Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София Страница 5

Можно еще пойти в деревню, но он не донесет ведро до дома. На улице уже начинал сгущаться губительный зной.

«Не нужно бояться собак», — вдруг раздался вчерашний голос.

От неожиданности Вик разжал пальцы, и чашка, которую он вертел в руках, полетела на пол. Он успел подумать, что отец, не досчитавшись посуды, будет в бешенстве. И что петухи или просьбы набрать воды его не разбудят, а вот звон взрывающейся осколками чашки очень даже может.

Мир перевернулся перед глазами. Всего на миг, плеснув в разум тягучей темнотой.

Вик стоял, выпрямившись, и держал на ладони целую чашку.

— Ты… чего?!

«Поймал чашку. Ты же испугался, что она разобьется», — ответил голос слегка удивленно.

— Ты что, можешь так делать, да? Ловить за меня чашки? А еще что? Жить ты за меня потом станешь?

Что-то чужое поселилось в голове. Вроде доброе, волшебное. У него есть огоньки, и темнота, которая, между прочим, приходит каждую ночь, с ним не такая страшная. И все-таки это — чужак. У него, кажется, нет своего тела. Нет своих рук, чтобы ловить чашки.

«Я не стану за тебя жить. Если я тебя пугаю — могу молчать. А если хочешь — научу, что делать с собаками», — пообещал голос, не изменяя своему вчерашнему спокойствию.

— И что ты, покажешь им огоньки и расскажешь про сов? — проворчал Вик, все еще настороженный чужим присутствием.

Впрочем, запрещать ему говорить мальчику не хотелось. Как же, наверное, этому голосу будет одиноко, если даже он не станет с ним говорить? Он ведь не может завести себе других друзей.

«Нет. Я не думаю, что могу показывать собакам огоньки», — со странным сожалением произнес голос.

— А что тогда делать? Собаки кусаются.

У него на плече и правда все еще ныл желтеющий синяк. Он понимал, что пес просто слегка прикусил, но боль донимала тяжелой пульсацией еще неделю.

«За хлевом, в мешках хлебные корки. Твой отец их привез из столовой в городе. Возьми несколько и иди к собакам».

— Они не станут есть хлеб. Папа им что-то варит…

«Они голодны, Вик. Они будут есть все, что ты им дашь», — в голосе говорящего скользило осуждение? Печаль? Или Вику только показалось?

Он, пожав плечами, вышел из дома.

На улице еще не собралась душная жара. Солнечный свет путался в пышных кронах высоких деревьев, растущих за забором.

У деревьев плотные, темно-зеленые листья. Мощные ветви, тянущиеся к небу и шершавые, темно-серые стволы.

Вик любил смотреть на деревья. И не любил смотреть на двор.

Во дворе куча ржавого хлама, запущенный огород и редкая, вытоптанная поросль травы. Иногда то тут, то там появляются цветы. Нежные, несмелые, будто бабочки, замершие на земле. Он никогда не рвал цветов.

В хлеву что-то хрюкало и повизгивало.

Вик поморщился. Он не любил свиней. Боялся их, а еще неосознанно ревновал. Свиней отец любил. Этих розовых тугих чудовищ с человеческими глазами и зубами.

«Тебе не нужно заходить к свиньям. Но и бояться их незачем, это просто животные».

— Тебя послушать, так ничего не нужно бояться! И свиней, и собак, и темноты! Самый смелый? — голос начинал раздражать.

Может, он еще и считает его трусом, раз не желает разделять его страхов?

«Нет. Я ужасно боюсь… других вещей», — так же спокойно ответил голос.

— Каких же? Боли? Воды? Насекомых?

«Боли. Боюсь сделать кому-то больно».

— И что в этом страшного? Не тебе ведь больно, — возразил Вик, но тут же осекся.

Как-то он толкнул сестру. Не помнил, почему. Вроде даже не со зла, они просто заигрались. Она упала, ударившись спиной об угол стола. И прежде обжигающего стыда пришел морозный ужас. Он ведь точно знал, что она ничего себе не сломала, и что она не станет говорить родителям. Но страх перед причиненной им болью полоснул, как плетью. И потом пришел стыд — болезненный, но понятный.

«Я боюсь превратиться в кого-то, непохожего на себя. Я еще не понял, кто я, и что здесь делаю. И сколько это продлится. Так что можно сказать, что я еще боюсь смерти», — продолжил голос.

— Как ты станешь не похожим на себя? Вот ты есть, ты что-то хочешь и делаешь, как хочешь. Поступаешь, как думаешь, пра-виль-но поступать. У тебя же всегда есть выбор, — сказал Вик, с усилием развязывая веревку на мешке.

Слово «правильно» ему нравилось. Хорошее было слово, жаль, что вокруг все было совсем, совсем неправильно.

«К сожалению, выбор у нас есть не всегда. Эту не бери, видишь, вон на той плесень. Ищи те, которые плесенью не пахнут», — посоветовал голос.

— Ты же сказал, они все съедят?

«Мы же собираемся с ними дружить, а?»

Дружба с собаками казалась Вику чем-то абсурдным. И вообще этот ничего не понимает. С него бы сталось вчера выйти в коридор и погладить того монстра с тысячей глаз. И назвать его «Пушистиком».

«А между прочим — ты стал бы бояться кого-то, кого зовут „Пушистиком“? И откуда ты знаешь, что монстр не хочет с тобой дружить?» — беззлобно усмехнулся собеседник.

«Пушистик», ну надо же! Зачем с ними дружить, с монстрами? Уж точно не от одиночества они становятся такими страшными, полными жажды чужой боли. И нечего искать в них хорошее.

Он сложил выбранные корки в чистое, пластиковое ведро. Отец обычно пользовался другим, металлическим, оно было больше и гораздо тяжелее.

Первый пес поднялся с пыльной земли, стоило Вику выйти из-за сарая.

Пес прижал уши и глухо заворчал.

— А ты можешь… как с чашкой?

«Могу. А если я завтра исчезну — так и будешь бояться собак?»

— Да, — просто ответил Вик, делая еще один шаг к псу.

С тихим звоном цепи поднялась вторая собака. Она не рычала, только скалилась, прижав уши.

«Как зовут собак?» — внезапно спросил голос.

Вик чувствовал его ровное спокойствие. Вставшие с земли, ощерившие загривки и оскалившие клыки, псы и правда ничуть его не тревожили.

— Правого зовут Правый, а левую — Левая.

«Они отзываются?»

— Нет, они… они не знают, как их зовут. Папа с ними не разговаривает.

«Тогда придумай им имена. Только сразу, не жди, пока вы подружитесь. На кого похож кобель?»

Пес был крупный, поджарый, с широкой брыластой мордой. У розового носа топорщились жесткие, короткие усы. Он и правда похож на…

— Боцман. Его будут звать Боцманом! У меня такой в книге нарисован.

«Молодец. Теперь придумай имя суке».

Сука была злее. Тощая, с тоскливыми желтыми глазами и узкой волчьей мордой, она переступала тонкими лапами по земле, готовая сорвать в ту же секунду, как он окажется на расстоянии броска. Это вообще словно была не собака, а лишь ее…

— Тень. Ее зовут Тень.

«Вот видишь. Теперь подойди к Тени, только медленно. Ведро поставь на землю, возьми в правую руку корку, а левую вытяни открытой ладонью вперед».

Доказывать что-то было бесполезно. «Подойди к собаке», «дай ей имя», дальше что, «погладь ей уши»?!

Черный нос Тени быстро задергался. Она замерла в нерешительности, не делая движений навстречу. Только прижала острые, рваные уши и спрятала клыки.

— Бери, я… я же не буду тебя обижать, — тихо сказал Вик, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он бы никогда не стал бить собаку. Ему было противно, когда отец, намотав на кулак цепь, бил собаку ногой под ребра. Собаки визжали, потом только скулили, и под конец — хрипели, придушенные ошейником. Цепь кобеля была длиннее, и он бил всегда сначала его так, чтобы сука не дотянулась со своей цепи. В этом было что-то бесчестное. Что-то подлое и малодушное.

Собака сделала пару неуверенных шагов. Зубы щелкнули, мазнув по пальцам — она схватила корку и бросилась к забору. Вик сам, без подсказки, взял ведро и протянул еще одну корку кобелю. Он подошел, все еще щерясь, и даже слегка прикусил его пальцы, забирая хлеб. Но ни одна собака больше не рычала.

Он разделил оставшийся хлеб на две равные части, одну оставив Боцману, а вторую подвинув к Тени.

«Крошки-то вытряхни», — проворчал голос, когда Вик начал торопливо набирать воду в ведро.