Альберт Пиньоль - Холодная кожа Страница 5

– Мы едем одни, – всегда отвечал ему Том.

Они рыскали в наших рюкзаках, перелистывали тетради для занятий гельским, заставляли нас снять шерстяные шапки, и даже ботинки и необычайно длинные гольфы. И никогда ничего не находили. Но кто–то, наверное, нас выдал. Однажды, когда мы встретились с патрулем, я учуял что–то неладное. Кроме солдат и сержанта с бычьими глазами там был английский офицер. Прямой, как столб, с серыми прозрачными глазами и шелком в голосе, скрывавшим жестокость нрава. Одним словом, такой же, как все английские офицеры.

– Стой! По порядку рассчитайсь! Сколько вас, вонючих ирландцев? – повторил свой всегдашний вопрос сержант.

– Мы едем одни, – сказал Том.

– Нет, – сказал офицер. – Есть еще ваши велосипеды.

Они их тут же разобрали. Внутри полой рамы моего велосипеда нашли письмо. Записку, которую посылали своим товарищам республиканцы, чтобы отменить назначенную ранее подпольную встречу. Этого было достаточно.

На суде был разыгран настоящий спектакль. Белые парики, пурпурная бархатная мантия судьи, трибуна из красного дерева – и вся эта роскошь ради двух мальчишек. Ради того, чтобы снять с судей моральную ответственность за выносимые ими приговоры. Мне здорово повезло, хотя это и было несправедливо. Адвокат, которого наняла школа Блэкторна, построил свою защиту на том, что велосипедов было два, а записка только одна. Таким образом, один из обвиняемых невиновен, вне всякого сомнения. Выбранная им линия защиты являлась, скорее, просьбой о помиловании, дверцей, открытой для благосклонности судьи. И она возымела некоторое действие. В то время Блэкторн считался образцовым коллаборационистским учреждением. Никому не хотелось наносить ущерб его престижу, вынося приговор двоим ученикам. В конце концов, от меня потребовалось только публичное покаяние; судья спросил, каково мое мнение о судьбе Ирландии. Задав вопрос в такой форме, он толкал меня на путь отступничества.

– Я абсолютно убежден, что Ирландию и Англию до скончания веков будут связывать единые линии изобар.

– Вот видите, господин судья. – Адвокату пришлось прибегнуть к импровизации. – Прекрасный ученик Блэкторна, будущий техник морской логистики. Мы не можем допустить, чтобы заблуждения юности прервали его прекрасную карьеру.

Том был непреклонен:

– Я думаю, господин судья, что даже линии изобар не могут способствовать присоединению Ирландии к Англии.

Адвокату не оставалось ничего другого, как тщетно настаивать на болезни Тома. Меня приговорили к штрафу, что было чисто формальным наказанием. Тома приговорили к двум годам тюремного заключения в тюрьме Дебурга, где у него обострилось заболевание легких, и он погиб. Так ведут себя все тирании цивилизованных стран. Сначала двум праведникам угрожают костром, но потом одного из них вдруг освобождают, симулируя снисхождение, вовсе им не присущее. Я запомнил на всю жизнь, как вел себя Том на процессе. Он заявил, что велосипед принадлежал ему. Соответственно, он взял вину на себя. Он знал, что погибнет в тюрьме, и после суда набросился на меня. Почему? Потому что своим идиотским ответом я мог вызвать гнев судьи и в этом случае его жертвоприношение оказалось бы напрасным.

– Я самый чахоточный из всех патриотов Ирландии, – заявил он за день до суда, слегка изменив свою коронную фразу. Из–за его хронической болезни я был полезнее для нашего общего дела. Это эмпирическое заключение не могло подвергаться обсуждениям. Его тело являлось лишь частью передовой линии фронта, а потому его можно было принести в жертву. Том, как многие другие, считал свою судьбу подобием винтовки; задача состояла лишь в том, чтобы выстрелить прицельно. А в наше время великодушие тоже служило пулей. Я вспоминаю об этих событиях сейчас, по прошествии времени, и вижу двух щенков, у которых еще слезятся глаза. Но настоящие борцы за идею всегда несколько инфантильны. Нам было по девятнадцать лет.

В год окончания школы Блэкторна я еще не достиг совершеннолетия, и мне назначили гражданского опекуна. Обычно опекунами становились люди бедные, заинтересованные только в том небольшом пособии, которое выплачивала администрация в обмен на угол для сирот – до того момента, когда те смогут самостоятельно существовать. Судьба улыбнулась мне и на этот раз. Я, безусловно, начал бы самостоятельную жизнь с дипломом ТМЛ, но без моего опекуна я навсегда остался бы тем, кем был по окончании школы, – выпускником Блэкторна.

Это была весьма своеобразная личность: франкмасон, астроном, хороший переводчик с русского языка и отвратительный поэт. С первого же дня он почуял мой непокорный характер и прилагал все усилия к тому, чтобы мне не пришло в голову в один прекрасный день вступить в ряды республиканской армии. Можно ли назвать его коллаборационистом? Отнюдь. Этот человек был из тех патриотов, которые не хотели выдать себя, для которых насилие является чем–то вроде богохульства в светском обществе.

Он запретил мне искать работу до того, как я завершу образование по программе, которую он собственноручно составил. Среди упражнений, которые мне предлагались, были просто странные и весьма странные. В качестве тем сочинения встречались, например, такие: «Основы человеческой глупости, которые объясняют политическую власть императоров, царей, кайзеров и британского парламентаризма», или «Приведите шесть доводов, в соответствии с которыми бельгийцы недостойны иметь государство, и шесть доводов в пользу создания государства в Квебеке, а затем наоборот», или «Сравните историю империи Мономотапа с каштаном». Однако он никогда напрямую не говорил об Ирландии.

Далеко не все задания были письменными, большинство из них были практическими. Одно из них, например, состояло в том, чтобы просидеть ровно шесть минут и тридцать секунд посреди зеленого луга. На протяжении этого времени я должен был записать все формы жизни внутри небольшого прямоугольника, обозначенного при помощи веревочек и тесемочек. Вначале я не замечал ничего кроме травы, но постепенно перед моими глазами возникало неисчислимое множество ползучих, летучих и подземных насекомых. Жизнь кипела повсюду, и ветер тоже был живым, и все сущее образовывало сложное единство, которое невозможно было описать словами. Вот слова, произнесенные моим опекуном в тот день: «У вас было шесть минут и тридцать секунд, представьте себе тридцать первую секунду и напишите сочинение на тему: «Элементы наблюдаемого прямоугольника, лишенные смысла». Он никогда не ставил мне «неудовлетворительно», но, если результат его не устраивал, просто заставлял меня повторить задание. Однако в случае необходимости это могло повторяться до бесконечности. Сочинение стоило мне трех месяцев размышлений. Я переписывал и переписывал его, пока, наконец, в один прекрасный день не написал лаконичную фразу: «Единственным лишенным всякого смысла элементом является сам прямоугольник».

Потом наступил черед сорняков в прямоугольнике. Мне надлежало тщательно прополоть его. Наставник велел отделить сорняки от полезных растений. Поскольку я совсем не разбирался в травах, мне приходилось рыться в энциклопедиях всякий раз, перед тем как вырвать какую–нибудь из них. «Это не сорняки, – говорил он мне об одних травах, – из их листьев можно заваривать чай. И это тоже не сорняк, – защищал он дикую спаржу, – ее можно употреблять в пищу, более того, это деликатес. И та трава тоже не бесполезна: как можно записывать ее в сорняки, если в мае она расцветает прекрасными белыми цветами?»

Наконец, осталось только одно растение. Толку от него не было, никакими тайными свойствами оно не обладало. Его темные колючие листья содержали ядовитый сок, твердый ствол был некрасив. Мой наставник размышлял: «Хорошо, это растение ни на что не пригодно, но если мы вырвем его, будет ли смысл во всех остальных травах?» – «Они потеряют свой смысл», – сказал я. – «И к какому же выводу вы пришли?» – «Что сорной травы не бывает». – «Можете считать, что вы выполнили задание».

Другое задание: следить за любым человеком, по своему выбору, в течение двух дней, записывая все: каждое его слово, мнение, движение, действие, секреты и так далее. Из детского озорства я выбрал объектом его самого, и он не возражал. Затем он потребовал, чтобы я данную личность оценил критически. Я сказал, что если хорошо знаешь какого–то человека, то не можешь судить его. «Можете считать, что вы справились с этим упражнением», – был его ответ.

Но главный урок, который он мне преподал, состоял в следующем. В нашем мире можно действовать только в двух направлениях: двигаясь вперед, к жизни, или назад, к смерти. Самый непросвещенный угольщик мог избрать путь жизни, а какой–нибудь литературный гений, озабоченный судьбами страны и эпохи, – путь смерти. Положение в обществе не имеет значения. Я помню, мой опекун умер через три дня после моего гражданского совершеннолетия. Он простился со мной на смертном одре со спокойствием человека, оставляющего начатое дело в надежных руках, и говорил о болезни, которая сжигала его, с точностью критика, который оценивает произведения искусства, созданные другими художниками.