Эрик Ластбадер - Сирены Страница 40

Дайна немало читала о последствиях налетов немецкой авиации на Лондон во время войны, но не могла нарисовать в воображении подлинную картину таких колоссальных разрушений. Зрелище, представшее перед ее глазами в Гарлеме, в полной мере соответствовало тем описаниям.

Полуразрушенные здания стояли по обеим сторонам улицы. То тут, то там виднелись порушенные кирпичные кладки, беспорядочные нагромождения булыжника, проволочные и деревянные загромождения вокруг черных провалов в земле, обгоревшие руины на месте пожарища.

Своры похожих на волков здоровенных собак с густой шерстью и вытянутыми мордами бродили повсюду, и в их желтых глазах ярко отсвечивали огоньки фар, пробегавших мимо автомобилей. Они заливались голодным лаем, нервно кружа возле черных от копоти и сажи урн, в которых тлели угли. Дайна заметила таракана величиной с палец, успевшего юркнуть в водосточный желоб, прежде чем один из псов успел броситься на него. Издалека, со стороны погруженного во мрак Центрального парка, доносились звуки барабанов. Вокруг было темно, за исключением тех мест, где улицу заливал свет громко шипящих и гудящих фонарей. Дайна вспомнила описание ада у Данте и слегка поежилась, прижимаясь к Бэбу — могучему и надежному, как скала.

Он привел ее в ресторан, втиснутый между шестиэтажным домом, готовым, казалось, рассыпаться на кирпичики в любую минуту, и старомодной бакалейной лавкой, над входом в которую красовался выцветший рекламный плакат «Кока-колы». На тротуаре, в медном пятне света, лившегося через распахнутую дверь ресторана, медленно танцевала молодая пара. Переносной радиоприемник, стоявший на крышке алюминиевого ящика для мусора, изрыгал «Это мужской мир» Джеймса Брауна.

Дайна остановилась, завороженная танцем в тот момент, когда он уже почти завел ее внутрь. Толстая пожилая негритянка оставила на минуту свой магазинчик на противоположной стороне улицы и, улыбаясь, приблизилась к танцорам. Те походили не столько на людей из плоти и крови, сколько на призрачных волшебных существ, сотканных из звездного света и ветра. Казалось, их танец — такая же неотъемлемая часть этого мира, как сама улица — длится целую вечность, неизмеримо больше приближая их к сокровенным тайнам бытия, чем любой из дней, проведенных Дайной в Кингсбридже в погоне за тем, что она сама теперь воспринимала как бессмысленные и фальшивые ценности. Она смутно сознавала, что причиной тому — отсутствие здесь каких-либо следов цивилизации, по крайней мере той, которую она знала. Она вдруг здесь обнаружила посреди грязи, бедности и невежества некую высшую чистоту, непонятную, а потому подлежащую уничтожению для любого, из ее прежних знакомых. Понимая идеалистичность и сентиментальность подобной мысли — основание достаточно веское, чтобы делиться ею с кем-то — Дайна, тем не менее, не сомневалась в ее правильности: только что у нее на глазах произошло чудо, благодаря которому она перенеслась на много тысячелетий назад к моменту зарождения первой человеческой цивилизации. И, одновременно с воодушевлением, она испытывала и грусть от того, что они обладают какой-то основополагающей способностью, которая, возможно, никогда не будет доступна ей, и решила смириться с ролью зрителя, наблюдающего за тайным обрядом.

— Пошли, — сказала она, когда все закончилось, и Бэб ввел ее внутрь.

Ресторан представлял собой помещение с низким потолком, пол и стены которого были отделаны старинной итальянской плиткой, кое-где потертой и даже побитой, но большей частью все еще блестящей. Было невозможно сказать, из каких соображений владелец заведения оставил старинный декор: финансовых или эстетических.

Тощий официант, чья кожа выглядела такой светлой, точно его посыпали мукой, посадил их за маленький столик в самом углу. Бэб, ободряюще улыбнувшись Дайне, сказал:

— Поздравляю, мама. Сейчас ты попробуешь настоящую пищу нигеров. Предоставь мне возможность сделать заказ. — С этими словами он забрал меню из ее рук.

Отдав распоряжения официанту и дождавшись, пока принесли первое блюдо — требуху, обжаренную на открытом огне так, что она хрустела на зубах, — поинтересовался:

— Так как насчет твоего дружка из дома в Бронксе? — он говорил так, будто речь шла о другой вселенной, а не о северной части того же самого города, где они находились.

— Я же сказала, у меня нет никого.

— У такой милой девочки? — он покачал головой и принялся за требуху. — Но семья-то, черт возьми, у тебя есть, мама.

— Мой отец умер. — Дайна опустила голову, уставившись на скатерть, на которой в шахматном порядке чередовались красные и белые квадраты. — Что же до моей мамы, то я ей на хрен не нужна...

— Эй, тормози. Тебе не следует разговаривать так.

— Почему? Ты говоришь точно так же.

— Я — изгой, отброс общества, мама. Тебе не стоит перенимать у меня ничего из этого. Мне приходится ругаться, потому что иначе меня не будут понимать. — Он подмигнул Дайне. — В конце концов, я — нигер и не знаю, как говорить по-другому. А тебя воспитывали как следует, мама. Ты ходила в школу. Так что ругаться тебе нет никакой нужды.

— Мне кажется, тут нет ничего особенного. Ты слышал о Ленни Брюсе...

— Хм. — Бэб осуждающе покачал головой. — Мама, тебе еще многому надо учиться. Кого волнует, что думаешь ты или я? Все дело в том, что они, — он откинул голову назад, — там. И им не нравятся все эти ругательства. Запомни: они любят все легкое и спокойное. Красивые, приглаженные перышки. Ешь эту пишу богов, мама. — Он указал жирным пальцем на тарелку. — Если она понравится тебе, как настоящему Нигеру, я буду счастлив.

Некоторое время они продолжали есть молча. Маленький ресторанчик был набит битком. В нем царила веселая, дружеская атмосфера; почти все посетители знали друг друга, и сидевшие за соседним столиком оживленно беседовали и обменивались добродушными шутками. Дайна не видела ничего подобного ни в одном из ресторанов в центральной части города.

Они сидели возле окна с двойными рамами, выглядывавшего на задний дворик, заросший бурьяном и заваленный грудами черного булыжника. В сумерках черные руины на месте разрушенных зданий искажали представление о расстояниях: казавшиеся Дайне далекими бледно-желтые огоньки светились в окнах вторых и третьих этажей обшарпанных кирпичных зданий, стоявших в соседнем квартале.

Входная дверь, отворилась, впустив человека, блестящая кожа на вытянутом лице которого была чернее ночи. Бэб, оторвавшись от еды, повернул голову и следил за вошедшим, пока тот не спеша приближался к их столику. Он был одет в желто-коричневый костюм с такими большими лацканами на пиджаке, что они заканчивались у самых плеч, и темно-коричневую рубашку, из-под расстегнутого ворота которой выглядывали шесть или семь рядов тонких золотых цепочек. В углу его рта торчала длинная кухонная спичка, а когда новый посетитель подошел поближе, Дайна заметила, что он не переставая энергично всасывал воздух сквозь стиснутые зубы. Ей также бросилось в глаза, что губы его с одной стороны были чуть вывернуты наружу и оставались в таком положении независимо от меняющегося выражения на лице.

— Что нового, приятель? — он протянул розовую ладонь, и Бэб с размаху шлепнул по ней своей.

— Привет.

Незнакомец не сводил глаз с Дайны.

— Что это такое, нигер? — Он зацепил носком высоких ботинок свободный стул и, выдвинув его из-под столика, сел. — Похоже ты отхватил себе отличный кусочек прелестного белого мяса.

— Смайлер, у тебя есть что сказать мне? Если нет, то можешь убираться отсюда.

Смайлер улыбнулся в ответ, сверкнув золотыми коронками на передних зубах.

— У меня складывается ощущение, что ты становишься чересчур обидчивым.

— Что тебе нужно, приятель? — Бэб вновь прервал возобновленную было трапезу и, вытерев пальцы, пристально посмотрел на собеседника. — Я сказал, проваливай.

Смайлер задумчиво пожевал губами, и красно-белая головка спички запрыгала у него во рту.

— В чем дело, нигер? Ты забыл, что белым мясом следует делиться, особенно сладким кусочком вроде этого? — Его тяжелая мозолистая ладонь легла на плечо Дайны. Та попыталась стряхнуть ее, но сильные, толстые пальцы не позволили ей даже пошевелиться.

— Убери прочь свои лапы, Смайлер.

— Это почему? — он ухмыльнулся.

Не сводя глаз с лица Смайлера, Бэб с быстротой, поразительной для такого грузного тела, выпростал вперед руку и схватил один из пальцев, сдавливавших плечо девушки. Он резко дернул его вверх и назад так, что раздался громкий треск.

Вскрикнув, Смайлер попытался вскочить с места, но будучи не в силах вырваться из железной хватки, лишь извивался на стуле, как уж. Лицо его исказила гримаса; в уголках глаз выступили слезы. Однако даже страшная боль не могла стереть отвратительную полуулыбку с его губ. Грудь его тяжело вздымалась. Набухшая вена преградила путь тонкой струйке пота, стекавшей по левому виску.