Джойс Оутс - Череп Страница 4

Кайла сбивало с толку, что мать мертвой девушки оказалась такой молодой — не больше сорока пяти. Когда-то была миниатюрной, но потом ее разнесло; лицо красное и загрубевшее; в брюках, рубашка в цветочек, на пухлых босых ногах — шлепанцы. А материнское горе на ней — как еще один слой жира. Если уж на то пошло, она могла бы оказаться дочерью Кайла Кэссити.

Так! Похоже, уже весь мир настолько помолодел, что Кайлу Кэссити в дочери годится.

— Мне бы очень хотелось посмотреть фотографии Сабрины, миссис Джексон. Я приехал выразить соболезнования.

— О, у меня их много осталось! Все выложила как раз. Тут все приезжают и хотят на них взглянуть. То есть, не только родственники и ее друзья — вы не поверите, сколько у Сабрины в одной школе друзей было, — но еще с телевидения люди. Из газет. Здесь за последние десять — двенадцать дней столько народу перебывало, офицер, сколько у нас и за всю жизнь не было.

— Мне очень жаль, миссис Джексон. Я не хотел вас беспокоить.

— О нет! Наверное, так надо.

Пока миссис Джексон показывала Кайлу целый водопад снимков, втиснутых в семейный альбом, несколько раз звонил телефон, но пухлая женщина даже не сделала попытки подняться с дивана, чтобы снять трубку. Даже сидя неподвижно, она умудрялась задыхаться и с трудом переводила дух.

— Это все автоответчик запишет. Я им сейчас все время пользуюсь. Понимаете, я теперь уже и не знаю, кто может позвонить. Раньше-то я сразу могла сказать: человек десять на всем белом свете, а если эти проклятые адвокаты, так я просто сразу трубку вешала. А сейчас — кто угодно. Люди звонят и звонят, говорят, что знают, кто этот подонок, который с Сабриной такое сделал, только я говорю им, чтобы в полицию звонили, понимаете? В полицию звоните, не мне. Я же не полиция.

Миссис Джексон говорила очень страстно. От всего ее тела пахло интенсивной, возбужденной эмоцией. Кайл неуверенно придвинулся к ней, чтобы получше рассмотреть фотографии. Некоторые оказались старыми «поляроидами», уже выцветшими. Другие — надломленные, с загнутыми уголками. На старых семейных фотографиях сразу и не скажешь, кто из девочек — Сабрина. Миссис Джексон приходилось на нее показывать. Кайл видел девчонку-сорвиголову, руки в боки, которая нахально ухмылялась в объектив. Даже в детстве у нее была неважная кожа — мучилась она, должно быть, страшно даже при всей своей живости и энергии. На некоторых снимках крупным планом девочка была даже привлекательной — теплой, открытой; она как будто говорила: Эй! Посмотрите на меня! Полюбите же меня! Ему хотелось ее полюбить. Ему не хотелось в ней разочароваться. Миссис Джексон тяжело вздохнула:

— Люди говорили, что эти портреты ваши — точь-в-точь Сабрина, по ним-то они ее и узнали, и я могу их понять, но все не совсем так. Если вы мать, вы же совсем другое видите. Сабрина никогда красавицей не была, как на рисунках этих, она б если их увидела, то хохотала бы, как сумасшедшая. Как если б кто-то взял ее лицо и все перекроил, как в косметической хирургии, понимаете? Сабрине-то знаете чего хотелось? Она полушутя говорила, но серьезно… этот, как его… «силиконовый подбородок». Протез, что ли…

Миссис Джексон сокрушенно погладила свой, такой же скошенный, как у дочери. Кайл сказал, как бы в утешение:

— Сабрина была очень симпатичной. Никакой косметической хирургии ей не требовалось. Девочки постоянно про это говорят. У меня у самого дочь, и когда она росла… Такое просто нельзя всерьез принимать.

— Это правда, офицер. Нельзя.

— У Сабрины был характер. Это сразу видно, миссис Джексон, по всем этим снимкам.

— Ох господи. Вот уж был так уж был.

Миссис Джексон поморщилась, будто среди разбросанных альбомных снимков наткнулась пальцем на что-то острое.

Еще какое-то время они перебирали снимки. Кайл предполагал, что убитая горем мать видит свою дочь как бы заново, живую — глазами незнакомого человека. Он даже себе самому не смог бы ответить, почему эти фотографии кажутся ему настолько важными. Визит сюда он планировал много дней, собирая в кулак все свое мужество перед тем, как позвонить миссис Джексон.

Показывая тонированную матовую выпускную фотографию Сабрины — та стояла в белой шапочке и мантии, шутливо грозя кому-то пальцем и ухмыляясь в объектив, — миссис Джексон говорила:

— Для нее старшие классы — самое счастливое время было. Сабрина такой… такой популярной была. Не нужно ей сразу в колледж было идти, так жива бы сейчас была. — Неожиданно настроение у миссис Джексон изменилось, и она запричитала: — Вы просто не поверите! Люди про Сабрину такие ужасы болтают. Казалось бы — ее старые друзья, учителя в школе, а зовут ее «дикой», «непредсказуемой». Как будто моя дочь только и делала, что по барам ошивалась. Да с женатыми мужчинами гуляла. — Лицо миссис Джексон еще сильнее побагровело от негодования. Подмышками проступили полумесяцы пота. Задыхаясь, она продолжала: — Если бы полиция нас в покое оставила, наверное, было бы лучше. Мы заявили про нее в мае. И все лето у нас только и спрашивали: «Ну, где Сабрина? Куда на этот раз сбежала?» Мы даже собрались, да в Атлантик-сити съездили, поспрашивали там, да только ее никто не видел — город же большой, люди постоянно туда-сюда ездят, а полиция так и вообще сказала: «Ваша дочь — взрослый человек», и прочую ахинею, как будто Сабрина сама вдруг решила исчезнуть. Они ее пленку послушали и так решили. Даже дело о «пропаже без вести» заводить не стали. Вот мы и стали думать, что Сабрина, наверное, с тем своим другом путешествует. Слухи ходили, что у человека этого денег — что у Дональда Трампа.[2] На высокие ставки играет. Им могло в Атлантик-сити надоесть, и они бы в Лас-Вегас уехали. Или в Мексику на машине. Сабрина всегда говорила, как ей Мексику хочется посмотреть. А теперь… теперь вот уже всё…

Миссис Джексон захлопнула альбом — неловко, несколько снимков выпорхнуло на пол.

— Видите, офицер, может, все так бы и осталось, как шло. Сидели бы и ждали: вот-вот Сабрина наша объявится. А такие, как вы, ходят тут, вынюхивают, «расследуют», печатают в газетах всякие ужасы про мою дочь, я даже не понимаю, зачем сейчас на вас время трачу, да и кто вы вообще такой.

Кайла этот монолог застал врасплох. Миссис Джексон вдруг обернулась совершенной фурией.

— Я… простите, мне только хотелось…

— Так вот — не нужно нам ваше сочувствие. Сочувствие ваше проклятое нам ни к чему, мистер. Катитесь в свой Нью-Джерси, или откуда вы там еще, к чертовой матери, взялись, чтобы тут в жизнь к моей дочери влазить.

Глаза у миссис Джексон наполнились слезами, зрачки расширились. Она обвиняла его в чем-то. Казалось, до кожи на ее лице невозможно было дотронуться и не обжечься. Кайл был уверен. Что она не пьяна, иначе от нее бы пахло, но она могла наглотаться каких-то наркотиков. Метамфетамин в кристаллах — в таких богом забытых дырах Пенсильвании, как Истон это популярно. Кайл даже возмутился:

— Но миссис Джексон, вам и вашей семье же хотелось знать, разве нет? То есть, что произошло с вашей дочерью… — Он неловко умолк, не зная, как продолжить. А зачем им это знать? Ему бы самому на их месте хотелось?

С убийственным сарказмом миссис Джексон произнесла:

— Ох, ну конечно. Расскажите же мне все, офицер. Вы все ответы знаете.

Она тяжело поднялась на ноги. Ее незваному гостю пора уходить.

Кайл осмелился вытащить бумажник. Унизительно, но он решил во что бы то ни стало сохранить самообладание.

— Миссис Джексон, не мог бы я чем-то помочь? С расходами на похороны, я имею в виду?

Маленькая женщина с горячностью ответила:

— Не нужна нам ничья благотворительность! Мы и сами прекрасно справляемся.

— Это просто… в знак моей симпатии.

Миссис Джексон надменно отвернулась от суетливых пальцев Кайла, обмахивая лицо телепрограммой. Кайл вытащил из бумажника купюры — по пятьдесят, по сто долларов, — аккуратно и скромно перегнул их и положил на край стола.

По-прежнему негодующая миссис Джексон не стала его благодарить. Даже до дверей проводить его не потрудилась.

Где это он? Квартал убогих домишек в деревянных каркасах, с рядами террас. Северная окраина Истона, штат Пенсильвания. Середина дня: пить еще слишком рано. Кайл ехал по разбитой дороге, не очень понимая, куда. Нужно перебраться на ту сторону реки, а оттуда уже начнется шоссе на юг… В «7–11» он купил упаковку крепкого темного эля, въехал в заросший сорняками тупичок между кладбищем и съездом с трассы и открыл первую. Эль был как лед — даже лоб заломило, довольно приятно. Яркий и шумливый октябрьский денек, по остекленело-синему небу вприпрыжку несутся облака. Над силуэтами города — дымка оттенка табачной слюны. Разумеется, Кайл знает, где он, но это не так важно, как что-то другое, нечто решающее, к чему он пришел, — вот только припомнить, что же именно он решил, пока не получалось. Если не считать того, что он помнил — это важно. Если не считать того, что в молодости многие, казалось бы, важные вещи оказывались неважными, или не такими важными. Мимо на велосипеде проехала девчонка лет четырнадцати, за спиной по ветру летел хвост волос. В узких джинсах, с рюкзаком. Его она не заметила, точно он, вместе с машиной, в которой сидел, был невидим. Он проследил за ней глазами. Проследил, как споро она крутит педали — все дальше от него. Такая тоска, такая любовь залили ему сердце. Он следил, как девчонка исчезает вдалеке, и поглаживал бьющуюся жилку под самой линией подбородка.