Матс Ульссон - Когда сорваны маски Страница 5

Не знаю, что девочка могла понять на старых фотографиях Арне, но из кухни она вышла. Пока Арне поджаривал яичницу с колбасками, я вкратце рассказал ему о событиях последней ночи.

– Ты ведь обещал держаться подальше от таких вещей, – мрачно напомнил он.

– От каких это таких? – не понял я.

– От таких, – повторил Арне. – Эта история не сулит ничего хорошего ни мне, ни тебе, так с какой стати нам в нее влезать?

– Я и не влезал. Девочка сама прибежала ко мне среди ночи. И что мне было делать? Оставить на улице, чтобы те двое ее схватили?

– Нет, но утром ты мог бы позвонить в полицию.

Арне был прав. Именно так поступил бы на моем месте любой нормальный человек. Но что-то мне подсказывало, что, вмешайся в это дело полиция, малышке пришлось бы еще хуже.

– Она не хотела, чтобы я впутывал полицию, – пояснил я.

Арне фыркнул:

– Тогда сядешь за похищение ребенка, об этом ты не думал?

В самом деле, неожиданный поворот.

– У меня такое чувство, что те, кто ее преследует, не очень-то заинтересованы в огласке, – возразил я. – Так что обвинение в киднеппинге беспокоит меня меньше всего.

И это было правдой.

Арне разложил по тарелкам колбаски с яйцами, достал корзинку с нарезанным хлебом из муки грубого помола и позвал девочку.

– Ты ведь не откажешься от чашки кофе? – спросил он.

Я не хотел обсуждать наши дела в ее присутствии, поэтому мы перевели разговор на компьютеры, Spotify и скайп. Скайп Арне видел в сериале «Семья Джетсон» и был поражен этой технической новинкой, которая будто совмещала в себе возможности телефона и телевизора. Тут, разумеется, встал вопрос о том, как современные средства коммуникации убивают бумажные газеты. Эту тему обсуждали тогда все журналисты, как действующие, так и бывшие, словно она была частью их профессиональных обязанностей.

– Как Йордис? – вдруг вспомнил я.

– Как всегда.

– Я хочу поговорить с ней, – сказал я и повернулся к девочке. – Посиди здесь с Арне, я сейчас.

Йордис звали соседку Арне. Тонкая, почти бесплотная, как осиновый лист, с белым как мел лицом, она отличалась наблюдательностью и подмечала много интересного. Она страдала от непереносимой, как выражаются все пожилые люди, боли, которая могла нахлынуть когда угодно. Особенно больно Йордис было сидеть. Поэтому бóльшую часть дня она стояла у окна за гардиной, такой же прозрачной и белоснежной, как и ее кожа.

Прошлым летом я уже имел дело с Йордис и сейчас был совсем не против с ней пообщаться. Старушка тоже очень обрадовалась встрече, даже легонько потрепала меня по щеке. Собственно, своим визитом я преследовал еще одну, тайную цель: хотел сделать от Йордис один звонок, не потревожив девочку.

– У Арне слишком громкая музыка, – объяснил я старушке.

– Он совсем с ума сошел, с тех пор как купил эту машину, – поддержала она, очевидно имея в виду магнитофон.

В доме Йордис и вправду стояла мертвая тишина.

Листая записную книжку, я размышлял о том, кто расчесывает на коврах Йордис кисточки.

Я искал номер Эвы Монссон.

Даже если моя подопечная и не хотела связываться с полицией, я должен был спросить у Эвы совета. Мне ведь не обязательно выкладывать ей всю правду. В прошлый раз, когда мы с Эвой вместе расследовали убийство, я тоже не делал этого. Я не обязан ни перед кем отчитываться, даже если не совершил ничего противоправного.

Но сейчас Эва не отвечала. Автоответчик предложил мне отправить эсэмэску.

Я отправил.

После этого я позвонил еще кое-кому из репортеров в надежде, что они наведут справки. Они спрашивали меня, что я могу им предложить. Не много, фактически ничего.

Потом я связался с Симоном Пендером. Я уже посылал ему сообщение, что срочно выехал к Арне Йонссону, поскольку тот вдруг почувствовал себя как никогда потерянным и одиноким. Теперь я хотел сказать Симону, что не знаю, когда вернусь.

Потом я позвонил в полицейский участок Мальмё и спросил инспектора Эву Монссон.

Мне ответили, что она в отъезде и будет только завтра.

– И где же она? – поинтересовался я.

– В Стокгольме.

Я задумался.

Потом поблагодарил Йордис за возможность воспользоваться ее телефонным аппаратом и пообещал отныне наведываться к ней чаще. Ее ладонь легла в мою, будто большая невесомая снежинка.

Она ненавидела Сконе.

Или нет, «ненавидела» – слишком сильное слово, она его просто не любила.

Возможно, это было связано с тем, что она бывала здесь недолго, но она никогда не чувствовала в себе ни малейшего желания наведаться в Эстерлен, Фальстербу, Бостад или Тореков, – те места, где так любят отдыхать стокгольмцы.

А сейчас она сидела в сконской гавани и с презрением косилась на туристов, которые с утра пораньше уже слонялись в дождевиках вдоль берега. Туристам так положено, и вообще, надо же что-то делать, потому что плохой погоды не бывает, а бывает плохая одежда.

Она ведь тоже путешествовала и прошла через все это.

И как же она все это ненавидела.

Ее родители любили кемпинг, и она с содроганием вспоминала дождливые летние ночи, сырую палатку и тучи комаров. Иногда заползали даже пауки, а в воде было полно медуз. Но все равно нужно было плавать и, как про́клятым, разъезжать по побережью.

Тогда она поклялась себе, что, когда вырастет, не будет заниматься ничем подобным. И никогда не подвергнет такому испытанию своих детей.

Ведь есть же отели, в конце концов.

Некоторые даже с бассейнами. Здесь, в Швеции.

Однажды летом ей посчастливилось пережить аллергический шок, и врач «скорой помощи» строго-настрого запретил ночевать в палатке. Тогда она целую неделю блаженствовала в отеле, ела на завтрак что хотела и нежилась в шезлонге. Но потом папа посчитал, что это слишком дорогое удовольствие, и они уехали домой.

Собственно, она ничего не имела против этого. Просто жить дома и ничего не делать, ощущая – как бы тяжело это ни было – свою принадлежность к клану так называемых детей предместья.

Тем не менее она была вынуждена признать: этот уголок Сконе, в котором она оказалась, был довольно красив, несмотря на дождь.

Она сидела на пирсе и смотрела на поселок, взбиравшийся по крутому прибрежному склону. С другой стороны было море. Когда над ним показывалось солнце, можно было увидеть Данию. По крайней мере, вообразить.

В гавани полно иностранных судов и суденышек. Большинство – датские, но матросов она не видела. В другие дни люди греются на палубах в шезлонгах, пьют, едят или просто загорают. Ведь датчане не более чем разновидность сконцев, или наоборот? Данию она тоже не любила, потому что плохо понимала датский на слух. И сама в Копенгагене говорила только по-английски.

Она встала и прогулялась вдоль пирса. В конце концов, от дождя ее защищали низкие резиновые сапоги модной модели и огромный зонт.

Она радовалась, что больше не нужно жить в палатке, и была просто счастлива, что не вышла замуж за моряка. Правда, она плавала на яхте во Флориде, но ведь это совсем иное дело. Другие везли ее, управлялись с парусом, а она только сидела, подставив лицо солнцу.

Возвращаясь в Сольвикен, я выбрал дорогу на Хёганес. Не то чтобы события последних дней нагнали на меня страха, но я сидел в машине с неприятным сосущим ощущением в желудке. Я и сам не понимал, почему поехал на Хёганес и зачем мне вообще понадобилось в Сольвикен. Чем больше видишь, тем меньше понимаешь – в этом одном я был убежден наверняка.

Яичница с колбасками у Арне – вот все, что я съел за весь день. Поэтому я остановился возле закусочной наискосок от старой аптеки, чтобы купить пару сосисок с картофельным пюре и хлебом.

Хёганес сильно изменился с тех пор, как я бывал здесь в детстве. Он переживал упадок, как и все промышленные городки, где производство пошло на убыль. На улицах стояла мертвая тишина, совсем как в редакции современной газеты.

И все же жизнь продолжалась.

В Хёганесе строились высотные здания и открывались сырные лавки. В книжных магазинах появлялись кафетерии и наконец-то начали продавать книги, а не только записные книжки и оберточную бумагу. Постепенно центр города со старой площади Бруксторгет сместился в квартал с множеством ресторанов, тайских и прочих, не уступающих подобным заведениям в любом большом городе. Здесь же появился крытый рынок и даже ресторан суши.

Последнее представлялось не менее немыслимым, чем подземный поезд в Мальмё.

К северу от города, справа от кольцевой дороги, открылась коптильня, и рыба в ней была не хуже, чем на стокгольмском рынке Эстермальмсхаллен. Сюда тянулись длинными вереницами туристические автобусы из разных стран, тысячи туристов с туго набитыми кошельками.

Насытившись, я сел за руль и, проезжая мимо площади, вдруг заметил знакомую фигуру. В тот раз на мужчине была бейсбольная кепка, тем не менее сомнений не оставалось: это был тот самый человек, который ночью бродил возле моего дома.