Дмитрий Вересов - Избранник ворона Страница 43

— Так ты с самого начала все знал?

— Конечно.

— И все равно возьмешь с меня деньги?

— Обязательно. Глупость и жадность — слишком дорогие удовольствия, и если хочешь жить хорошо, надо от них отказываться… Без обид?

Ринго протянул руку.

Нил вздохнул и ответил на рукопожатие.

— Без обид, — твердо сказал он.

XI

(Ленинград, 1974)

Лицо у матери было злое и растерянное.

— Я ничего не желаю слышать! — гремел ее прославленный голос и в резонанс ему звенела посуда на обеденном столе. — Тощая авантюристка, кошка драная из какого-то Мочегонска! Не допущу!

— Во-первых, я уже сутки как совершеннолетний и вполне могу принимать самостоятельные решения.

— Да? А во-вторых?

— А во-вторых, город называется не Мочегонск, а Мончегорск. И не пытайся острить, если не умеешь.

— Ах, вот как? Спасибо за критику!.. Может быть, вы и жить собираетесь в этом благословенном городишке, в блочном бараке с видом на гипсового Ильича?

— К твоему сведению, никаких гипсовых Ильичей там нет, а на центральной площади стоит роскошный бронзовый лось…

— Лось? Очень уместно. И месяца не пройдет, как она наградит тебя рогами не хуже того лося.

— Не смей оскорблять Линду, слышишь! Она не такая!

— Все они не такие. До свадьбы. А как получат свидетельство о браке и ленинградскую прописку, так и пускаются во все тяжкие. Знаем мы этих провинциальных проныр! Имей в виду, я не намерена спокойно смотреть, как мой сын собственными руками губит свою жизнь!

— Да плевать тебе на мою жизнь и всегда было плевать! Ты в свою жизнь вторжения боишься, боишься неудобств. Не беспокойся, мы ни на что не претендуем и помощи просить не намерены — крыша над головой у нас есть, и себя мы как-нибудь прокормим.

— Себя — может быть. А ребенка?

— Какого ребенка? Детей мы пока не планируем.

— Так она даже не беременна?! Тогда я вообще не понимаю, зачем надо жениться?

— Потому что я люблю ее! Ты хоть понимаешь, что это такое? Хотя да, конечно, понимаешь, ты же каждый вечер поешь о любви!

Мать грохнула об пол пустую тарелку и выбежала в коридор.

— Жестокий ты, внучек, — сказала бабушка…

Ольга Владимировна, и прежде не злоупотреблявшая общением с сыном, теперь и вовсе перестала с ним разговаривать, да и он старался поменьше показываться ей на глаза, проводя все время у невесты. В тех редких случаях, когда они сталкивались — обычно это происходило во второй половине дня, когда Нил после занятий забегал домой принять ванну или забрать что-нибудь нужное, — мать окидывала его пламенным взглядом, в котором он читал: «У меня больше нет сына!» — «Актерка! — думал он: — Тоже мне, мать-перемать! Обойдемся!»

И обходились. Из Теберды компания возвратилась несколько богаче, чем уехала. Помогли и Ниловы волшебные очки, и еще кой-какие фокусы — условные сигналы, рельефные наколки на картах. Имелись и другие схемы, сути которых Нил не знал, только видел, как из комнаты, записанной на девчонок — реально в ней жили Катя с Ринго — выходил какой-то толстый человек и в коридоре дрожащими руками совал Ринго деньги. Нил не вникал: здешний отдых был полноценен и радостен. Утром и днем — походы, головокружительные спуски на горных лыжах, вечерами — карты и легкое музицирование, ночами — Линда. Возвратился он, окрепший физически и за две недели полностью покрывший свой недавний проигрыш.

День свадьбы приближался. Нил совсем перестал бывать дома, но и на Четвертой Советской становилось день ото дня скучнее. Линда, завалившая зимнюю сессию, интенсивно готовилась к пересдачам и целыми днями пропадала в Публичке на Краснопутиловской. Ринго с Катей снова укатили куда-то. «Ниеншанц» находился в стадии реорганизации: Геру Гюгеля с треском вышибли с пятого курса, и он скрывался от весеннего призыва у родственников на Урале, а нового соло-гитариста они пока не нашли. Возвратясь с лекций, Нил маялся бездельем, слонялся из угла в угол, едва ли не каждый час примерял свадебный костюм, закупленный все в том же чековом магазине. Линда приходила поздно, вымотанная до предела, наспех ужинала и бухалась в кровать, а Нил, взяв книжку или гитару, пил чай на кухне, наигрывал что-нибудь тихое и лирическое и идиллически тосковал.

В один из таких вечеров, когда до регистрации оставалась всего неделя, в квартиру решительным шагом вошел чуть запыхавшийся Ринго.

— Одевайся, поехали, — кинул он Нилу.

— Куда? Зачем?

— Надо у родственника вещички забрать.

— В такое время? Полночь скоро.

— Он завтра утром уезжает.

— А я тебе зачем?

— Нести поможешь. Вещей много.

Они довольно долго ехали на метро, потом еще шли куда-то по унылым улицам, застроенным одинаковыми длинными девятиэтажками. Та, возле которой остановился Ринго, ничем от других не отличалась.

— Жди здесь, — бросил он, показывая на сырую скамейку у крайнего подъезда.

— Так ведь мокро…

— Ну, пройдись. Только недалеко. Я скоро.

Он исчез в подъезде.

В одной умной книжке Нил вычитал, что труднодоступное в теории понятие относительности времени знакомо каждому в обыденной практике. Сколько длятся пять минут, когда вы ждете любимую на назначенном свидании, и сколько — когда вы на это самое свидание опаздываете? И то обстоятельство, что ждал он отнюдь не любимую, бега времени не убыстряло. Нил выкурил три сигареты подряд, начал четвертую, закашлялся и выкинул в лужу. Прохудившаяся правая подметка не хуже насоса закачивала воду с мокрого тротуара. «Простуда обеспечена, — обреченно подумал он. — А может, ну его на фиг, этого Ринго, и без меня справится, на метро бы только успеть».

Нил дошел до соседнего дома, столь же безликого и длинного, и сообразил, что совершенно не представляет себе, где метро. Фонари на широком безымянном проспекте горели через два на третий, прохожих в этот мрачный, поздний час не было, из транспорта — лишь редкие, стремительные автомобили.

— Тьфу! — сказал Нил и двинулся поскорее назад, пока окончательно не потерял ориентировку и мог еще найти подъезд, где расстался с Ринго.

А вот, кстати, и он. Стоит у той самой скамейки, поставив на нее две объемистые сумки.

— Ну, где черти носили? — сердито спросил Ринго, завидев Нила. — Я же сказал: жди здесь. Ладно, бери сумку — и ходу. Последнюю электричку пропустим.

Не пропустили. Ринго развалился на скамейке в пустом вагоне, закурил и с ухмылкой поглядел на Нила.

— Родственничек-то ничего попался, не бедный. Реализую, потом и вам с Линдой деньжат подкину. Вроде как приданое.

— Что за родственник? — внезапно насторожившись, спросил Нил.

— Дедушкин двоюродный брат. В Ростове зажмурился, наследство оставил. Я его и не знал совсем.

— А-а. — Нил мгновенно успокоился. — Слушай, но это же твое имущество. Нам чужого не надо.

— Бери, пока дают. Куда мне, солить, что ли? Деньги — грязь. Но без них тускло. А я не хочу, чтобы мои друзья жили тускло.

— Ринго, — прочувствованно сказал Нил. — Будь моим свидетелем на свадьбе. Ринго прыснул в кулак.

— Ты что?

— Спасибо, конечно, только извини, старик, не могу.

— Почему? — обиженно спросил Нил.

— Я на этот день уже приглашен в свидетели.

— Кем? — Линдой.

Жених был весь в белом, зато невеста!.. С белокурой, чуть завитой головы эффектно ниспадала черная фата, черный кружевной подол подметал загсовский ковер, на плече, вцепившись коготками в черный газовый шарфик, ошалело таращился крошечный черный котенок. Присутствующих было немного: Ринго с Катей, Джон с Йоко, казавшиеся в этом зеркально-хрустальном зале особенно пыльными, успевшие уже залить глаза Ларин с Пушкаревым, чуть особняком — сияющая, как всегда безупречная Таня Захаржевская, из чувства высшей симметрии и поэтической справедливости приглашенная Нилом в свидетели<В тот час мной овладело спокойствие. Полное спокойствие, какое бывает, когда знаешь, что твои действия — в полной гармонии с судьбой. (Прим. Т. Захаржевской.)>. Родственники представлены бабушкой, сидящей с каменным лицом, и накануне нагрянувшими из Мончегорска родителями Линды — тощей, с грубоватыми чертами мамашей в бесцветном перманенте, и блудным папашей — маленьким, щуплым, с редкими волосенками, наискось зачесанными на плешь. Неожиданно для всех они явились во всей красе, да не куда-нибудь, а прямо на квартиру к Ольге Владимировне, знакомиться и брататься с новой — и такой знаменитой! — родственницей. Явились прямо с поезда, с вещами, в девятом часу утра. Рассчитывали, видимо, и остановиться у нее на правах родни. Но с братанием, как и следовало ожидать, не получилось. Примадонна, встретившая гостей в халате, с холодной снисходительностью выслушала заискивающие речи сватьев, не предложила им ни раздеться, ни выпить чаю, а прямо из прихожей позвонила администратору и распорядилась снять в приличной гостинице двухместный номер. «На какой срок?.. Трех суток вам достаточно, надеюсь?»