Стивен Кинг - Темная половина Страница 5

Если и стоило чего-то бояться, так это…

Прекрати, приказал его мозг сухим, жестким тоном, заставлявшим побледнеть и замолкнуть самых шумных и беспокойных из его студентов. Немедленно прекрати эту чушь.

Не сработало. Как бы ни был эффектен этот тон со студентами, на самого Тэда его властный эффект не распространялся.

Он опять взглянул на фотографию, но на этот раз не обращая внимания на лица, свое и жены, нахально ухмыляющиеся друг другу, словно подростки, затевающие веселый розыгрыш.

ДЖОРДЖ СТАРК

1975–1988

Не очень славный малый

Вот от чего ему было не по себе.

От этого надгробного камня. От этого имени. От этих дат. И больше всего от этой кислой эпитафии, которая вызывала у него там, внизу на снимке, смех, но по какой-то причине была ничуть не смешна в своей основе.

Это имя.

Эта эпитафия.

— Не имеет значения, — пробормотал Тэд, — Выродок уже сдох.

Но какое-то гнетущее чувство не проходило.

Когда вернулась Лиз, держа в каждой руке по переодетому в свежее близнецу, Тэд снова был погружен в статью.

— Убил ли я его?

Тэд Бюмонт, выдвигавшийся однажды как самый многообещающий американский новеллист на премию «Нейшнал бук» за роман «Резкие танцоры» в 1972-м, задумчиво повторил вопрос.

— Убил, — вновь произнес он это слово так осторожно, словно раньше оно никогда не приходило ему в голову, хотя… Убийство — это почти все, о чем его «темная половина» — как Бюмонт называл Джорджа Старка — когда-либо действительно думала.

Из керамической вазы с широким горлом, стоящей рядом с его старомодной пишущей машинкой «Ремингтон-32», он достает карандаш «Черная Красотка — Берол» (единственный инструмент, которым, если верить Бюмонту, стал бы писать Старк) и начинает легонько покусывать его. Судя по тому, как выглядит с дюжина других карандашей в керамической вазе, грызть их — его привычка.

— Нет, — произносит он наконец, кидая карандаш обратно в вазу, — я не убивал его, — он поднимает голову и улыбается. Бюмонту тридцать девять, но когда он так открыто улыбается, то вполне может сойти за одного из своих собственных студентов. — Джордж умер естественной смертью.

Бюмонт утверждает, что Джорджа Старка придумала его жена. Элизабет Стефенс Бюмонт, спокойная и миловидная блондинка, отказывается выступать в роли единственного ответчика.

Все, что я сделала, — говорит она, — это предложила ему написать роман под другим именем и посмотреть, что из этого выйдет. Тэд переживал серьезный творческий кризис, и ему был необходим какой-то толчок. А Джордж Старк, — она смеется, — на самом деле присутствовал всегда. Я видела его следы в некоторых незаконченных вещах, которые Тэд время от времени начинал и бросал. Все дело было только в том, чтобы заставить его вылезть из кладовки.

Судя по словам многих его сверстников, проблемы Бюмонта выходили за рамки творческого кризиса. Как минимум, двое хорошо известных писателей (не разрешившие называть их имена) говорят, что всерьез беспокоились о здравости рассудка Бюмонта в этот критический период от его первой книги до второй. Один из них полагает, что Бюмонт, возможно, пытался покончить с собой после выхода «Резких танцоров», которые принесли больше хвалебных отзывов от критиков, чем гонораров.

На вопрос, подумывал ли он когда-нибудь о самоубийстве, Бюмонт лишь качает головой и говорит:

— Это идиотская мысль. Проблема заключалась не в успехе у читателей; это был творческий кризис. А у мертвого писателя нет шансов выйти из него.

Тем временем Лиз Бюмонт продолжала «обрабатывать» — словечко Бюмонта, — идею псевдонима.

— Она говорила, что я мог бы хоть раз плюнуть на все и расслабиться, если б захотел. Писать все, что взбредет мне в голову, не боясь, что «Нью-Йорк таймс бук ревью» каждую секунду заглядывает мне через плечо. По ее словам, я мог написать вестерн, детектив, научно-фантастический рассказ. А мог и криминальный роман.

Тэд Бюмонт усмехается.

— Думаю, последнее она упомянула нарочно. Она знала, что я давно носился с мыслью о криминальном романе, хотя так ни разу и не смог взяться за него. Идея псевдонима послужила для меня своеобразной приманкой. От нее повеяло свободой… Как от потайной дверцы, за которой можно укрыться, убежать… Если вы понимаете, о чем я. Но было тут и еще кое-что. Нечто такое, что очень трудно объяснить.

Бюмонт тянется к вазе с остро заточенными беролами, потом отдергивает руку. Он переводит взгляд на застекленную заднюю стену своего кабинета, за которой открывается весенний пейзаж с зеленеющими деревьями.

— Думать о работе под псевдонимом было все равно, что думать, как я стану невидимкой, — произносит он наконец, как будто колеблясь. — Чем больше я играл с этой мыслью, тем больше чувствовал, что это было бы, как… ну… заново себя придумать.

Его рука тянется к вазе и на этот раз ей удается, пока его мысли заняты чем-то другим, выташить один из торчащих карандашей.

Тэд перевернул страницу, поднял голову и посмотрел на близнецов, сидящих в своем высоком двойном стуле. «Близнецы» — всегда мужского рода, даже если речь идет о мальчике и девочке… Ну, в крайнем случае — близняшки, если уж не хочешь прослыть приверженцем половой дискриминации, свиньей мужского пола. Впрочем, Уэнди и Уильям были настолько идентичны, насколько это возможно, не будучи одним и тем же созданием.

Уильям улыбнулся Тэду из-за своей бутылочки.

Уэнди тоже улыбнулась Тэду из-за своей, продемонстрировав, правда, некоторую принадлежность, которой ее брат еще не обладал — один-единственный передний зубик, прорезавшийся совершенно без боли, просто прошедший поверхность десны так же бесшумно, как перископ подводной лодки протыкает поверхность океана.

Уэнди оторвала пухлую ручонку от своей пластиковой бутылочки. Раскрыла ее, показав чистенькую розовую ладошку. Закрыла. Открыла. Знак Уэнди.

Не глядя на нее, Уильям оторвал свою ручку от своей бутылочки. Раскрыл ее, показывая чистую розовую ладошку. Закрыл. Знак Уильяма.

Тэд торжественно оторвал одну из своих рук от стола, раскрыл ладонь, закрыл, снова раскрыл.

Близнецы улыбнулись за своими бутылочками.

Он опять взглянул на журнал. Эх, «Пипл», подумал он, где бы мы были, что бы делали без тебя. Это звездный час Америки, ребята.

Писатель припомнил и вытащил наружу все грязное белье, которое только можно было вытащить — конечно, главным образом, поганый четырехлетний кусок после того, как «Резкие танцоры» так и не получили «Нэйшнал бук», но… этого следовало ожидать, и сейчас он поймал себя на том, что не очень раздосадован представшей перед мысленным взором картиной. Во-первых, белье было не такое уж грязное, а во-вторых, он всегда чувствовал, что с правдой жить легче, чем с ложью. Уж во всяком случае в забеге на длинную дистанцию.

Что, конечно, влекло за собой вопрос: а имеют ли что-нибудь общее журнал «Пипл» и «длинная дистанция»?

Ну, ладно. Все равно теперь уже поздно.

Парня, который написал статью, звали Майк, — это он помнил, но вот фамилия? Если только ты не граф, сплетничающий о королевском семействе, или не кинозвезда, судачащая о другой кинозвезде, твоя подпись, когда ты пишешь для «Пипл» всегда стоит в самом конце публикации. Тэду пришлось перелистать четыре страницы (из них две полностью отданные рекламе), чтобы дойти до автора. Майк Доналдсон. Они с Майком засиживались допоздна, просто болтая, и когда Тэд спросил парня, неужто и вправду для кого-то будет иметь значение, что он написал пару книг под другим именем, Доналдсон ответил так, что Тэд долго смеялся.

— Опыт показывает, — сказал он, — что у большинства читателей «Пипла» чрезвычайно узкие носы. Из-за этого им нелегко клевать, и потому они рады клевать любого, до кого только могут дотянуться. Они захотят узнать все о твоем дружке Джордже.

— Он мне не дружок, — возразил Тэд, все еще смеясь.

Лиз стояла у плиты, и он спросил:

— Ты все еще возишься, крошка? Тебе помочь?

— Все нормально, — сказала она. — Просто варю немножко похлебки для малышек. Ты все еще не можешь оторваться от себя?

— Пока нет, — без малейшего смущения ответил Тэд и вновь углубился в статью.

— Самое трудное здесь было имя, — продолжает Бюмонт, легонько покусывая карандаш. — Но это было важно. Я знал, что это могло сработать. Я знал, что это может вытащить меня из творческого кризиса, с которым я боролся, если… если только у меня будет индивидуальность. Настоящая индивидуальность, которая будет существовать отдельно от меня.

Как же он выбрал Джорджа Старка?

— Есть такой писатель, автор криминальных романов по имени Доналд Е. Уэстлейк, — объясняет Бюмонт. — И под своим настоящим именем, которым он подписывает свои криминальные романы, Уэстлейк пишет еще очень забавные бытовые комедии из американской жизни и о разных ее смешных неурядицах. Но начиная с ранних шестидесятых и примерно до середины семидесятых он написал целую серию романов под именем Ричарда Старка, и эти книги — совершенно иные. Они написаны о человеке по имени Паркер, по профессии он вор. У него нет прошлого, нет будущего и нет — в лучших романах — никаких интересов, кроме как грабить и воровать. В конце концов, по причинам, о которых вам лучше спросить самого Уэстлейка, он перестал писать книги о Паркере, но я никогда не забуду, что он сказал после того, как псевдоним был уничтожен. Он сказал, что сам писал книги в ясные, солнечные дни, а Старк забирал себе дождливые. Мне понравилось это, потому что дни между 1973-м и началом 1975-го для меня были дождливыми.