Дэвид Хьюсон - Убийство-2 Страница 5

— Потому что я не готов. Я еще не всему научился. Возможно, через несколько лет, когда я проведу здесь достаточно времени… Я совсем не такой, каким был мой брат.

— Да, вы не такой. Вот потому-то я и делаю вам это предложение. Йеппе был яркой звездой. Слишком яркой. Он был опрометчив и вспыльчив. Я бы никогда не хотел видеть его своим министром юстиции.

Бук глубоко вздохнул и снова посмотрел за окно, лошади все так же били копытами размытую дождем землю под присмотром конюха, который шел за ними с кнутом в руках. Кнут был опущен книзу, но тем не менее это был кнут.

— Я поставил свою репутацию, свое премьерство на этот законопроект, — продолжал Грю-Эриксен. — Вы лучше многих знаете, что он необходим. Образумьте же этих слепцов, заставьте их понять.

— Я…

— Это война, Томас! У нас нет времени на мягкосердечие и скромность. Они вас послушают, как никогда не слушали Монберга. Он был юристом, но не имел политических убеждений. Он не имел морального веса. — Грю-Эриксен кивнул Буку. — Вас уважают. Как никого другого, насколько я могу судить.

— Господин премьер-министр…

— Вы обладаете всеми нужными профессиональными качествами, не сомневаюсь в этом. А что касается остального — неужели у вас нет воли? Или чувства долга?

Долг. На такой аргумент сложно возразить.

Премьер-министр поднялся и встал у высокого окна. Бук присоединился к нему. Вдвоем они смотрели на ненастный день, на лошадей и на полицейского, который брел в отдалении через мокрую площадь.

— Я бы мог назначить кого-то другого из нашей партии, — сказал Грю-Эриксен. — Но тогда вся наша программа окажется под угрозой. Как вы считаете, пойдет ли это на пользу Дании?

— Нет, — сказал Бук. — Конечно нет. Предлагаемый нами комплекс мер оправдан и необходим…

— Тогда проведите его через парламент. Я повторю только один раз: согласны ли вы стать новым министром юстиции?

Бук не ответил.

— Белую рубашку, строгий галстук, — крикнул Грю-Эриксен своему секретарю. — На этот случай мы вам что-нибудь подберем, но вам стоит пополнить гардероб, министр Бук. Время водолазок прошло.

Наполовину тюрьма, наполовину психиатрическая лечебница, Херстедвестер находился в двадцати километрах к западу от Копенгагена. За два года, что Луиза Рабен ездила сюда, она успела возненавидеть эту долгую скучную дорогу.

Процедура допуска не менялась. Сумку на ленту сканера, потом личный досмотр, потом подписать бумаги.

Миновав охрану на входе, она направилась в корпус для посещений, думая о том, где он сейчас, чем занимался.

Два года за решеткой, и на все прошения об условном освобождении — отказ. Йенс Петер Рабен был солдатом, отцом, мужем. Почти половину своей тридцатисемилетней жизни он отдал службе датскому государству, а теперь стал заключенным в психиатрической больнице тюремного типа, потому что суд счел его опасным для него самого и для общества, которому он еще совсем недавно преданно служил.

Два года. И этой муке не видно конца. Будь он осужден за обычное преступление — воровство или разбой, он был бы уже дома. Снова пошел бы в армию или — и это было ее тайное желание, о котором она не заикалась отцу, — нашел бы работу на гражданской службе. Но психическое состояние Рабена, после того как его комиссовали из Афганистана, исключало возможность освобождения, предусмотренную для простых уголовников. Душевнобольных не считали способными на исправление.

Она все чаще задумывалась о том, что будет с ней, если Йенса никогда не выпустят из Херстедвестера.

Их сыну уже четыре года. Ему нужен отец, нужен мужчина. Он нужен им обоим. Ведь она еще молода, она скучает по той близости, что была между ними, по теплоте их отношений, даже просто по его голосу. Она не могла себе представить, что Йенс больше не вернется домой. Помимо ее воли от этих постоянных раздумий в ее голове рождались другие мысли, которые пугали и угнетали ее.

Какую цену она должна заплатить за свою верность, если ее муж навсегда останется в тюрьме?

Луиза Рабен родилась в семье военного, росла в казармах, пока ее отец продвигался по карьерной лестнице. Есть женщины, которые ждут, и есть такие, которые сами управляют своей жизнью. Ей не хотелось оказаться перед необходимостью выбора.

В корпус для посещений ее сопровождал охранник. Они миновали тюремный блок, уже виднелось здание больницы. Повсюду высокие стены, колючая проволока, вооруженные люди с рациями. Затем ее провели в отдельную комнату, предназначенную для супружеских свиданий. Дешевые обои, простой стол, у стены диван-кровать. И мужчина, который понемногу отдалялся от нее, как она ни старалась.

— А где Йонас? — спросил он.

Она шагнула к нему, обняла. Он снова был в том же несвежем черном свитере и потертых хлопчатобумажных брюках. Его борода начинала седеть, лицо осунулось. Она в который раз удивилась странной силе, исходившей от него. Его нельзя было назвать мускулистым, но эта сила жила в нем, таилась где-то внутри, проглядывала в голубовато-серых глазах, не знавших покоя.

Йенс Петер Рабен служил сержантом в батальоне ее отца. Его подчиненные доверяли ему и порой боялись. В нем чувствовалась неиссякаемая, неукротимая ярость, хотя ни разу он не направлял ее на Луизу.

— У них сегодня праздник в детском саду, — сказала она, прикладывая ладонь к его щеке, ощущая колкую щетину. — Все готовились, ждали, он не мог пропустить…

— Ничего, я понимаю.

— Мюг с тобой связывался?

Рабен покачал головой и как будто забеспокоился, услышав это имя. С Алланом Мюгом Поульсеном они вместе служили в Афганистане, теперь он работал в клубе ветеранов, помогал бывшим солдатам. В то утро она звонила Поульсену, просила его подыскать работу для мужа.

— Мюг говорит, что мог бы устроить тебя где-нибудь. Строителем. Или плотником. Мог бы найти нам новый дом.

Тогда он улыбнулся.

— Может, у тебя есть другие идеи насчет работы… — сказала она.

— Может, и есть.

Он всегда выглядел таким спокойным во время ее визитов. Она не могла понять, почему все его прошения об условном освобождении отклонялись на том основании, что он был слишком опасен.

Она принесла с собой несколько рисунков Йонаса, разложила их на столе: волшебные сказки, драконы. Воздушные замки.

— Дедушка купил ему меч и щит. Он очень просил.

Рабен кивнул, ничего не говоря. Просто смотрел на нее потерянным взглядом.

Луиза не могла ответить на вопрос, застывший в этом взгляде. Поэтому она уставилась на стену за окном и сказала:

— У нас на самом деле нет новостей. Если бы не детский сад… Жить в казармах… Это неправильно.

Предлагать всегда приходилось ей. Она встала, кивнула на диван:

— Может?..

— Давай в другой раз.

Последнее время это был его неизменный ответ.

— Когда будет решение по нашему запросу?

— Очень скоро. Адвокат считает, что у меня неплохие шансы. А в больнице сказали, что у меня большой прогресс.

Она снова уставилась на стену соседнего здания.

— На этот раз они не смогут отказать. Они не откажут.

Опять закапал дождь. Мимо пробежали трусцой несколько заключенных, опустив головы в капюшонах к земле, отворачиваясь от студеного ветра, скучающие, как и он, придумывающие, чем заполнить день.

— Они не откажут, Луиза. Скажи, что не так?

Она села к столу, взяла его руку, постаралась заглянуть в его глаза. В них всегда было что-то непонятное ей, недоступное.

— Йонас больше не хочет сюда приходить.

Выражение его лица стало жестче.

— Я знаю, ты бы хотел его увидеть. Я пыталась. Но ему четыре года. Ты был за границей, когда он родился. Половину его жизни ты провел здесь. Он знает, что ты его отец, но…

Эти мысли так давно преследовали ее, что сами складывались в точные фразы.

— Это всего лишь слово. Не чувство. — Она протянула руку и коснулась его груди. — Не здесь. Давай подождем. Ты нужен мне дома. Нужен нам обоим.

Его внезапная злость ушла, сменившись пристыженностью, так ей показалось.

— Не дави на него, — сказал он.

— Я не давлю. — Потекли слезы. Она была женой военного, пусть никогда и не хотела этого. — Я не давлю, Йенс! Но он больше не младенец. Он даже не хочет говорить о тебе. В садике его стали дразнить. Наверное, что-то узнали.

Она видела, что он разрывается между горечью и беспомощной яростью, и от этого ей только сильнее хотелось плакать.

— Прости. — Она прикоснулась к его колючим щекам. — Я во всем разберусь. Не волнуйся.

— Мы разберемся.

Его слова заставили ее отвести взгляд. Он понял все без слов, поэтому взял ее ладони в свои и держал так до тех пор, пока она не посмотрела на него.

— Я выйду отсюда, Луиза. У них больше нет причин держать меня здесь. Я выйду, и мы снова станем семьей. Я найду работу, мы заведем свой дом. Все будет хорошо. Обещаю тебе.