Крейг Расселл - Кровавый орел Страница 5

Фабель взял в руки прислоненную к лампе на буфете фотографию с истрепанными углами. Захватанный кусочек чьей-то жизни – реальной жизни. Такой же уместный в этом стерильном нежилом помещении, как смех на похоронах. Фотография была сделана в солнечный день – похоже, в гамбургском парке Плантен-ун-Блюмен. Фотография старенькая, с большого расстояния, да и качество не ахти какое, но Фабель мог различить лицо девочки лет четырнадцати с волосами мышиного цвета. Лицо как лицо – не красавица и не дурнушка. Мимо такой пройдешь на улице не оглянувшись. Рядом с девочкой стояли парень лет девятнадцати и пара старше сорока. Непринужденность поз говорила яснее ясного: это семья.

– Какой бы она ни была, она была человеком, – возразил Фабель молоденькому полицейскому, не глядя на него. – Чьей-то дочерью… Знать бы вот только – чьей… – Он вынул из пиджачного кармана пакетик для улик и вложил в него истрепанную фотографию. Затем повернулся к Мёллеру: – Жду вашего письменного отчета! Пожалуйста, не тяните с ним.

Выйдя из квартиры, Фабель пошел к соседке снизу – прихватив с собой Беллера. Там, судя по глубине и количеству морщин, весьма древняя, но бодрая и живая старушка благородного вида уже угощала чаем полицейского в форме. Ее квартира по планировке была точной копией той, где сейчас лежал труп. Однако за десятилетия владелица так обжила это небольшое пространство и превратила его в столь уютное, набитое всякой всячиной зеленое гнездышко, что оно стало как бы частью ее самой. По контрасту квартире наверху придала индивидуальность не чья-то жизнь, а чья-то смерть.

Полицейский со смущенной улыбкой подхватился было прочь, но Фабель добродушно махнул рукой: сиди! Беллер представил хозяйку как фрау Штайнер. Она смотрела на Фабеля большими круглыми водянистыми глазами, которые в сочетании с короткой шеей делали ее похожей на сову. Фабель взял стул у стены и подсел за большой стол в центре комнаты – напротив старушки.

– С вами все в порядке, фрау Штайнер? – спросил он. – Понимаю, происшедшее для вас большой шок. Событие из ряда вон. Плюс суматоха, шум, десятки посторонних в доме… Представляю, как все это неприятно! Любой разволнуется!

Пока Фабель говорил, старуха тянулась головой к нему и напряженно морщилась, с трудом ловя каждое его слово.

– Ничего, справляюсь, – сказала она. – Как раз шум меня не беспокоит… Я, знаете ли, глуховата.

Фабель заговорил громче:

– Извините, не учел. Стало быть, вечером и ночью вы ничего не слышали?

Фрау Штайнер внезапно погрустнела.

– Слышать, может, и слышала… Да только что именно слышала – не знаю.

– То есть?

– У меня постоянно звенит в ушах. Возможно, это с моей глухотой как-то связано или с возрастом. Врачи говорят: какой-то тиннитус, чтоб ему неладно было! Я перед сном аппарат-то свой слуховой снимаю и все равно каждую ночь слышу не разбери что… какие-то хлопки, завывания… иногда даже нечто похожее на человеческие крики. Но это просто неотвязный шум в ушах. Поэтому я толком не знаю, что слышала: звон в собственных ушах или реальный шум и крики из квартиры наверху.

– Ах, сочувствую вам. Эта болезнь, видать, штука препротивная!

– Да я приноровилась на ералаш в ушах не обращать внимания, иначе ведь и рехнуться можно! – сказала старушка и покачала совиной головой – так медленно и осторожно, словно боялась повредить шею резким движением. – Эту напасть я терплю, молодой человек, с времен незапамятных – говоря точно, с июля 1943 года.

– Британская бомба контузила?

– Угадали. Не успела до бомбоубежища добежать. С той проклятой ночи барабанные перепонки и шалят. Ну и поджарилась изрядно… – Старушка оттянула длинный рукав черной шерстяной кофты и показала поразительно тонкую руку. Сухая, морщинистая кожа была вся в розово-белых пятнах. – На треть обгорела – едва выходили. Но этот чертов звон в ушах самое плохое, всю душу вымотал… – Она сделала короткую паузу, словно решала, поплакать ей или удержаться. Печаль придавала диковинную красоту ее большим совиным глазам. – Горько мне, что я так оплошала. Бедная девочка, видать, звала на помощь и кричала, кричала… А я, калоша старая, ничего не слышала…

На туалетном столике за старушкой стояли десятки старых черно-белых фотографий: она ребенком, подростком, молодой женщиной – узнаваемая с ранних лет по круглым совиным глазам; она и молодой мужчина с черной копной волос; тот же мужчина, только один и в форме резервного полицейского батальона времен Второй мировой войны. Фотографии детей отсутствовали. И послевоенных фотографий нет. Словно и не случилось этих последних пятидесяти лет ее жизни.

– Вы ее часто видели?

– Нет. А разговаривала с ней фактически только раз. Я подметала пол на лестничной площадке, а она шла к себе наверх.

– О чем же вы беседовали?

– Да это и беседой назвать трудно. Поздоровались, перекинулись парой фраз о погоде – вот и весь разговор. Я пригласила ее к себе на чашечку кофе, но она, похоже, торопилась – вежливо отказалась и поскакала дальше через две ступеньки. Она производила впечатление женщины деловой и небедной… Сколько я ее мельком из окна ни видела – всегда элегантно одета. Туфли дорогие. Сапожки изящные. Все вроде бы иностранное. Больше мы с ней так вот – нос к носу – не сталкивались. Я только слышала иногда через дверь, как она каблучками по лестнице стучит туда-обратно.

– А часто к ней гости захаживали? Особенно мужчины?

Фрау Штайнер задумалась.

– Нет… к ней если кто и приходил, то редко.

– Знаю, вопрос не очень приятный, но должен его задать. Фрау Штайнер, вы замечали что-либо, из чего можно заключить, что ваша соседка была, возможно, проституткой?

Круглые глаза старушки округлились еще больше.

– Нет. Конечно, нет. А разве она была… гулящая?

– Точно не знаем. Будь она проституткой, вы бы, наверное, обратили внимание, что к ней много ходят, и все мужчины. Я прав?

– Я, конечно, специально не следила… Мне кажется, за все время два-три посетителя – не больше. Теперь, когда вы заговорили о мужчинах, я действительно припоминаю, что все ее гости были мужского пола. Ни одной женщины я не видела.

– Вы можете описать их?

– О нет, – сказала фрау Штайнер, опять очень медленно покачав головой. – Не уверена даже в том, заходили ли к ней разные мужчины или каждый раз один и тот же. – Она показала в сторону входной двери, в которой было небольшое оконце с полупрозрачным золотисто-коричневым стеклом. – Я видела через стекло только очертания.

– Значит, вы не смогли бы опознать ни одного из бывших у нее мужчин?

– Только молодого человека, который снял эту квартиру…

– Его зовут Ганс Клугманн, герр гаупткомиссар, – быстро вставил Беллер. – Именно он обнаружил тело и позвонил в полицию.

– Он часто сюда приходил? – спросил Фабель у фрау Штайнер.

Старуха пожала тощими плечами:

– Я видела его только несколько раз. Как я уже сказала, возможно, я только его и слышала на лестнице. А может, всякий раз был другой… – Фрау Штайнер метнула еще один взгляд через прихожую на дверь с непрозрачным оконцем. – Вот что значит стареть, молодой человек. Мир сжимается и сжимается, пока не сведется к теням, мелькающим за твоей дверью…

– А когда герр Клугманн был здесь в последний раз? Можете точно вспомнить?

– На прошлой неделе… или на позапрошлой. Мне искренне жаль, но я, говоря по совести, мало этим интересовалась.

– Ничего страшного, фрау Штайнер. Спасибо, что уделили нам время.

Фабель поднялся со стула.

– Позвольте спросить, герр гаупткомиссар?.. – Водянистые совиные глаза часто-часто заморгали.

– Да, фрау Штайнер?

– Она страдала ужасно?

Скрывать не имело смысла. Все равно скоро все жуткие подробности будут в газетах.

– Боюсь, что да. Но теперь все, отмучилась… Всего доброго, фрау Штайнер. Если вдруг что вспомните или вам что-то понадобится – обратитесь к любому из полицейских.

Старуха, казалось, не слышала его. Осторожно покачивая головой, она тихо причитала:

– Какая трагедия! Ах, какая трагедия!

Когда они вышли из квартиры, Фабель спросил у Беллера:

– Ты, если я не ошибаюсь, был первым на месте преступления?

– Так точно.

– И никто поблизости не околачивался?

– Нет, герр гаупткомиссар. Тут был только этот Клугманн, который нам позвонил… Ну и к этому времени молодая пара вышла из своей квартиры на первом этаже.

– А случайно, не видел поблизости пожилого мужчину – небольшого роста, коренастого?

Беллер задумался, потом замотал головой.

– А позже, – настаивал Фабель, – когда начали собираться зеваки-вампиры? Крепкий такой старик под семьдесят? Похож на иностранца… Лицо славянского типа… то ли поляк, то ли русский. Глаза очень заметные – зеленые.