Донна Тартт - Тайная история Страница 42

— Это было великолепно. Ошеломительно. Марево, факелы, пение. Вокруг выли волки, и где-то в темноте ревел бык. Река бурлила молоком. Луна прибывала и убывала прямо на глазах, словно при ускоренном показе фильма, по небу неслись вихри облаков. Виноградные лозы вырастали из земли и оплетали деревья, словно змеи; времена года сменялись в мгновение ока, казалось, промелькнула целая череда лет… Я хочу сказать, мы привыкли считать воспринимаемые чувствами изменения сущностью времени, а ведь это вовсе не так. Времени нет дела до весны и зимы, рождения и смерти, доброго и дурного, ему все равно. Это нечто неизменное, радостное и абсолютно непреложное. Дуализм исчезает — нет больше эго, нет «я», — и тем не менее это совершенно не похоже на ужасные сравнения из восточных религий, когда личность уподобляют капле воды в океане вселенной. Наоборот, скорее вся вселенная расширяется, чтобы заполнить собой границы личности. Ты и представить не можешь, насколько бледной кажется рутина повседневного существования после такого экстаза. Я был как младенец, я не помнил даже своего имени. Мои ступни были изрезаны в кровь, а я ничего не чувствовал.

— Но ведь в основе своей эти ритуалы связаны с сексом?

Фраза прозвучала не как вопрос, а как утверждение. Даже не моргнув, Генри спокойно ждал, пока я продолжу.

— Что, разве нет?

Генри аккуратно положил недокуренную сигарету в пепельницу. В своем темном костюме и аскетичных очках он был похож на священника, такой же сдержанный и учтивый.

— Конечно же да, — охотно подтвердил он. — Ты и сам знаешь это не хуже меня.

Я и боялся и надеялся услышать подробности, но Генри молчал.

— И что именно вы делали? — в итоге спросил я.

— Думаю, не стоит обсуждать детали, — мягко сказал он. — Да, в происходившем был определенный чувственный элемент, но в основе своей явление принадлежало духовной сфере.

— Может, вы и Диониса видели? — вырвалось у меня в шутку, но Генри кивнул так, словно бы я спросил его о чем-то само собой разумеющемся — например, сделал ли он домашнее задание. Я остолбенел. — Как, прямо во плоти? В козлиной шкуре? С тирсом?

— Что ты можешь знать о Дионисе? — сказал Генри, вскинув голову. — Что, по-твоему, мы видели — карикатуру? Изображение на вазе?

— Не могу же я поверить, что вы действительно…

— Что, если бы ты никогда не видел моря? Если бы твое представление о нем основывалось на детском рисунке — волны, намалеванные синим мелком? Ты и понятия не имеешь, как выглядит Дионис. Мы сейчас говорим о Боге. Бог — дело серьезное.

Недовольно поморщившись, он откинулся в кресле.

— Не веришь мне, можешь спросить остальных. В конце концов, нас было четверо. У Чарльза на руке остался кровавый след — он не помнил, кто его укусил, но это не был укус человека. Слишком большой. И вместо следов зубов — странные ровные проколы. Камилла говорит, что некоторое время ей казалось, будто она стала ланью, и это тоже загадочно, потому что все остальные, я в том числе, помнят, что гнали по лесу лань. Мы бежали не разбирая дороги, так что, когда пришли в себя, совершенно не понимали, где находимся. Позже выяснилось, что мы преодолели по меньшей мере четыре заграждения из колючей проволоки — как, не могу и вообразить, — и углубились в лес далеко за пределы имения Фрэнсиса, километров на десять—двенадцать. И тут я подхожу к довольно прискорбной части рассказа.

В какой-то момент прямо за моей спиной послышался странный, угрожающий звук. Я развернулся, чуть не потеряв равновесие, и ударил наугад, не понимая, что же передо мной. Ударил левой, которая у меня, естественно, развита несколько хуже. Я почувствовал страшную боль в костяшках, и в тот же миг это что-то чуть не выбило из меня дух. Как ты понимаешь, было темно, я практически ничего не видел. Я нанес еще удар, уже правой, вложив в него всю силу, и на этот раз раздался громкий хруст и вопль. Что было сразу после, не очень понятно — на этом месте в моих воспоминаниях провал.

Камилла убежала далеко вперед, но Чарльз и Фрэнсис следовали за мной и вскоре нагнали. Я отчетливо помню момент, когда они с треском показались из зарослей. Это зрелище до сих пор стоит у меня перед глазами: одежда разодрана, во всклокоченных волосах листья и грязь. Они замерли, тяжело дыша, со злобными остекленевшими взглядами — я тоже не узнал их и, думаю, завязалась бы драка, но тут из-за облаков показалась луна. Мы стояли, уставившись друг на друга. Постепенно все начало возвращаться на места. Я посмотрел на руку и увидел кровь и еще кое-что похуже. Тут Чарльз шагнул к какому-то предмету у моих ног. Я наклонился следом и увидел, что это человек. Он был мертв. Лет сорок, одет в желтую клетчатую рубашку — видел, наверное, такие шерстяные рубахи на местных жителях. У него была сломана шея, а мозги, извини за подробность, размазаны по лицу… И я понятия не имею, как это произошло. Хаос был страшный. Я был весь в крови, брызги были даже на очках.

Чарльз рассказывает другую историю. Он помнит, что видел меня рядом с телом, но еще вспоминает, что долго над чем-то бился, тянул изо всех сил и вдруг понял, что пытается вырвать руку какому-то человеку, упершись ногой ему в подмышку. Фрэнсис… сложно сказать. Как с ним об этом ни заговоришь, он каждый раз выдает новую версию.

— А Камилла?

— Боюсь, мы никогда не узнаем, что же там было на самом деле, — вздохнул Генри. — Мы нашли ее далеко не сразу. Она тихонько сидела на берегу ручья, опустив ноги в воду. На ее хитоне не было ни пятнышка, но волосы пропитались кровью насквозь — темные, слипшиеся, как будто она пыталась покрасить их в красный цвет.

— Как такое могло случиться?

— Непонятно.

Он закурил очередную сигарету.

— Так или иначе, тот человек был мертв. Мы стояли в лесной глуши, полуголые, в грязи, и у наших ног лежало его тело. Мы ничего не соображали. Я то и дело отключался, чуть было не уснул стоя, но тут Фрэнсис наклонился, чтобы рассмотреть тело поближе, и с ним случился жестокий приступ сухой рвоты. Почему-то это привело меня в чувство. Я велел Чарльзу пойти найти Камиллу, а сам тем временем обшарил карманы убитого. Мне попалась только какая-то карточка с его именем, кажется, водительское удостоверение — никакой пользы эта находка, естественно, нам не принесла.

Я не понимал, что делать дальше. Учти, было холодно, я давно не спал, трое суток не ел и не мог похвастаться особой ясностью мышления. Некоторое время — боже, какая путаница была у меня в голове — я всерьез собирался вырыть могилу, но потом понял, что это безумие. Мы не могли торчать там всю ночь. Кроме того, вырыть могилу было нечем. На секунду я едва не поддался панике — не можем же мы просто так оставить труп лежать? — но тут же понял, что это и есть наш единственный выход. Мы ведь даже не знали, где машина. Я с трудом представлял, как мы будем волочить тело — по горам, по долам — неизвестно сколько времени. И даже если б дотащили его до машины, куда бы мы его повезли?

Поэтому, когда Чарльз вернулся с Камиллой, мы просто ушли. Что было, как я сейчас понимаю, умнейшим из возможных поступков. Не сказать, чтобы команды опытных следователей каждый день прочесывали вермонтские леса. Это дикое место. Люди то и дело погибают при самых разных обстоятельствах. Мы понятия не имели, кто этот человек, не было ни одной ниточки, которая могла бы привести от него к нам. Вся наша забота была найти машину и добраться домой незамеченными. Что мы и сделали.

Наклонившись, он налил себе еще, я последовал его примеру. Минуту-другую мы сидели в молчании.

— Генри… — выдавил я.

— Ты не представляешь, как это было тягостно, — сказал он, покачав головой. — Однажды я сбил на шоссе оленя. Видеть, как это благородное животное бьется в кровавой агонии, с переломанными ногами… А в этот раз было еще хуже, но я, по крайней мере, надеялся, что этим все кончится. Я и представить не мог, что у истории будет продолжение.

Он отпил виски.

— К сожалению, продолжение следует. Об этом позаботился Банни.

— То есть?

— Ты же слышал его сегодня утром. Он изводит нас без конца. Ума не приложу, что теперь делать.

Послышалось щелканье ключа в замке. Генри допил виски одним долгим глотком.

— А вот и Фрэнсис, — сказал он, потянувшись к выключателю.

Глава 5

Когда зажегся верхний свет и отступившая тьма очертила привычные, посюсторонние границы гостиной (заваленный бумагами стол, продавленный низкий диван, пыльные шторы модного покроя, попавшие к Фрэнсису после очередной дизайнерской горячки его матери), у меня возникло ощущение, будто я только что вырвался из страшного сна и в панике нашарил кнопку ночника. Было отрадно видеть, что двери и окна на прежних местах и никакая чертовщина не перевернула все вверх дном под покровом ночи.

Щелкнул замок. Из темной прихожей показался Фрэнсис. Он тяжело дышал, удрученно сдергивая перчатки за кончики пальцев.