Эрик Ластбадер - Черное сердце Страница 43

Она улыбнулась. Как там говорят? «Прекрасных президентов не бывает, есть лишь решения, ниспосланные судьбой».

Она взяла мокрое полотенце и собрала с пола осколки, потом вышла на крыльцо. Спустилась ночь. Трещали сверчки, было все так же душно и жарко.

Черт! Вполне возможно, он действительно станет президентом, и, вполне возможно, станет брать ее с собой на лето в Кэмп-Дэвид. Она понимала, что коснулась лишь краешка тайны, что там глубже — она не представляла. Но одно она видела ясно: между Атертоном Готтшалком и Делмаром Дэвисом Макоумером существует связь. И прочная.

Лорин стояла у станка, положив руку на его отполированную многими тысячами прикосновений поверхность. «Станок, — говорила ее первая преподавательница Станилия, — позволяет сосредотачиваться на каждом конкретном движении. И это очень важно, потому что танец строится из множества отдельных движений. Но, что еще важнее, станок помогает успокоиться, он дисциплинирует, он дает ту абсолютную неподвижность, из которой рождается движение». И хотя теперь она занималась у Мартина и он дал ей очень многое — даже прыжки стали выше и легче, — она никогда не забывала тех первых уроков.

Она разогрелась и стала в пятую позицию — она давно уже научилась не использовать станок в качестве опоры, как это делают начинающие, и добивалась равновесия только за счет собственного тела.

Она начала с plies, потом перешла к battements tendus — это для коленей, battements frappes — для бедер, grands battements — для живота и спины, потом наклоны. Она меняла ритм, меняла позиции и наконец была удовлетворена собой: она подготовила свое тело к тем па, которые придумал для нее в своей новой хореографии Мартин.

Она отработала и эти па, в самых разных вариантах, и закончила тремя pas de chat, видоизмененными Мартином до такой степени, что, казалось, танцор в прыжке застывает над сценой.

Несколько молоденьких девушек-солисток оторвались от своих занятии и наблюдали за ней: когда же они сами смогут исполнять pas de chat с таким изяществом и легкостью? Одна из девушек, гибкая блондинка — она недавно в труппе, поэтому не приобрела еще предубеждений и зависти — подошла к Лорин посоветоваться насчет растяжения, которое она заработала, стараясь выполнять пятую позицию так, как требовал Мартин.

Лорин была только рада помочь: она не испытывала той ревности, которую примы постарше, как правило, питают к молоденьким балеринам, делающим первые шаги наверх. Может, происходило это потому, что Лорин обладала хорошей памятью — она навсегда запомнила просмотры в Американской балетной школе, после которых неудачницы забивались в угол и рыдали, закрыв лицо руками, их худенькие тела отчаянно вздрагивали.

Во всяком случае, Лорин уважала талант: признавая его в себе, она признавала его в других и не боялась.

И все же когда блондиночка отошла, Лорин почувствовала странную усталость — она поглядела в огромное, во всю стену зеркало, и вспомнила одно из своих растяжений. Бобби тогда ужасно над нею потешался. Она так хотела помнить о нем только хорошее, но всплывали чаще всего не очень приятные воспоминания.

Тот летний день был дождливым, в небе сверкали молнии. Делать было нечего, все планы разрушила погода: ни пикника с Левиттсами, ни купанья в соленой воде, ни бутербродов с тунцом в пляжном кафе — тогда это было ее любимое блюдо. Вместо этого ей пришлось весь день просидеть в старом дощатом пляжном домике вместе с Бобби.

Ей двенадцать, Бобби — десять с половиной. Он был мальчиком спокойным и, как ей казалось тогда, скучным. Все дни сидел сиднем и читал, в то время как она репетировала и репетировала — уже тогда ее тело начинало превращаться в совершенный, подвластный ей инструмент.

Ее педагога восхищала не только техника, но и дисциплина Лорин. "Никогда еще не видела такого усердия в девочках этого возраста, — говорила преподавательница Адели, матери Лорин, и Лорин ужасно гордилась таким отзывом. Она все вспоминала и вспоминала слова преподавательницы.

Но ей все-таки хотелось и других радостей, доступных ее ровесникам: она хотела гулять с подружками, бегать в кино, на вечеринки, есть мороженое и торты. И если уж все это было ей недоступно, она хотела как бы испытать все удовольствия через Бобби. А он вовсе и не собирался предаваться подобным утехам, и Лорин оставалось только шпынять и дразнить его.

Она издевалась над его страстью к чтению, над безразличием к одежде и, больше всего, над слабым телом. Лорин уже хорошо разбиралась в мускулах и физической подготовке, поэтому худые, слабенькие руки и ноги Бобби вызывали у нее насмешки.

Она с ужасом наблюдала, как он за один присест поглощает по шесть тостов со сливочным маслом. Да если б она хоть раз так поела, она бы наутро в дверь не прошла! А он ел, ел, и ни капельки не толстел. Он поглощал калории, как копилка — пенни.

И все же бывали между ними моменты и тепла, и близости, например, когда Лорин читала ему на ночь истории о короле Артуре, или «Приключения Робина Гуда» Говарда Пайла, или когда она в свой день рождения вернулась с занятий и обнаружила нарисованную им для нее картинку...

Но в тот дождливый летний день, когда родители куда-то ушли и заняться было нечем, произошло нечто ужасное. Непоправимое.

Бобби смотрел по телевизору «Шоу Ван Дайка», а Лорин вышла на террасу. По металлической крыше колотил дождь, стулья и диваны отсырели и сидеть на них не хотелось. Она с тоской вспоминала солнышко, которое уже достаточно позолотило ее худые плечи, соленую морскую воду. Потом сделала несколько упражнений, пару-тройку вращении. Потеряв равновесие, она чуть не шлепнулась и почувствовала, что растянула ногу. Хватит, достаточно! Лорин вернулась в дом, чтобы выпить диетической «колы».

Бобби перед телевизором не было. На экране застыла картинка, рекламирующая пасту «пепсодент». Лорин прошла на кухню, открыла холодильник. Ни диетической «колы», ни диетической «соды»! Она оглядела полки: молоко, кувшин с охлажденным кофе, две бутылки тоника.

Придется тащиться под дождем в магазин! Ну да ладно, всего два квартала. Она решила пойти.

Лорин вернулась в гостиную: шоу продолжается, любимое шоу Бобби, а он где-то болтается!

Она подошла к двери в свою комнату и замерла на пороге. Все мысли о «коле» вылетели у нее из головы. Она увидела, что Бобби открыл второй ящик старого комода — тот самый, в котором она держала свое белье, и что-то разглядывает. Потом он вытащил из ящика пару трусиков: она уже носила «взрослые» трусики. Бобби с интересом растянул резинку, заглянул внутрь.

В голове у Лорин словно что-то взорвалось. Она была оскорблена! Брат смотрел на то, на что никому смотреть не положено! Она в три прыжка подскочила к нему и вырвала трусики.

Он с удивлением и испугом смотрел на нее, разинув рот.

— Но я... — начал было он.

Лорин влепила ему затрещину. Голова его дернулась на тонкой шейке, он отлетел к комоду, нога в носке поскользнулась на натертом полу, он шлепнулся и разревелся.

Как ни странно, это разозлило Лорин еще больше.

— Ты — сопляк! — Закричала она. — Рева, дурак!

Она запихнула обратно трусики в ящик и с силой задвинула его на место. Потом склонилась над плачущим братишкой:

— Никогда, никогда больше не трогай мои вещи! Слышишь, рева?! Если еще хоть раз куда-нибудь полезешь — пожалеешь!

Она рывком подняла его на ноги.

— Выметайся отсюда и не смей больше заходить ко мне в комнату. Понял?!

Бобби понял. И больше никогда не просил почитать ему на ночь.

— Значит, все прошло хорошо.

— Исключительно хорошо. Он склонился перед неизбежным и стал совсем ручным.

Киеу улыбнулся:

— Отлично.

Когда Киеу улыбался, Макоумеру казалось, что улыбается весь мир. В его улыбке было какое-то особое обаяние, перед которым не мог устоять никто, а женщины и подавно.

— Харлан Эстерхаас — важное звено для нас: он контролирует комитет по армейской службе. И вот теперь мы контролируем его. Меня особенно радует, что все прошло без больших осложнений, — Киеу прошелся по комнате. — В воздухе стоял запах благовоний: Киеу только что закончил вечерние молитвы.

Макоумер следил за ним глазами: он чувствовал в Киеу какое-то внутреннее беспокойство. Тихо, почти нежно, он спросил:

— Киеу, что с тобой?

— Я... Я испытываю стыд, — Киеу остановился. — Сенатор Берки... Это из-за меня все так получилось.

— Забудь о Берки. Сомневаюсь, что я мог бы проделать эту работу лучше тебя. Все решало время... И если и была совершена ошибка, причины ее кроются в самой системе. В конце концов, это система подсказала нам его имя, — он улыбнулся. — Ничего страшного. Тот, кем мы заменим Берки, сослужит делу «Ангки» куда лучше. Я имею в виду сенатора Джека Салливера, главу Особого комитета по разведке. Да и отсрочка пошла нам на пользу: он теперь совсем созрел для нас.