Эрик Ластбадер - Ниндзя Страница 42

Эта идея, такая простая и такая важная, была недоступна для людей вроде Томкина. Это не означало, что убить его проще, — скорее не так интересно. Мысли человека были заняты тем, как посеять ужас. Само убийство для него ничего не значило, все равно что раздавить таракана. В сущности, Томкин и был тараканом — его никак нельзя было назвать цивилизованным человеком.

Что касается собственной безопасности, человек знал, что эта работа может оказаться для него последней. Это его нисколько не беспокоило, потому что к этому он готовился всю жизнь. Больше всего человек хотел умереть смертью воина, ибо в истории и памяти потомков остается не то, как человек жил, а то, как он умер.

За убийство Томкина ему предложили кругленькую сумму, но деньги мало что значили для этого человека. В сущности, он приехал сюда осмотреться. Он так и сказал об этом своим нанимателям, еще не решив для себя, возьмется ли за эту работу. Но здесь человек увидел нечто настолько неожиданное, настолько непреодолимо влекущее, что не смог устоять. Он рано научился брать от жизни все, что она могла дать. Здесь же предлагалось нечто совершенно фантастическое; сердце человека замирало в предвкушении... Отказаться от этой возможности было бы преступлением — второй раз такое не повторяется.

Это был еще один веский аргумент против того, чтобы убрать Томкина в ту же минуту. Тем более, это обязательно получилось бы небрежно, а такие импровизации были ему не по нутру. Да, он мог бы сделать это прямо сейчас, и сделать хорошо. Но он не хотел. Человек любил, чтобы все было чисто и аккуратно; в другой жизни из него мог выйти первоклассный ювелир.

Поэтому он лишь пристально посмотрел на Томкина, который даже не подозревал, что смерть была в нескольких шагах от него.

Человек отвернулся, быстро спустился по пожарной лестнице к подъемнику и через несколько минут снова очутился в холле. Там он непринуждённо почесал ухо, и теперь в слуховом проходе был установлен совершенно незаметный снаружи шарик телесного цвета. Человек надавил на шарик кончиком пальца и стал слушать.

Николас почувствовал это, отвернувшись от стены со сверкающими телефонными автоматами: предостерегающее щекотание вокруг шеи. Он спокойно направился к книжному магазину, хотя и не собирался туда входить. Просто он стоял к витрине лицом и не хотел резко изменять направление движения. Люди входили в магазин и выходили из него. У кассы выстроилась небольшая очередь: карманные издания бестселлеров продавались на двадцать процентов дешевле обычного.

В витрине отражался большой участок зада позади Николаса, хотя наблюдение затруднялось бликами от огней и искажением в стекле. Не стоило слишком долго тут задерживаться. Николас посмотрел на часы. У него оставалось еще пятнадцать минут, и он вовсе не желал провести это время в вагоне поезда, особенно теперь.

Ник отошел от витрины книжного магазина и стад пересекать зал по диагонали. Перед ним прошла старушка, катившая перед собой сумку на колесиках. Его обогнали два моряка в белой летней форме, один из которых рассказывал другому соленый анекдот. Молодой женщины у колонны уже не было. Трое темноволосых ребятишек шумно проследовали к перрону под присмотром матроны с суровым лицом. Около автоматических камер хранения стоял мужчина в черной нейлоновой куртке; изо рта у него торчала зажженная сигарета. Напротив него человек в светло-коричневом костюме листал свежую газету. К нему подошел другой человек с небольшим саквояжем, они обменялись рукопожатием и ушли.

Николас вошел в кафе и уселся за стойку рядом с толстяком, который расправлялся с большим куском орехового пирога. Перед ним на стойке лежала долларовая бумажка и несколько монет. К губам толстяка прилипли крошки пирога и остатки крема. Он не обратил на Николаса никакого внимания. Николас заказал сосиску и апельсиновый сок. Колонны кафе были отделаны зеркалами, с помощью которых Николас продолжал наблюдение. Ему принесли заказ, и он расплатился.

Тревожное ощущение не покидало Николаса. Без сомнения, за ним следил человек, владеющий харагэй. Связь была двухсторонней, потому что наблюдатель по неосмотрительности подошёл к нему слишком близко.

Николас вытер губы жесткой салфеткой, последний раз взглянул в зеркало и вышел из кафе. До поезда оставалось немногим больше пяти минут, и за это время он должен был заставить того человека выдать свое присутствие. О том, чтобы пропустить поезд, не могло быть и речи. Жюстина не выходила у Николаса из головы. Ей наверняка угрожала опасность, и Ник чувствовал себя совершенно беспомощным вдали от нее. Одно дело попросить Дока Дирфорта присматривать за ней время от времени, и совсем другое — находиться там самому в решающую минуту. В такой ситуации Николас мог рассчитывать только на себя.

Ему оставалось сделать еще одну вещь. Он вернулся к автомату и позвонил лейтенанту Кроукеру.

— Слушаю. — Голос был хриплым и раздраженным.

— Это Николас Линнер, лейтенант.

— Что там у вас?

— Я возвращаюсь на побережье. Жюстине нужна моя помощь.

Кроукер молчал. Николас медленно скользил взглядом вокруг себя.

— Кроукер, за мной кто-то следит.

— Вы, похоже, переутомились или насмотрелись детективов?

— Я еще никого не заметил — пока. — Опять наступила тишина, только где-то на линии тихо звучала музыка.

— Откуда же вы знаете, что за вами следят? — спросил наконец Кроукер.

— Вы можете мне не поверить.

— И все-таки.

— Это харагэй. Называйте это шестым чувством, телепатией — как угодно.

Николас ожидал услышать очередное едкое замечание.

— Кто это, по-вашему, может быть?

— Ниндзя.

Послышался подавленный вздох.

— Оставайтесь на вокзале, Линнер. Я выезжаю.

— Нет. Он никогда не пробудет здесь так долго. Кроме того, он вас учует за квартал.

— Но мы не можем сидеть сложа руки.

— Поверьте, лейтенант, от вас сейчас ничего не зависит. Предоставьте его мне.

— Вам? Вам-то зачем в это ввязываться?

— Думаю, он охотится за Томкином... возможно, и за Жюстиной. Вот почему я туда еду.

— С каких это пор вас волнует безопасность Томкина? — В голосе Кроукера послышалось негодование.

— С тех пор, как я стал на него работать. С сегодняшнего дня.

Николас услышал в трубке возмущенное сопение.

— Черт! Послушай, Линнер...

— Нет, это вы послушайте, Кроукер. Вы не понимаете, с кем имеете дело. Сегодня в додзё я попытался вам кое-что объяснить, но, пожалуй, правду говорят об американцах: они слишком тупоголовы, и им трудно что-нибудь втолковать.

Николас повесил трубку и смешался с толпой пассажиров, спускавшихся на платформу номер семнадцать. Жжение не прекращалось. Когда Ник выходил на платформу, ему показалось, что он заметил подозрительное лицо. Лицо промелькнуло перед ним на долю мгновения. Николас хотел повернуться и рассмотреть его, но сделать это в плотной толпе было невозможно.

В поезде Ник сел у окна. Тревожное чувство прошло. Может, его никогда и не было? Этот вопрос был лишним: Николас слишком хорошо знал ответ. Но почему ниндзя преследовал его? Николас не мог найти удовлетворительного объяснения, хотя и не сомневался, что оно существует.

Последние пассажиры заходили в вагон и поспешно рассаживались. На секунду выключился кондиционер, и послышался чей-то стон. Лампочки мигнули и снова зажглись. Кондиционер заработал на полную мощность. Все шло своим чередом.

Прозвенел звонок” и двери вагона захлопнулись. Платформа стада медленно удаляться. Николас выглянул из окна. В конце платформы старый негр размахивал щеткой. Мелькание за окном становилось все более быстрым.

Город остался позади, и Николас думал только о Жюстине. Он задремал, прислонившись головой к окну. — Билеты, пожалуйста.

Ник вздрогнул и проснулся. Перед его глазами всплыло лицо человека с какими-то смазанными чертами, словно луна в тумане летней ночи.

Гелда смеялась. Когда она смеялась, ее грудь тряслась, а это, как говорила Сорви-голова, возбуждало ее больше всего.

Сорви-голова всегда могла рассмешить Гелду, и это была одна из причин, по которой Гелда любила проводить с ней время. Второй причиной являлось тело актрисы.

Кожа у Сорви-головы была золотисто-коричневой, с головы до ног, никаких следов от бикини. Наверное, это ее естественный цвет — Гелда никогда об этом не спрашивала. Сорви-голова была высокая, даже выше Гелды, и очень стройная. Она носила длинные волосы, завитые в мелкие локоны, и это ей очень шло.

Ноги у Сорви-головы были длиннее, чем у Гелды, более тонкие и изящные; маленькие идеально круглые груди, тонкая талия, довольно узкие бедра. В ней было что-то мальчишеское и одновременно очень женственное, и это естественно уживалось друг с другом. Сорви-голове нравился Дикий Запад: загорелые мужественные ковбои, мускулистые скачущие кони, но больше всего — необузданность.