихуаной, которая якобы содержалась в бананах, ввезенных из нашей страны?