Нельсон Демилль - Золотой берег Страница 51

— Я не занимаюсь уголовными делами. У меня другая специализация.

— Да нет же, ты сможешь. Ты же адвокат.

— Какие улики Феррагамо собирается представить в суде в качестве доказательств?

— Да у него ни черта нет. Но ты же наверняка слышал такое выражение: «суд присяжных Нью-Йорка может предъявить обвинение даже сандвичу с ветчиной». Слышал?

— Да.

Большое жюри присяжных в Нью-Йорке заседает всегда за закрытыми дверями. Двадцать три человека присяжных рассматривают дела в отсутствие обвиняемого и его адвоката. Поэтому, имея на руках лишь материалы обвинения, Большое жюри обычно голосует за предание обвиняемого суду. Можно было с уверенностью сказать, что в случае с Белларозой так и будет. Я спросил:

— Так ты думаешь, что Феррагамо пытается запугать тебя тем, что передаст дело в суд?

— Да. Обычное жюри присяжных оправдало бы меня, так как у Феррагамо нет доказательств моей вины. В этом случае судебный процесс не состоялся бы. Но Феррагамо выбрал другую тактику — он созывает пресс-конференции. Он чертовски любит пресс-конференции. Он рассказывает всем, что мафия взялась за отстрел колумбийцев, ребят с Ямайки, и так далее, и тому подобное. Это же вранье! Мы же все занимаемся своими делами и друг другу не мешаем. Затем он заявляет: «Беллароза лично пристрелил Хуана Карранцу, чтобы преподать урок цветным». Понимаешь? Поэтому колумбийцы воют от ярости, они же все очень крутые. Да они хуже итальянцев, я тебе скажу. Сейчас у них в планах решить все mano a mano[17]. Карранца был у них большим человеком. Но мне теперь придется опасаться своих собственных людей. И знаешь почему? Потому что они не хотят кровавой бани, они толстые и сытые. А южноамериканцы — голодные и злые. Они новички и поэтому землю роют. Они не слишком умные, но дело свое делают. Возможно, из-за своей тупости они не лезут ко мне со своими пушками. Так вот что они делают, эти южноамериканцы. Они идут к моим друзьям и говорят им: «Давайте решим эту проблему еще до того, как Фрэнка будут обвинять в суде, до того как у нас у всех появятся неприятности. У нас хватает своих проблем, зачем нам еще одна головная боль с этим Белларозой?» И мои приятели могут в ответ сказать: «Мы разберемся с Фрэнком». Понимаешь? Эти сукины дети могут продать меня, лишь бы спасти свои шкуры. Даже притом, что они отлично знают о моей непричастности к смерти Карранцы. Десять, двадцать лет назад итальянец сказал бы цветному на такое предложение: «Пошел к черту, пока я не оторвал тебе яйца!» А теперь, как видишь, все по-другому. Весь мир перевернулся с ног на голову. Понимаешь?

Да, это-то я понимал. Выяснилось, что даже мафия с трудом приспосабливается к обновившемуся Новому Свету.

— История, которую ты, Фрэнк, мне только что рассказал, совершенно потрясающая. Но я не вижу для тебя никакого выхода из этого положения, — проговорил я.

Он залился смехом.

— Подожди, может быть, тебе в голову придет хорошая мысль. Мне действительно нужен классный адвокат для переговоров с Феррагамо. Он — ключевая фигура в этом деле. Надо, чтобы он созвал еще одну пресс-конференцию и заявил, что у него появились новые улики по делу Карранцы или что у него нет никаких улик. Тебе нужно поговорить с ним именно об этом.

— Но, возможно, я не верю в то, что рассказываешь ты.

— Поверишь, если увидишь лицо Феррагамо, когда он узнает, что я в курсе его игры.

Насколько я понял, Беллароза был человеком, доверяющим своим инстинктам. Ему не нужны были неопровержимые доказательства для того, чтобы отдать приказ об уничтожении человека, которого он заподозрил бы в предательстве. Все, что ему требовалось, чтобы отдать такой приказ, — это бегающие глаза, случайно оброненное слово или фраза. Вот и в случае с Феррагамо он сначала придумал мотив преступления, а потом сразу обвинил в этом преступлении человека. Я вовсе не имею ничего против инстинктов, я сам доверяю своему чутью, когда выступаю в суде, а полицейские вообще каждый день руководствуются чутьем в своей работе. Но Фрэнк Беллароза, которому его инстинкты помогли выжить и остаться на свободе, пожалуй, чересчур доверился своей способности подозревать об опасности, отличать друзей от врагов и читать мысли других людей. Именно поэтому я и очутился здесь — Фрэнк Беллароза в два счета прикинул, кто я, и решил, что я буду ему служить. Интересно, верно он рассудил или нет.

Беллароза продолжал:

— Генеральный прокурор Нью-Йорка Лоуэнштейн даже слышать не хочет об этом деле. Я узнал от близких к нему людей, что он считает все эти обвинения чепухой. Что ты об этом думаешь, советник?

— Не могу сказать ничего определенного. И повторяю, я — не специалист по уголовным делам.

— Разве тебе не хочется позабавиться? Подумай.

— Подумаю.

— Ладно. — Он откинулся в кресле. — Послушай, на следующей неделе я заключаю эту сделку по недвижимости. Я обратился в ту фирму, которую ты мне посоветовал. Они дали мне парня по фамилии Торренс. Ты его знаешь? Толковый?

— Да.

— Хорошо. Не люблю, когда меня обманывают.

— Сделки с недвижимостью — это довольно простая вещь, если не упускать из виду несколько деталей.

— Тогда этим следовало заняться тебе, советник.

Я взглянул на Белларозу. Нельзя было понять, огорчен ли он или считает, что я свалял дурака.

— Ладно, это дело прошлое, — буркнул я.

— Да. Но знай, ты первый человек, который отказался от такой суммы денег.

— Неужели? Обидно.

— Да? Ну, бывало, что люди отказывались от взяток. Но не от законного вознаграждения. А оно было законным.

— Это дело прошлое, я же сказал.

— Ладно. Теперь, что касается жюри присяжных. Я понял, к деньгам ты относишься спокойно. Я предлагаю тебе пятьдесят за разговор с Феррагамо и еще пятьдесят в случае, если Большое жюри не будет рассматривать это дело.

— Если бы я специализировался по уголовным делам, я брал бы с тебя три тысячи в час в обычное время и двойную цену за работу в суде. Я не беру вознаграждение наличными за тот или иной исход дела, но и не возвращаю денег.

Беллароза улыбнулся, его улыбка мне не понравилась.

— Должен тебе честно сказать, некоторые твои шутки — удачные, а некоторые — нет.

— Я знаю.

— Ты иногда любишь строить из себя Бог знает кого.

— Это я тоже знаю.

Он кивнул.

— Вокруг меня много людей, которые готовы лизать мне задницу, а чуть зазеваешься, они же воткнут тебе нож в спину.

— Сочувствую.

— Да что ты, это же жизнь.

— Извини, я так не считаю.

— Это моя жизнь. А кроме того, вокруг меня есть и люди, которые меня уважают. Они не целуют меня в зад, они целуют мне руки.

— А кто-нибудь любит тебя?

Он улыбнулся.

— А вот на это мне глубоко наплевать.

— И все же это хорошая штука, Фрэнк, подумай над этим.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Хочу сказать тебе еще одну вещь. Вы пришли на эту землю триста лет тому назад. Верно? Поэтому вы вообразили, что все, кто пришли после вас, это незваные гости или что-то в этом роде. Но мои предки жили в том местечке под Сорренто на протяжении тысячи лет. Может быть, и две тысячи лет, еще во времена Древнего Рима. Возможно, один из моих предков был римским солдатом, который завоевал в свое время Англию и увидел там местных жителей, одетых в звериные шкуры и живущих в шалашах. Capisce?

— Я достаточно хорошо знаю историю, чтобы оценить величие древнеримской цивилизации, — ты можешь, конечно, гордиться своими предками. Но сейчас мы ведем разговор о мафии, а не о вкладе Древнего Рима в западную культуру.

— Это как посмотреть.

— Ну что ты, так считает большинство людей.

Беллароза погрузился ненадолго в задумчивость, затем сказал:

— О'кей. Теперь тебе надо принять решение и перестать увиливать от ответа. Или ты встаешь, идешь вон к той двери, забираешь свою жену и забываешь о том, что на свете есть я. Или ты остаешься и выпиваешь со мной вот эту рюмку.

Итак, мне надо было всего лишь встать и выйти. Тогда почему же я остался сидеть? Я смотрел в глаза Фрэнку Белларозе. Что я узнал за эти несколько часов? Я узнал, что Беллароза не только приятный собеседник, но и непростой человек. Значит, Сюзанна была права, он — действительно интересный человек. Возможно, именно это было подарком для меня от Сюзанны, именно это было моим испытанием. Я поднял рюмку.

— Так из чего это сделано?

— Из винограда. Похоже на бренди. Я же говорил тебе.

Мы чокнулись и выпили.

Он встал.

— А теперь пойдем к нашим женам.

Глава 17

Мы вышли из библиотеки. Когда мы миновали галерею над вестибюлем, я сказал:

— Почему ты не обратишься сам к этим колумбийцам и не объяснишь им, что тебя хотят подставить?

— Цезарь не может унижаться перед грязными варварами и вступать с ними в объяснения. В гробу я их видел.