Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие Страница 5

То самое избиение младенцев. Как утверждается, Ирод приказал сотворить это, дабы быть абсолютно уверенным, что он убьет того самого младенца, которого опасался, поскольку придет день, когда этот младенец займет его трон и станет вместо него царем иудеев. Но его замысел тем не менее потерпел крах. Этот младенец скрылся в Египте, а когда вырос, то стал мужем, известным под именем Иисуса Христа.

Так неужели ее группа нашла трагическое подтверждение деяниям Ирода?

Глава 2

26 октября, 13 часов 03 минуты

по местному времени

Масада, Израиль

Пот разъедал глаза Томми. Брови уже не сдерживали его.

Благодаря снова химиотерапии.

Он ступил на другой голыш цвета верблюжьей шерсти. Все камни на этом крутом подъеме были одного цвета, и каждый из них слишком горяч, чтобы сесть на него. Он сдвинул ниже свою ветровку, так чтобы та, закрыв ноги, послужила подстилкой между его брюками и обжигающей поверхностью камня. Как обычно, Томми задерживал всю группу. И как обычно, он оказался слишком слабым, чтобы преодолеть подъем без перерывов на отдых.

Он старался отдышаться и перевести дух. Палящий воздух был редким и сухим. Да и достаточно ли в нем кислорода? У его спутников-скалолазов, казалось, не было никаких затруднений с дыханием. Все выглядело так, словно он, дедушка, катался по американским горкам в компании четырнадцатилетних парней. Сейчас ему даже были не слышны их голоса.

Этот каменистый подъем — названный Змеиной тропой — извивался, ползя вверх по почти вертикальным откосам бесславной горы Масада. Всего несколько ярдов было до ее вершины, на которой еще стояли руины древней иудейской крепости. Со своего места на ведущей наверх тропе Томми видел лежащую внизу Иорданскую долину и ее сухую, выгоревшую землю.

Томми отер пот с глаз. Живший в округе Ориндж,[6] он считал себя привычным к жаре. Но то, что было здесь, походило на ползанье внутри раскаленной печи.

Его голова качнулась вперед. Снова захотелось спать. Как ему хотелось положить щеку на прохладную простыню в отеле и хорошенько подремать в прохладном кондиционированном воздухе! А потом, если он почувствует себя лучше, с удовольствием поиграл бы в видеоигры…

Томми судорожным движением стряхнул с себя дремоту. Это было совсем неподходящее время для дневного сна. Но ведь он так устал, а в пустыне было так тихо… В отличие от людей, животные и жуки обладали достаточной ловкостью и смекалкой для того, чтобы спрятаться от дневной жары. Сейчас вокруг царило непроницаемое безмолвие. А после смерти будет так же?

— Ты в порядке, дорогой мой? — спросила его мать.

Томми вздрогнул. Почему он не слышал, как она подошла? Неужели снова заснул?

— В полном порядке, — ответил он сиплым голосом.

Мать закусила губу. Они все знали, что дело его плохо.

Томми приподнял манжету над новым кофейно-коричневого цвета пятном, обезобразившим его левое запястье.

— Мы можем ждать тебя столько, сколько тебе будет нужно. — Она тяжело опустилась на камень рядом с ним. — Интересно, почему они назвали этот подъем Змеиной тропой? Лично я не видела ни одной змеи.

Говоря с ним, мать смотрела на его подбородок. Его родители теперь очень редко встречались с ним глазами, а когда такое все-таки случалось, они плакали. И это продолжалось в течение двух последних лет, отданных хирургии, химиотерапии, радиационному облучению, — и вот теперь повторение всего этого по причине рецидива.

Возможно, в последний раз они посмотрят на его лицо, когда он ляжет в гроб.

— Сейчас слишком жарко для змей.

Из-за частого и хриплого дыхания ему был ненавистен его собственный голос.

— Да, они превратились бы в змеиные стейки. — Мать сделала долгий глоток из бутылки с водой. — Обжаренные под солнцем и готовые к употреблению. Да и мы такие же.

Торопливой походкой подошел его отец.

— У вас все в порядке?

— Я просто решила сделать короткий привал, — соврала мать, скрывая немощь сына. Она намочила свой носовой платок и протянула его Томми. — Я устала.

Томми хотел поправить ее, сказать отцу правду, но был сейчас слишком слаб. Он провел мокрым платком по лицу.

Отец торопливо заговорил, что бывало с ним всегда, когда он нервничал:

— Мы уже совсем рядом. Всего несколько ярдов, и мы увидим крепость. Настоящую крепость Масада. Попробуй представить ее себе.

В знак согласия Томми закрыл глаза, но представил себе плавательный бассейн. Голубой, с прохладной водой, пахнущей хлором.

— Десять тысяч римских воинов расположились в шатрах лагерем вокруг нее. Воины с мечами и щитами ждали под солнцем. Они перекрыли все возможные пути отхода, пытаясь уморить голодом девятьсот мужчин, женщин и детей, остававшихся на плато. — Отец, помолчав секунду, заговорил быстрее, речь его стала еще более взволнованной и эмоциональной: — Но восставшие стояли насмерть до самого конца. И даже после него. Они так и не сдались.

Томми натянул шляпу, которой была прикрыта его голая голова, почти до самых глаз и, сощурившись, посмотрел на отца.

— В конце концов, папа, они ведь убили себя.

— Нет, — со страстью в голосе возразил отец. — Иудеи предпочли умереть свободными людьми, но не сдаваться на милость римлян. Но они не убили себя после капитуляции. Они выбрали свою судьбу. Выбор такого рода определяет то, каким человеком ты являешься.

Томми поднял с земли горячий камень и сбросил его с тропы вниз. Камень покатился, а потом исчез за краем обрыва. Что сделает отец, если он сам выберет свою судьбу? Если он покончит с собой, вместо того чтобы быть рабом рака? Наверное, его отец не будет сильно гордиться этим.

Томми внимательно всматривался в лицо отца. Люди часто говорили, что они похожи: такие же густые черные волосы, такая же мягкая, немного застенчивая улыбка. После того как химиотерапия лишила его волос, никто больше не говорил ничего подобного. Интересно, подумал Томми, стал бы он выглядеть как отец, достигнув взрослого возраста.

— Ну, вы готовы идти дальше?

Отец подтянул повыше рюкзак на плечах. Мать метнула на него злобный взгляд.

— Мы можем еще немного подождать.

— Я же не сказал, что мы должны идти, — попытался оправдаться отец, — я просто спросил…

— Конечно, готовы, — сказал Томми и встал, он старался удержать родителей от ссоры.

Не отрывая глаз от тропы, он с трудом побрел вперед. Один желто-коричневый ботинок — вперед, затем — вперед другой, такой же. Скоро он дойдет до верха, и его родители наконец-то дождутся того, что окажутся вместе с ним в форте. Именно ради этого момента Томми и согласился на эту поездку, на это долгое восхождение — потому что это оставит им что-то на память. Они явно не готовы согласиться с этим, но он-то знает, что воспоминаний о нем у них останется немного. Поэтому он хотел оставить им одно хорошее воспоминание.

Томми считал шаги. Таким способом вы обычно преодолеваете трудности. Вы считаете. Если вы сказали «один», то знаете, что скоро скажете «два», а после этого — «три». Томми сосчитал до двадцати восьми, после чего тропа выровнялась.

Он достиг вершины. Он чувствовал, что его легкие превратились в два горящих бумажных мешка, но был рад, что совершил задуманное.

На вершине стоял деревянный павильон — хотя слово «павильон», мягко говоря, не совсем подходило к этому сооружению, построенному из четырех тонких деревянных стволов, покрытых сверху четырьмя еще более тонкими стволами, положенными наискось и создающими в «павильоне» небольшие затененные пространства. Но все-таки здесь было лучше, чем под открытым солнцем.

За краем скалы перед ним расстилалась пустыня. Она была высохшей и безлюдной, но все равно по-своему красивой. Повсюду, насколько хватало глаз, стояли коричневые, побелевшие в некоторых местах дюны. Ветер швырялся песком в скалы. Ветряная эрозия за тысячи лет незаметно съела прежде стоявшие здесь утесы. Ни людей, ни животных. Видели ли защитники крепости все это, прежде чем сюда пришли римляне?

Опустошенность, убивающая все.

Томми повернулся и обвел глазами плато, которым заканчивалась вершина. Плато, на котором две тысячи лет назад произошло это страшное кровопролитие. Перед ним была большая плоская площадка, примерно пять футбольных полей в длину и, возможно, три таких поля в ширину. На ней стояло примерно полдюжины развалившихся каменных построек.

Так вот для чего я карабкался сюда?

Мать смотрела вокруг таким же разочарованным взглядом. Она откинула с глаз прядь своих вьющихся каштановых волос, лицо ее было розовым от солнечного жара или от напряжения.

— Это больше похоже на тюрьму, чем на крепость.

— Это и была тюрьма, — сказал отец. — Тюрьма, состоящая из камер смертников. Никто не вышел отсюда живым.