Алексей Кондратенко - Катрина: Число начала Страница 5

– Возможно, ты прав.

– А у тебя ключи от своей квартиры есть?

– Да, я собирал кое-какие вещи в квартире Марины и захватил свои ключи.

– Какие вещи? Где они сейчас? – спохватился Тим.

– На мне.

– А больше ничего? Сумка, например?

– Нет. Мне хотелось убраться оттуда поскорее, поэтому много вещей я не брал. И уходить было сложно, – задумавшись об этом, я перевел взгляд куда-то в пространство за окном. – Казалось, вот уйду, и все… Если выйду за входную дверь с вещами, она не вернется. Никогда. Но она все равно не вернется.

– Да, Марк…

Тим глянул на меня с сожалением.

Какое-то время мы не говорили. Тут нечего добавить.

Дождь барабанил в окно, искажая пейзаж за стеклом. Глухой размеренный стук дворников звучал усыпляюще.

С трудом можно назвать те горькие часы последнего расставанья утренними часами. Я смотрел только на ударяющиеся о крышку гроба комья сырой земли, осознавая себя здесь совсем одним. На дне могилы гроб смотрелся пугающе брошенным. Вскоре земля полностью скрыла рваное отражающееся в его лаковой крышке небо, заточенное в темную раму оползающих стен могилы. Все так нереально. Эфемерно. А потом толпа начала рассеиваться, обтекая меня, словно оставляя наедине с ней.

– Сегодня на похоронах мне показалось, что на меня кто-то смотрит. Это было чувство, от которого не отделаться. Чей-то взгляд видел мою боль, мое одиночество… мою душу, Тим, – сам не зная почему, начал я. – Это чувство преследовало меня весь день. Со мной что-то не так?

Тим обеспокоенно посмотрел на меня.

– Нет, дружище. Ты в порядке.

Молчание, последовавшее дальше, стало невыносимо натянутым.

– Как отпуск? – спросил я.

– Нормально. Варшава понравилась, особенно Юле. Кучу фоток наснимали, потом скину. Получились не фотографии, а произведения искусства. Думаю показать их в арт-отделе, возможно, пригодятся для верстки, может, что-то о Польше будем писать, – по лицу Тима пробежала тень. – Сегодня заезжал в редакцию. Это правда, что с Павлом Вольским случилось какое-то несчастье?

– Да, он повесился.

– Странно.

– Еще как.

– Я о том, что столько всего плохого случилось за последнее время.

– Я тоже. В общем, журнал собирается дать некролог или памятную статью о Вольском. На днях все писали пару слов в память.

– А кто напишет статью?

– Не знаю. Но я не раз делал фото для статей Вольского, мы часто пересекались, общались, поэтому хочу поучаствовать. Сделать для него что-нибудь в последний раз.

– Ты серьезно?

– А что?

– Ну из-за Марины.

– Это здесь не при чем. Мне нужно отвлечься и заняться каким-то делом. Побыть среди людей. Либо так, либо выпивка. Дома отсидеться я не против, только не хочу зачахнуть в пустой квартире. Я переговорю завтра с Лидией или главным редактором, узнаю, чем могу помочь.

– Ну, как скажешь, – неуверенно протянул Тим и усмехнулся, – Лидия становится человеком только тогда, когда в жизни ее подчиненных случается истинное горе.

– Знаешь Тим, никогда бы не подумал, что Павел способен на самоубийство. Он вроде повесился в ванной на леске для занавески в душе. Зачем?

– Не знаю, он был одиноким человеком, – озвучил мои мысли Тим. – В сорок пять лет ни жены, даже бывшей, ни детей. О чем-то это говорит, Марк.

– Он был трудоголиком, как и мы.

Тим передернул плечами и с суеверным возмущением возразил:

– В каком смысле, как и мы? Я на тот свет не тороплюсь, каким бы трудоголиком ни был. И тебе не советую.

– Как получится, – безразлично отозвался я.

Тим остановил машину на светофоре и вгляделся в меня.

– Марк, только глупостей не натвори! – предупреждающе сказал он.

– Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.

– Ну и хорошо. Я рад, что ты еще не все мозги залил коньяком.

Машина тронулась и свернула налево.

– Вольский над какой-то статьей работал, – продолжил я. – И не закончил.

– Ты не думаешь, что это странно? Обычно самоубийцы заканчивают важные для них дела, прежде чем лезть в петлю. А что за статья?

– Не знаю. Там фотограф не требовался. Кажется, какая-то статья на научную тему.

Тим хмыкнул.

– Что же это за научная статья, которую одобрил бы главный редактор?

– Я не знаю. Павел вроде бы обо всём договорился.

В промозглой темноте впереди показалась моя двухподъездная семиэтажка с аркой для въезда во дворы соседних домов, что возвышалась неподалеку от перекрестка. На соседней улице находился госпиталь, поэтому перед домом временами проезжали машины скорой помощи. Возле каждого подъезда стояло по засыхающему дереву, которые с каждым летом цвели все меньше. Следом виднелась длинная хрущевка, а дальше улица таяла в темноте.

Когда мы проезжали мимо госпиталя, над моим домом сверкнула молния, грозно ветвясь яркими лентами, словно протягивая десятки своих рук по небу. Через секунду ударил гром, заслоняя своим грохотом дробь дождя, стук дворников и даже мои несвязные безрадостные мысли. В этом доме мне предстояло провести одну из худших ночей в моей жизни. Сегодняшнюю.

Тим свернул к тротуару.

– Ну, все, конечная, – сказал он.

– Да, спасибо, что подвез.

Я открыл дверцу машины.

– Ключи точно есть?

Я похлопал по карманам куртки, в одном из них что-то звякнуло. Вытянул их и пригляделся.

– Да, это они. Счастливо доехать! До завтра! – я вышел из машины под громкий шелест дождя, накидывая рукой капюшон. В лицо ударил сырой холодный воздух.

– Утром прими аспирин, – посоветовал вслед Тим. – Пока!

Я захлопнул за собой дверцу и зашагал к ближнему к перекрестку подъезду. Опель позади тронулся и умчался по мокрой дороге. Забежав в подъезд, я подошел к решетчатой двери лифта, нажал на кнопку. Лифт не сдвинулся с места. Пришлось идти по лестнице.

Не знаю, сколько уже не видел эту дверь. Первую справа от лестницы на шестом этаже. Отпер замок, толкнул дверь вперед, и она, сварливо поскрипывая, медленно отворилась, открывая вид на длинный узкий коридор. По левой стене от потолка тянулись полоски света, падающего с улицы. Две комнаты и кухня располагались справа от коридора, а ванная в его конце. Днем в это время года солнце заливает все комнаты прозрачным остывающим светом.

Чувство отчуждения, которое я ощутил, странным образом переплелось с трепетным ощущением возвращения к чему-то родному. Словно и не было тех лет, что я провел с Мариной.

Не снимая ботинок, прошел в кухню. В темноте напоролся на стул, стоявший на пути, возле стола. Я и забыл, какие здесь маленькие комнатки. Щелкнул по выключателю, после чего загудела и замигала старая люминесцентная лампа, и из-за большого слоя пыли и от своего почтенного возраста дала совсем мало света. Кухню залил тусклый голубоватый свет, освещая паркетный пол, выцветшую кухонную стенку, советский холодильник, газовую плиту, работающую от газовых баллонов, и хлипкий кухонный стол. Включил провод холодильника в розетку, и тот затарахтел как дизельный двигатель старого трактора.

Здесь оказалось достаточно тепло, но почувствовал я это не сразу. Когда-то эту квартирку мне подарили родители на восемнадцатый день рожденья, и я радовался как ребенок. Мне было все равно, какая она, главное, что отдельная квартира. Целиком и полностью моя. Потом мне захотелось чего-то большего и она стала надоедать. Но сейчас, несмотря ни на что, она мне снова нравится, нужно только избавиться от старья и сделать небольшой ремонт.

Посреди зала спинкой к выходу стоял диван, еще кое-какая мебель по-над стенами, телевизор и старенький DVD-плеер в углу.

В спальне я стащил с себя куртку и повалился на мягкую немного запыленную кровать. Перевернулся на спину и разложил руки в стороны. На лице появилась слабая, довольная вялым гостеприимством собственной квартиры улыбка. И тут же ее стерло нечто темное, сидевшее глубоко в душе.

Траурная процессия рассеялась, навсегда оставив ее одну. Утешая друг друга, облаченные в черные одежды родственники и знакомые удалялись к стоявшим в стороне машинам. Марина осталась лишь бесплотным воспоминанием и единственным доказательством ее существования служила надгробная плита с изображением ее лица.

Долгий тяжелый день в конечном итоге помог мне отрешиться от собственной жизни. Глаза закрылись сами собой. Я чувствовал, как на моем лице разлеглись мокрые волосы.

Сон медленно наваливался на меня.

– Марк… – из темной тишины полушепотом позвал женский голос. – Марк…

Я открыл глаза и уставился в потолок, пытаясь понять, показалось мне или нет. За окном по-прежнему шумел дождь. Только дождь и никакого шепота. Сильный порыв ветра. Сквозняк. В квартире кроме меня никого нет.

Выбросив послышавшееся в полудреме из головы, я снова закрыл глаза, позволяя бесплотным волнам уносить сознание от берегов бодрствования.