Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex] Страница 4

Мне снится, как я приближаюсь к женщине и спрашиваю, не хочет ли она, чтобы я увел ее отсюда, из этой беспощадной бойни, но женщина смеется и целует меня в нос, как будто я ее любимый зверек или плюшевый мишка.

Мне снится, как женщина подтачивает себе пилочкой ногти, а потом встает на дыбы и кидается в битву, стрелою вонзаясь в груду корчащейся плоти динозавров.

2

На следующее утро меня ждет Тейтельбаум; все именно так, как я себе представлял. Я вижу его массивный силуэт сквозь стеклянные кирпичи, из которых сложена внешняя стена офиса. Он никогда не вылезает из-за этого дубового письменного стола, даже в самых критических ситуациях — что бы ни случилось, весь персонал обязан собраться в этой невзрачной комнате, заполненной самым наихудшим из того, что предлагают сувенирные лавки в аэропортах всего мира. Кокосовый орех с намалеванными на нем Гавайскими островами. Полотенце с машинной вышивкой: «Меня обчистили в Лас-Вегасе». Формочка для льда с ячейками в виде Австралийского континента. А поскольку в кабинете всего два доступных посетителям стула, большинству сотрудников приходится сидеть на полу, подпирать собой стены или стоять навытяжку, выслушивая его легендарные эпически длинные речи. На редкость унизительная процедура, причем я уверен, что Тейтельбаум именно этого и добивается.

Я бы не удивился, узнав, что он окончательно застрял в своем кожаном кресле, этот жирный… жирный… боров. Впрочем, все эти мысли совершенно некстати, и с моей стороны заведомо несправедливо критиковать Тиранозавра Рекса за его проблемы с весом. Несомненно, под этой вялой оболочкой скрывается некоторое количество мышечного волокна, а всякому известно, что мускулы тяжелее жира. Или это вода легче мускулов? Одним словом, всякий раз, когда ты смотришь на Тейтельбаума, видишь перед собой старую жирную тушу, и я не побоюсь повторить это. Жирная туша!

Я слегка под кайфом, так как рассудил, что не будет ни морально оправданным, ни разумным предстать кристально трезвым или, напротив, в стельку обдолбанным, а вот такая легкая эйфория подходит мне идеально. Окружающая действительность протекает со скоростью в три четверти реального, самой для меня подходящей, чтобы воспринимать мир во всех насущных подробностях, пропуская и/или пренебрегая при этом любыми проявлениями враждебности. Клерки в секретариате натурально опешили, когда я проходил мимо, было слышно, как приглушенный шепот разносит между кабинками мое имя. Плевать. Все замечательно.

«ТруТел» — самое большое в Лос-Анджелесе и второе по величине в Калифорнии детективное агентство. Они регулярно пользовались моими услугами, пока я окончательно не испортил себе репутацию. Когда рядом был Эрни, нас часто звали помочь в том или ином деле, где требовалась особенно тяжелая и конфиденциальная работа. Мы провернули несколько дел, балансирующих на грани закона, из тех, что агентство никак не могло отразить в своих записях, и платили нам действительно щедро. Разумеется, если ты имеешь дело с «ТруТел», то дело ты имеешь с Тейтельбаумом, и это уже совершенно другое дело. Он любит подкинуть дельце частным детективам, а потом смотреть, как мы, будто петухи, выцарапываем друг у друга право заработать мизерные комиссионные, но если ты дорожишь своей работой, приходится иногда пригнуться или улыбнуться Т-Рексу.

Пора бросить вызов святая святых.

Я деланно твердым шагом вхожу в комнату и говорю деланно бодрым голосом:

— Доброе утро, мистер Тейтельбаум. Вы выглядите… неплохо. Сбросили пару фунтов.

Ноги у меня под контролем, все тело у меня под контролем.

— Выглядишь, как настоящее дерьмо, — бормочет Тейтельбаум и показывает на стул. Я охотно принимаю его предложение.

Судя по обрывкам разговоров, услышанным мною в приемной, здешний заправила, чье человеческое обличье являет собой помесь Оливера Гарди и наделенного сознанием сгустка пота, последнюю неделю большую часть своего времени посвящает повой игрушке, полученной уже дней восемь тому назад, по все еще не может в ней разобраться. На углу Тейтельбаумова стола расположилось одно из этих устройств с четырьмя металлическими шарами, леской соединенными с коромыслом. Отведя в сторону и отпустив крайний шар, ты становишься свидетелем чудес Ньютоновой физики, наблюдая, как четыре сферы часами стучат друг о друга, прежде чем остановиться. Тейтельбаум, который, скорей всего, никогда не слышал ни о Ньютоне, ни, возможно, о физике вообще, все это время потел, стараясь разоблачить подвох в своей новой игрушке. Глядя на нее, он ворчал, вздыхал и, едва доставая хилыми ручками до края стола, снова и снова безуспешно пытался неуклюжими ударами запустить диковину.

— Простите, — прерываю я высоконаучные изыскания. — Можно мне попробовать? — И, не дожидаясь ответа, хватаю и отпускаю один из серебряных шаров. В тиши кабинета равномерные щелчки агрегата кажутся особенно звучными.

Тейтельбаум, широко разинув рот, щелк-щелк-щелк, с благоговением пялится на шары, щелк-щелк-щелк. На завтрак он сожрал овцу — я вижу шерсть у него на зубах. Наконец дурачина приходит в себя, хотя совершенно очевидно, что ему до смерти хочется спросить, какой магической силой я привел в действие упрямую машину.

— Мне привезли ее из Пекинского аэропорта, — сообщает он, обходя вопрос о собственном невежестве. — У Кэти были кое-какие дела в провинции Хунань.

Наглая ложь. Кэти — одна из секретарш Тейтельбаума, и у нее никогда — никогда! — не было других дел, кроме как шляться по всему миру, обшаривая сувенирные лавки в аэропортах в поисках безделушек для мистера Тейтельбаума, дабы он чувствовал себя и сведущим, и многоопытным, не покидая при этом своего мягкого, уютного и безопасного кресла. А поскольку Тейтельбаум все билеты заказывает на свое имя, бедная девочка даже не может воспользоваться набегающими льготными милями. В год Кэти зарабатывает чуть больше тридцати тысяч долларов (я знаю, потому что несколько лет назад заглянул невзначай в финансовый отчет), а поскольку в городе ее нет пять-шесть месяцев в году, Тейтельбаум нанял дополнительную секретаршу (это и была Салли) для работы с бумагами, что протекали через его грязные лапы. В результате секретарские расходы Тейтельбаума, за счет фирмы, разумеется, составляют более шестидесяти тысяч долларов в год, а значит, детективам-поденщикам приходится работать куда больше, чтобы окупить накладные расходы. И все для того, чтобы некогда славный король Гамильтонской школы мог покупать сувениры, разобраться в которых ему не хватает ума. Господи, как я ненавижу Тиранозавров!

— Изящная вещица, — заверяю я его. — Блестящая.

Хорошо, что он слишком туп, чтобы уловить насмешку.

— У меня к тебе один вопрос, Рубио, — рычит Тейтельбаум, откидываясь в кресле, так что его мясистые бока свешиваются с ручек. — Ты пьян?

— Вопрос ребром.

— Вот именно. Так ты пьян? Ты по-прежнему заряжаешься базиликом?

— Нет.

Он хрюкает, шмыгает носом, стараясь посмотреть мне в глаза. Я уклоняюсь.

— Сними контактные линзы, — требует он. — Я хочу видеть твои настоящие глаза.

Я отодвигаю стул с намерением встать:

— Не собираюсь выслушивать эти…

— Сиди, Рубио, сиди. Мне наплевать, пьян ты или нет, но у тебя нет вариантов, кроме как выслушать меня. У меня есть люди в отделе изучения кредитоспособности. У меня есть люди в банке. У тебя ни цента не осталось.

Произнося эту тираду, он испытывает истинное наслаждение. Я не удивлен.

— Так в чем, собственно, дело?

— А дело в том, что мне вообще не надо было тебя приглашать!

— Сказать по правде, я и сам был немного озадачен…

— Ты слишком много говоришь. Возможно, у меня есть для тебя немного денег. Возможно. Возможно, я, бог знает зачем, могу подкинуть тебе работенку. Если — и это очень существенное если, Руби, — если ты к ней готов. Если ты не провалишь все дело, так что мне придется расхлебывать, как в прошлый раз.

Шары на столе Тейтельбаума отбивают предсмертную металлическую дробь. Тейтельбаум не сводит с меня тяжелого взгляда, а я тянусь и вновь запускаю ему игрушку: это, похоже, станет одной из моих обязанностей, если он меня возьмет. Надеюсь, предлагая работу, он не имеет в виду, что я целыми днями стану запускать и перезапускать эту штуковину. Самое печальное, что я вполне могу согласиться и на это.

— Я был бы очень благодарен, если вы предоставите мне возможность… — я слащаво растягиваю слова, пытаясь скрыть иголки за подобострастностью.

— Конечно, будешь. Восемьдесят сыщиков в этом городе были бы благодарны за такую возможность. Но я не так уж ненавидел этого твоего Эрни, — для Тейтельбаума это равносильно признанию в любви, — чтобы вовсе лишить тебя шанса. Вдобавок, у меня нет выбора. Слава богу, в этом бюро у меня девятнадцать идиотов, которые называют себя частными сыщиками, и каждый увяз в каком-нибудь дерьмовом деле, и каждый так и норовит потянуть время, чтобы приписать себе пару лишних баксов. А тут как раз подвернулась работа, не терпящая отлагательства, и полюбуйтесь, кому приходится ее поручать — поддатому неудачнику с комплексом покойного напарника.