Альбина Нури - Очарованная мраком Страница 5

Поговорили минут пять, не больше. Тетушка речитативом отбарабанила положенные пожелания, для порядка поинтересовалась, как племянница себя чувствует, получила фальшивые уверения, что все в порядке, и повесила трубку, сообщив, что у них уже девять утра, у нее начался рабочий день и больше разговаривать она не может.

Под конец нашей беседы в кухню вплыла Азалия. Она работала начальником юридического отдела в крупной компании, которая занималась чем-то, связанным с нефтью. Вставала рано, обычно не завтракала, только пила зеленый чай с ложкой меда, зато не менее часа рисовала лицо. Мы выходили из подъезда примерно в одно и то же время, садились в свои машины: я в белую малолитражку, Азалия в роскошный алый внедорожник. И разъезжались по своим делам.

– Утро доброе, – пропела мачеха. – У тебя же сегодня день рождения?

– Да. И тебе доброго утра.

– Поздравляю, дорогуша. Как отмечать планируешь?

Я оторопела, пораженная неуместностью вопроса, и язвительно ответила:

– Известно как. С песнями и плясками. Обстановочка-то располагает!

Ждала, что Азалия смутится, но та не отреагировала. Спокойно заварила себе чай в маленьком чайничке, достала пузатую банку с медом, мурлыча под нос песенку.

Когда рядом не было никого, перед кем требовалось играть, она не утруждалась изображать убитую горем вдову. Я в число зрителей не входила, так что в моем присутствии Азалия напевала, пила любимый коньячок, смотрела сериалы и шоу, слушала музыку, болтала по телефону, хохотала. Жгла мерзкие ароматизированные свечи, от которых вся квартира пропиталась горько-сладким ароматом.

Ни разу за эти дни я не увидела следов слез на ее лице. Ни аппетита, ни сна Азалия тоже не потеряла.

Разумеется, на поминках поведение коренным образом менялось. На свет божий извлекались приличествующие случаю атрибуты: кружевной черный платок, помада блеклого персикового оттенка, строгое темно-серое трикотажное платье, туфли на низком каблуке. На лицо навешивалась печальная мина, волосы укладывались в старомодный пучок.

Преображение было поистине удивительным: в Азалии, несомненно, пропадала великая актриса. Откуда-то возникали горькие складки возле губ, глаза казались чуть припухшими от бессонных ночей, руки начинали слегка подрагивать. Но самым поразительным было умение плакать: бурные потоки слез начинали извергаться из глаз всякий раз, когда ей было нужно.

Однажды я наблюдала, как режиссер пытался заставить начинающих актеров плакать. Юноши и девушки, которые готовились в ближайшем будущем штурмовать экраны и театральные подмостки, старались из всех сил. Сосредотачивались и собирались с мыслями. Вспоминали самые страшные, унизительные и грустные моменты своей жизни. Пробовали воскресить в памяти чувствительные эпизоды из фильмов и книг. Режиссер пугал их, орал и оскорблял – ничего не помогало. Чем все закончилось, смог ли хоть кто-то зарыдать, я так и не узнала, ушла. Но в том, что заставить себя плакать усилием воли часто не под силу даже профессиональным (ну пусть полупрофессиональным) актерам, убедилась.

Азалия же делала это легко и играючи.

Меня поражал ее неприкрытый, откровенный цинизм, было обидно за отца: окажись на месте Азалии, он, вне всякого сомнения, вел бы себя совсем иначе. В ее отношении к мужу никогда не было и намека на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хватка собственницы. А то, что она вытворяла после его смерти, было злым фарсом, гримасничаньем, оскорблением его памяти.

Но знала об этом только я. Знала – и молчала. Кто бы мне поверил?

Больше в то утро между нами не было сказано ни слова. Я поспешно ретировалась из кухни, оделась и ушла на работу раньше обычного. Мне нужно было зайти в магазин, купить торт, конфеты, вино и разные мелочи: именинники на кафедре традиционно «проставлялись». Полагалось прибыть наряженной, напомаженной, накрыть шведский стол, получить в подарок букет и какую-нибудь безделушку, выслушать пожелания и растроганно поблагодарить коллег.

Телефон призывно загудел, завибрировал. Кто бы это мог быть? Звонок с работы исключался. Поздравлений я ни от кого не ждала: тетя Нелли уже отметилась, Ира звонила час назад, Татьяна тоже. Она каждый год поздравляла меня лично, но на этот раз не смогла: отбыла в командировку.

Татьяна возглавляла пресс-службу крупного кондитерского холдинга и позавчера уехала в региональное отделение, писать о тамошней сдобно-сладкой жизни. Впрочем, она в любом случае не станет больше звонить к нам в дверь: вряд ли ей захочется натыкаться на Азалию. Их взаимоотношения – отдельная история.

Я дотянулась до телефона, увидела, кто звонит, и сердце, вопреки всему, сжалось. Некоторое время я смотрела на экран, но потом все же ответила:

– Алло. Я слушаю.

– Привет, Манюня! – сердечно произнес знакомый голос. – Поздравляю, дорогая. Всего тебе самого хорошего, и побольше.

– Спасибо, Жан, – отозвалась я, изо всех сил стараясь говорить сдержанно и сухо. – Но не стоило утруждаться. И не зови меня так.

– Прости, по привычке. Чего невеселая? Занята?

– За рулем.

– Ясно. Как ты? Как отец?

Разумеется, Жан ничего не знал: мы не общались примерно десять месяцев. Причем расстались далеко не друзьями. Потому и удивительно, что он звонит и ведет себя, как обычно. Врожденное нахальство. Я бы так не смогла.

– Папа умер.

– Как? – опешил он. – Прости, ради бога… Он что, болел или…

– Сердце.

– Мне правда жаль. Почему не позвонила? Мы не чужие люди.

Вроде бы огорчился. Хотя отношения у них с папой были отвратительные.

– Давно уже чужие.

– Зря ты так. Может, помощь нужна?

То, с какой проникновенной задушевностью он умел иногда говорить, раньше производило на меня сильнейшее впечатление. Я считала, что Жан просто носит на людях маску – это у него профессиональное. А на самом деле он тонкий, глубокий и ранимый человек с большим сердцем и широкой душой. Только мне, верила я, он открывается по-настоящему.

Лишь спустя долгое время до меня стало доходить, что это всего-навсего часть роли, четко продуманная тактика для извлечения выгоды. И опробует ее Жан абсолютно на всех, кто ему нужен и может быть полезен.

Я ничего не ответила, и он продолжил:

– Послушай, может, мы могли бы…

– Нет, не могли бы. И вообще, зачем ты звонишь? Неужели не с кем провести вечер? Все твои девки заняты?

Черт, ну вот зачем я это ляпнула?! Кто меня за язык тянул?

– Просто хотел поздравить… Не думал, что…

– Спасибо. Извини, не могу больше говорить.

Я бросила трубку, злясь на себя за свою несдержанность. Теперь Жан решит, что по-прежнему небезразличен мне!..

На самом деле моего бывшего зовут Иваном. Но об этом мало кто знает: он давно взял себе сценический псевдоним «Жан Пожидаев», и теперь даже родная тетка, которая заменила ему рано погибших родителей, именует племянника исключительно на французский манер.

Познакомились мы в институте: Жан учился на театральном факультете, был на два года старше; я оканчивала третий курс и пришла на дипломный спектакль выпускников. Ставили слабенькую современную пьесу: теперь уж не вспомнить ни автора, ни названия. На сцене было людно, шумно и красочно, актеры играли задорно, с огоньком. Но я замечала только главного героя, просто прилипла к нему взглядом. Он появлялся в каждом действии и вытягивал постановку, умудряясь сделать значимыми откровенно провальные сцены. Даже непрофессионалам было ясно, что это чрезвычайно одаренный актер.

В тот день, после окончания спектакля, я сделала то, чего никогда не делала раньше: отправилась с несколькими сокурсницами за кулисы, на вечеринку. А ушли мы с Жаном оттуда вместе, в самый разгар попойки.

Никогда раньше в моей жизни не случалось ничего даже отдаленно похожего на это озарение. Я ни в кого не влюблялась, подростковые увлечения и школьные романы обошли меня стороной. В старших классах за мной бегал один мальчик, Сережка Гусев, но его чувства вызывали только раздражение. Будучи студенткой, я дважды ввязывалась в ненужные, глупые отношения, но оба романа закончились, не успев толком начаться. Тем оглушительнее было внезапно обрушившееся на меня осознание того, что раньше я жила половинчатой, ущербной жизнью. Наши отношения продолжались около двух лет, а когда закончились, я сказала себе: такое со мной было в первый и последний раз! Второго мне просто не пережить.

Теперь между нами все кончено, но этот звонок… Я решительно подавила воспоминания, которые грозили нахлынуть и захлестнуть меня с головой, и сосредоточилась на дороге. Там наметился просвет: снегопад немного поутих, и машины ехали быстрее. Через пятнадцать минут я уже входила в просторный институтский вестибюль. Здесь меня догнала Ира и, оживленно щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа.

Она все говорила и говорила, но я слушала вполуха, кивая и что-то одобрительно мыча в нужных местах. Выбросить из головы Жана не получалось.