Эрик Ластбадер - Вторая кожа Страница 56

Значит, Линнер устроил этот фокус, написал вирус на экране компьютера: «Улыбнись», — а он так и не смог стереть это слово. Значит, Николас подбирается к нему так же, как он к Николасу. Пляска смерти, двое на заранее определенных орбитах, двигающиеся из света во тьму и наоборот, связанные загадочными узами, проходящими через их прошлое.

Теперь, казалось, реальность растворилась в туманной дали. Леонфорте почувствовал себя в каком-то подвешенном состоянии, весь мир, казалось, двигался путем света и тьмы. Как будто он и Николас Линнер, полярные противоположности — протон и нейтрон, составляющие последний оставшийся во Вселенной атом, — все быстрее и быстрее обращались друг вокруг друга, одновременно отталкиваясь и притягиваясь, но неумолимо приближаясь к точке неизбежного столкновения, которое означало жизнь для одного и гибель для другого.

Святые

Древних самураев ужасала сама мысль о смерти в постели, они страстно желали, умереть в бою. Такой же настрой духа должен быть присущ и священнослужителю, иначе он не сможет исполнить до конца волю Божью.

Священник Ри И.

Из 10-й главы Хагакуре, Книги самураев

Астория

Весна 1957 — зима 1945 — весна 1961 — 1962

С того момента, как Джеки Леонфорте познакомилась с Бернис, она поняла, что у этой женщины особое жизненное предназначение. В ней горел какой-то особый внутренний огонь. Мысленным взором девушка увидела сердце воина за оболочкой мудрости и доброты матери-настоятельницы. Ее родная мать никогда не обладала таким внутренним светом, она была самой обычной женщиной. Иногда, лежа ночью без сна в постели, Джеки мучительно пыталась понять, не ошибкой ли Бога было ее появление в этой семье. Может быть, еще при рождении ее случайно перепутали, и теперь где-то в огромном городе другая девушка живет в семье, где должна была расти она. Иногда ей казалось, что такая подмена действительно произошла, и девушка наглухо замыкалась в себе, не позволяя окружавшему миру проникнуть в ее душу.

По мере того как Джеки взрослела, эти мысли становились все навязчивее, и перепуганная мать, не понимая причин замкнутости дочери, отвезла ее на консультацию к врачу-психологу в Манхэттен. Самой девочке больше запомнилось путешествие на поезде, чем лицо врача с близорукими глазами.

После долгой беседы врач сказал:

— С вашей дочерью все в порядке.

Услышав эти слова, мать испытала огромное облегчение и разрыдалась от нервного напряжения.

— Все, что ей сейчас требуется, это побольше интересных занятий, увлечений, путешествий, — продолжал врач. — Ей просто невыносимо скучно.

На обратном пути домой мать сказала:

— Я знала, что ты несчастна, но все откладывала разговор на эту тему, думала, что с возрастом все пройдет. — Женщина тяжело вздохнула, глядя в окно поезда. — А получилось, что с годами тебе стало только хуже. Пора нам поехать в Асторию, там тебе обязательно понравится.

И действительно, девочка просто влюбилась в монастырь Святого Сердца Девы Марии. Она была очарована игрой солнечных лучей на влажной от росы листве, гудением пчел над кустами роз и звонким щебетанием птиц. Но самое главное, она ощутила нечто, определяемое словами «присутствие Бога». Впрочем, так ей казалось, может быть, потому, что за воротами монастыря остался тот мир насилия, в котором она жила. Но, как бы то ни было, она чувствовала себя так, словно кто-то положил твердую и уверенную руку ей на плечо. И Бернис поняла ее состояние.

Белокаменный фасад монастыря сиял в солнечных лучах подобно полированному мрамору. Девочка скорее почувствовала, чем увидела, как из небольшого узкого окна над входной дверью кто-то рассматривает ее с дружелюбным любопытством. И когда мать подвела ее по широким ступеням к деревянной, обитой железом двери, Джеки уже знала, что вступает в совершенно особый мир, начинает путешествие, которое продлится всю ее жизнь.

В ту весну 1957 года девочке исполнилось пятнадцать лет.

— Веруешь ли ты в Бога?

— Верую...

Смутившись, Джеки замолчала. Нет, она не испугалась больших, проницательных голубых глаз или же католических религиозных символов, украшавших стены приемной настоятельницы. Дело было в том, что после крещения, конфирмации, многочисленных и регулярных посещений церкви с родителями, после многих лет чтения Катехизиса и постоянного моления перед распятием Христа, после бесчисленных исповедей в кабине, где пахло потом и кремом для обуви, Джеки утратила смысл слова «вера».

— Я не знаю, верую я или нет, — тихо сказала она.

— Отлично! — произнесла Бернис с таким удовлетворением, что девочка искренне удивилась. Мать осталась в саду, засаженном кустами роз. Сейчас она бродила по этому саду, подставляя свое лицо солнцу и размышляя о том, правильно ли сделала, приведя сюда свою дочь.

— Почему отлично? — спросила Джеки.

— Твой ответ был правдив, и это хорошее начало, — ровным голосом сказала Бернис. У нее был дар четко выражать словами свои мысли и чувства.

Девочка оглядела приемную настоятельницы, картины, статуи, огромное распятие, которые словно давили на нее, и сказала:

— Я не хочу быть монахиней.

Бернис наклонилась к ней, взяла ее за руку и улыбнулась.

— Дитя мое, я не собираюсь силой делать из тебя монахиню.

И в этот момент Джеки поняла, что это Бернис разглядывала ее через то средневековое окно. Она взглянула на настоятельницу и вдруг, к своему изумлению, увидела, что та одета в рыцарские доспехи с широким мечом у бедра. Блеск доспехов напоминал девочке сияние белокаменных стен монастыря, у нее перехватило дыхание, она что-то пробормотала и несколько раз закрыла и открыла глаза, пытаясь отогнать видение. Сильно зажмурившись, Джеки подождала несколько секунд и открыла глаза. Мать-настоятельница выглядела совершенно обычно, на ней была подобающая ее сану одежда.

— Что с тобой, дитя мое?

— Мне показалось... — Девочка снова поморгала глазами и смущенно улыбнулась. — Мне показалось, что на вас средневековые рыцарские доспехи. Ну и бред!

Бернис глубоко вздохнула. Казалось, она была готова разрыдаться.

— Пойдем, — сказала настоятельница и поднялась из-за стола, я хочу тебе кое-что показать.

Но, вместо того чтобы повести ее к двери, она жестом поманила Джеки в сторону уединенного алькова, где от пола до потолка поднимались ряды книжных полок. Бернис завела руку за одну из них, раздался тихий щелчок, и стена раздвинулась. Они сделали шаг вперед, и девочка очутилась в каменном узком коридоре со сводчатым потолком. Он был освещен скупым электрическим светом ламп, находившихся в нишах стен там, где должны были быть факелы. Звук шагов по каменному полу эхом отдавался в полутьме коридора, в конце которого Бернис с помощью связки ключей, которую она достала из своего кармана, открыла железную дверь. Громко заскрипели ржавые петли. Они вошли в крошечное пространство за дверью, которую Бернис тут же тщательно закрыла снова, и, приподняв край своего одеяния, стала подниматься по металлической винтовой лестнице.

Комната, до которой они наконец добрались, была самой обыкновенной, если не считать полукруглых средневековых стен, почти целиком выполненных из цветного армированного стекла. Такого Джеки еще ни разу не видела. Странно, но лишь одна мозаичная картина была посвящена религиозной теме — подвигу Жанны д'Арк. Остальные же картины изображали военные сцены из истории Франции и Италии.

— О Бернис! Как здесь хорошо! — воскликнула девочка.

— Ты действительно так думаешь?

— Истинная правда! Я чувствую...

Настоятельница обняла девочку за плечи и пристально посмотрела ей в глаза.

— Что ты чувствуешь?

— Не знаю. — У Джеки перехватило дыхание, словно после долгого бега. — Что-то...

— Да, — твердо сказала Бернис. — Я в тебе не ошиблась.

И она повернула девочку лицом к единственной каменной стене в комнате — она была украшена небольшой, но, видимо, очень значительной картиной.

— Бог мой! — вырвалось у Джеки, а в голубых глазах Бернис загорелся огонь.

Как под гипнозом, девочка во все глаза разглядывала картину. На ней был изображен воин в рыцарских доспехах с огромным мечом у бедра, шлем он держал в левой руке. Лицо воина удивительно напоминало Бернис. Художник, видимо, был настоящим мастером — ему удалось передать тот внутренний свет, который сиял в глазах женщины. Казалось, холст был подсвечен с обратной стороны — таким сильным было это впечатление.

— Но именно эту фигуру я видела в вашей приемной! — проговорила Джеки. Ее сердце билось так сильно, словно было готово выскочить из груди. — Так это вы?

— Ну что ты, этого не может быть, — спокойно ответила настоятельница. — Ведь этой картине несколько сотен лет.

— И все же... — Джеки сделала несколько шагов вперед и обернулась к Бернис. — Нет, это вы!

Та только покачала головой: