Михаил Март - Лифт в преисподнюю Страница 46

Чаров перевернул снимок. Никаких надписей. Лишь овальный штамп, На котором смутно проглядывал затертый текст: «Фото-парте. Париж, 1937 год».

— Я был в Париже неоднократно, — заговорил Барзай, но найти фотоателье не смог. Снимок датирован тридцать седьмым годом. В сороковом в Париж вошли немцы, многое, включая архивы, тогда погибло. Мои поиски ни к чему не привели. Я попытался установить, кто из соотечественников находился в Париже в те годы. Скудный список мне помогли составить дипломаты. Но все варианты оказались малоподходящими. Установить личности этих молодых людей мне так и не удалось.

— Почему вы решили, что они русские? — спросил Чаров.

— Девушка наверняка русская. Славянское лицо. И потом — ее платье. Это не парижская мода. Я интересовался этим вопросом специально, изучал журналы, говорил с модельерами. Такие платья носили в России до первой мировой войны. Бабушкино наследство. Я изначально предполагал, что ожерелье могло попасть в Россию и никуда больше.

— А потом его вывезли эмигранты первой волны? — улыбаясь, спросил Чаров. — Белоэмигранты. Так? Ведь вы не думаете, что такой раритет могли вывезти из страны во время правления Сталина?

— Могу. Сталин продал за рубеж немало из того, что хранилось в Эрмитаже и Гохране. Вам ли этого не знать, Геннадий Устиныч, когда вы по долгу службы занимаетесь возвращением российского достояния на родину.

Чаров посмотрел на Гороняна.

— Вы уверены, что на шее этой дамочки ожерелье царицы Тамары?

— Без всякого сомнения.

— Хорошо. Фотографию оставьте. Мне надо подумать несколько дней. Когда я приму решение, дам знать. Спасибо за интересный разговор. И не беспокойтесь. Даже если я откажусь, о нашей беседе никто никогда не узнает. Я думаю, что поручительства господина Камышева вам вполне достаточно.

Гостям ничего не оставалось, как уйти без определенного ответа и тешить себя одной лишь надеждой.

В течение пяти дней Чаров держал своих будущих партнеров в напряжении. Они даже не представляли себе, каким способом и каким методом он сможет подступиться к столь сложной, и, по их мнению, нерешаемой задаче. Сколько отчаянных голов, искателей приключений ломали копья о скалы непреступной крепости, именуемой тайной ожерелья царицы Тамары! Все тщетно. Очевидно, сегодняшний владелец сокровища прекрасно знал, что собой представляет обжигающая руки ценность, а потому всегда был на чеку и готов был отражать удары нахальных претендентов на роль победителя.

Чаров вовсе не походил на пирата, воевавшего под черным флагом. Он очень методично и скрупулезно работал над поставленной перед ним задачей и лишь в самом конце, когда заветный раритет находился на расстоянии протянутой руки, он превращался в тигра и делал свой последний смертельный прыжок. Нет смысла скрывать, что многие его жертвы расставались с жизнью, но эти детали не имели значения. Победителей не судят. Важен результат. Можно ли упрекать охотника в жестокости? А это как посмотреть. Егерей и стрелков тоже можно обвинить в кровожадности, однако никому и в голову не приходит назвать убийцей человека, принесшего в дом шкуру оленя и разделанную тушу. Скорее всего, его назовут недотепой, если он вернется с пустыми руками.

Все так. Но охотясь на человека, существо разумное, да еще владеющее бесценным сокровищем, а стало быть, осторожное, готовое к отражению любых посягательств извне, приходилось применять нестандартные приемы и уловки, все просчитывать до мелочей. Тут одного ума недостаточно, требовался опыт, фантазия, знание человеческой психологии, магическое обаяние, терпение, выносливость и умение сдерживать эмоции. Именно такая охота и будоражила неординарное воображение Чарова.

Судя по результатам, коих добивался Чаров, можно с уверенностью сказать, что этот человек имел все перечисленные достоинства, если, конечно, его цели считать благородными. Ну а если рассматривать деятельность Чарова с правовой точки зрения, то он был преступником и вряд ли имел право на снисходительный приговор.

Однако оставим философию и будем рассматривать только факты, а не мораль. Неблагодарное это занятие, мораль в наше время тоже имеет второе дно.

Последние два дня Чаров не сидел на месте ни минуты. Он колесил по городу с рассвета до полуночи. Встреча с бывшим шефом по детективному бюро генералом Игнатовым в тихом неприметном кафе вряд ли имела отношение к его главной задаче. Он получил все сведения о Барзае и Гороняне, известном в правоохранительных органах и криминальных кругах как Шмыга. Чаров прекрасно понимал, что аналитики из МВД далеко не все знают о подопечных, если они гуляют на свободе. Шмыга сделал копию ожерелья, значит, имел возможность доставать золото, изумруды, рубины, бриллианты, да к тому же в виде «сырья».

Генерал предоставил Чарову списки осужденных, с которыми Барзай и Шмыга сидели в лагерях. Только в зоне можно найти себе надежного партнера для таких операций. Там хватает времени на прощупывание друг друга.

Пробежав глазами списки, Чаров остановился на одном имени и сказал:

— Меня интересует Кирилл Подкопаев по кличке Рябой. И Рубцов, он же Рубило. Этих двоих я знаю по службе на флоте. Рябой выходил на меня несколько лет назад. Мне пришлось от него откупиться. Давняя история. Полагаю, что сейчас он в Питере. Найди мне его, Дмитрий Иваныч.

— Если Рябой в городе, то ходит под хорошим камуфляжем. Я знаю весь криминальный Питер. Рябой в этой компании не засвечен.

— Я знаю твои ставки, Дмитрий Иваныч, около трех лет с тобой проработал и не жалею об этом.

— Я тоже. Ты талантливый сыскарь, Гена, и я жалею, что ты сменил окрас и ушел от меня.

— Двойная ставка тебя устроит, учитывая сложность?

— Брось, Гена. Я не жадный. Если Рябой где-то рядом, братва об этом знает. Рябой не фрайеришка мелкий, он в законе. Такие люди не могут оставаться незамеченными.

Встреча была короткой, они успели выпить лишь по чашке кофе.

Следующий визит Чаров нанес профессору Юрко Мефодию Валерьяновичу. Ученый муж, имеющий около пятисот статей но истории, доктор наук, аналитик. Ныне профессор остался невостребованным: слишком стар, плохо видел даже в очках и часто хворал. Можно сказать, он едва сводил концы с концами. Внуки не помогали, а лишь тянули с него последние гроши и ждали, когда старик отдаст концы, чтобы продать его библиотеку, занимающую четыре комнаты, умноженные на четыре стены по три с половиной метра высотой каждая. Кладезь, не поддающийся оценке.

Профессор с большим уважением относился к Чарову как к отличному аналитику и неординарному историку. К тому же Чаров хорошо оплачивал даже незначительные заказы, которые профессор скрупулезно выполнял, зная дотошность и прозорливость своего бывшего ученика. Каждый отчет перед Чаровым был для профессора своего рода экзаменом. Он должен был иметь ответы на любые, порой совершенно неожиданные и каверзные вопросы. Профессору нравились такого рода экзамены, заставляющие вникать в суть проблемы, нравилась необходимость искать ответы на вопросы, которые сам себе он никогда не задавал.

Очередной экзамен предстоял профессору и сегодня. Он с большим волнением встретил Чарова в своей огромной неуютной квартире, где хозяину приходилось спать на кушетке, ибо для другой мебели среди книг не оставалось места.

— Извини, Геночка, еще не готов к твоим каверзным вопросам, а могу лишь пробежаться галопом по европам и обрисовать тебе картину в общих чертах. Но, как мне кажется, версия моя тебе может понравиться из-за своей бредовости. Она мало подходит для конца восемнадцатого века, когда люди имели другие ценности.

— Понимаю, Мефодий Валерьяныч, но за последнее тысячелетие люди мало изменились. Понятия: алчность, власть, сила не нами придуманы. По этим причинам рухнули великая Римская империя и Византия.

Они прошли на кухню, единственное место, где имелся стол и где можно было выпить по чашке чая с сахаром вприкуску, как любил хозяин.

Побаловавшись чайком, старик выкурил трубку, гость сигарету. Чаров никогда не торопил профессора, тот сам выходил на нужный разговор совершенно неожиданно, словно вспоминал какой-то остроумный анекдот во время попойки.

— Помнишь ли ты Федора Ростопчина, Гена?

— Тот, что вылез из грязи в князи?

— В графы.

Чаров почесал подбородок, подумал и начал тихо говорить:

— Камер-юнкер Екатерины Второй, завоевавший славу скабрезными анекдотами и острым языком, ставший в последствии генерал-адъютантом и нянькой наследника престола. А Павел возвел его в генерал-лейтенанты и сделал канцлером Мальтийского ордена. В конце концов, Ростопчин получил земли под Москвой, графский титул и чин генерала от инфантерии. Генерал-губернатор Москвы, возглавивший ополчение в двенадцатом году, впоследствии обвинен в ее поджоге и отправлен в отставку.