Питер Бенчли - Тварь Страница 56

— Какого черта... не каждый день приходится нюхать возбужденного кальмара.

Он взялся за кисть Тэлли и приблизил нос к пузырьку — и почувствовал, как обожгло оболочку ноздрей. На глазах у него появились слезы, а желудок стало выворачивать наизнанку; Вип, спотыкаясь и кашляя, попятился назад.

Тэлли засмеялся и спросил:

— Ну, как вы это находите?

— Как нахожу? — Дарлинг задохнулся. — Черт его побери! Аммиак, сера... и такую дрянь эти уроды применяют, чтобы сердце стучало повеселей... амилнитрит и еще что-то, я не пойму, что-то абсолютно плохое.

— Плохое? — переспросил Тэлли. — Вы подразумеваете, порочное? Такого понятия, как «порочное животное», не существует.

— Это вы так считаете, док. Что касается меня, то я начинаю думать иначе.

Тэлли вылил содержимое пузырька в воду внутри приманки и плотно завинтил стальное кольцо. Они прицепили кольцо к кабелю, а затем опустили все сооружение в воду, причем при спуске Дарлинг и Шарп поддерживали концы распорки. Некоторое время приманка плавала на поверхности, пока из нее не вышли остатки воздуха, а затем она погрузилась в воду, оставляя за собой след из пузырьков.

Дарлинг и Шарп управляли ручными лебедками, установленными по обе стороны кормы. Они синхронно опускали в море кабель, затем тросы, останавливаясь через каждые двенадцать футов, чтобы дать Тэлли возможность закрепить на тросе кабель видеокамеры.

Наступила темнота, звезды рассыпали серебряное сияние на неподвижный океан, и восходящая луна провела золотую дорожку от восточного горизонта к корме судна, а позади у них тепло мерцал свет каюты.

Наконец в девять часов на тросах прошла отметка 480 морских саженей, и они остановили устройство, закрепили тросы вокруг лебедок и привязали их к металлической буксирной стойке, проходящей через палубу вниз к килю.

— Хотите немного перекусить, мистер Мэннинг? — спросил Дарлинг, проходя вместе с Шарпом вперед, на нос «Капера».

Мэннинг отрицательно покачал головой и продолжал смотреть на воду.

Тэлли сел у стола в каюте, настраивая видеомагнитофон, монитор и ящик с приборами управления. Дарлинг вошел за ним следом и посмотрел на монитор. Приманка была на месте, она покачивалась перед экраном, и из сотен дырочек в ее поверхности сочились и тянулись во тьму, образуя след, сверкающие струи.

Дарлинг заметил, что Тэлли начал потеть и его рука дрожала, когда он поворачивал рычажки на контрольной панели.

— До вас начинает доходить, док? — спросил он. — Иногда бывает лучше, если наши мечты не сбываются.

— Я не боюсь, капитан, — резко ответил Тэлли. — Я просто возбужден. Я ждал этого момента тридцать лет. Нет, я не боюсь.

— Ну а я боюсь, — заявил Вип и вошел в рулевую рубку.

Он посмотрел в окно на спокойное ночное море. На всем водном пространстве больше не было никаких огней, ни одного рыбацкого судна, ни проходящего мимо корабля. Они были одни. Легкая дрожь пробежала по спине Випа, и он стряхнул ее.

Дарлинг повернулся к эхолоту. Самописец вычерчивал рисунок на разграфленной бумаге, и Вип определил глубину. Дно находилось от них в трех тысячах футов. Таким образом, если они с Шарпом точно отмерили трос, приманка и камера подвешены в ста двадцати футах над дном. Вип направился было обратно в каюту, но остановился, достал и включил рыбоискатель и настроил его на глубину до пяти сотен морских саженей. Экран разогрелся, дно светилось на нем прямой линией. Кроме этого, он ничего не отражал.

— След от приманки разгоняет отсюда все живое вплоть до Азорских островов, — сказал Дарлинг, входя в каюту. — Между нами и дном нет ни окуня, ни акулы.

— Конечно нет, — согласился Тэлли. — Их не может быть. Они понимают, что нужно держаться подальше. — Он выключил камеру и установил таймер.

Дарлинг подошел к двери и щелкнул выключателем. Вспыхнули галогенные лампы, установленные на крыле ходового мостика, а кормовая палуба залилась светом. Через окно Дарлинг видел, что Мэннинг не двинулся с места, как будто не заметил внезапного взрыва освещения. Он сгорбившись сидел на крышке среднего люка, ружье покоилось у него на коленях.

Шарп передал Дарлингу сандвич и кивнул в сторону Мэннинга:

— Ему тоже отнести?

— Пища его не интересует, — ответил Дарлинг. — Этот человек пожирает самого себя.

— Осборн несчастен, — объяснил Тэлли, доставая кусок хлеба и сыр. — Он потерял перспективу. Три недели назад это был человек, имеющий власть и знающий, как ее употребить. Мы заключили договор, который давал ему возможность отомстить. Он рассматривал это как хорошую сделку. Но теперь этот план стал... его чувство мести превратилось в одержимость.

— Можно ли его осуждать? — спросил Шарп.

— Конечно. Он ведет себя неразумно.

— Хуже чем неразумно, — возразил Дарлинг. — Он опасен.

— Это пройдет. Мы предоставим ему возможность выпалить из винтовки по архитеутису, и он вновь станет тем, кем был всегда, — победителем.

— Так просто? Неужели?

— Живые существа предсказуемы, капитан, даже человек.

— Все живые существа? Включая архитеутиса?

— О да. Он запрограммирован точно так же, как и любая машина. Как только нам станут известны коды, его поведение станет предсказуемым. Это безусловно.

К десяти тридцати таймер включил камеру дюжину раз, и каждый раз они собирались у монитора и видели приманку, покачивающуюся перед экраном и источающую ленту следов. Вверх по течению от приманки, как светлячки, промелькнули несколько крошечных ракообразных существ, оставивших за собой яркое свечение. Вниз по течению не было видно ничего, кроме пустоты.

Судно дрейфовало по спокойному морю, держась по курсу, не переваливаясь на волнах, а мягко покачиваясь, как детская колыбель. Свет из каюты создавал впечатление уютного оранжевого кокона, усиливая иллюзию покоя.

— Предположим, что он не придет сегодня ночью, — обратился Дарлинг к Тэлли.

— Тогда утром или днем. Но он придет обязательно.

— Значит, мы вполне можем поспать.

— Если сумеете.

— Следовало бы. И вам тоже.

Шарп отправился в кубрик. Тэлли просмотрел еще один цикл на мониторе, затем откинулся на скамье и закрыл глаза. Дарлинг вышел наружу.

Мэннинг все еще сидел на крышке люка, но весь съежился. Заснул.

Дарлинг проверил тросы. Они уходили прямо вниз, неподвижные и нетронутые. Он посмотрел в сторону берега. Бермуды выделялись на фоне черного неба розовым сиянием, и Вип мог различить очертания огромного отеля «Саутгемптон принцесс», украшенного гирляндами лампочек, и охватывающий большое пространство луч маяка на Гиббс-Хилл. Они находились на расстоянии десяти миль от берега, но Випа успокаивало сознание того, что там, на берегу, все еще есть его дом. Он подумал о Шарлотте, лежащей в их кровати, и внезапно его охватило чувство одиночества.

Когда Дарлинг вернулся в каюту, монитор опять работал, бросая бледные серые тени на лицо спящего Тэлли.

Вип поднялся в рулевую рубку и тихо стоял, слушая звуки ночи. Генератор мурлыкал, самописец эхолота шипел, отмечая дрейф судна на линии, отражающей глубину в пять сотен морских саженей; рыбоискатель жужжал, и его экран все еще отражал бесплодную пустыню. Вип слышал звук воды, нежно ласкающей стальной корпус, и тихое дыхание Тэлли.

Он отправился в каюту и лег на одну из коек. Он стремился заснуть, чтобы отвлечься от своих мыслей, но, хотя был изнурен, все же знал наверняка, что его ум не захочет спрятаться в успокоительное забытье. Еще с тех времен, как Вип юнгой впервые вышел в море, всегда, когда он спал на судне, часть его мозга была на страже, отмечая любое изменение ветра, малейшее изменение в ритмах океана.

Этот вахтенный в его голове выполнял свои обязанности и в лучшие времена, когда судно ходило, казалось, над неистощимыми природными запасами и когда быть разбуженным среди ночи могло означать скорее обещание, чем угрозу. Вахтенный не расслабился даже в последние тяжелые годы, когда ночи были наполнены пустыми надеждами.

Дарлинг знал, что этот вахтенный будет исполнять свои обязанности и теперь, когда впервые в жизни наиболее горячей надеждой Дарлинга было то, чтобы море под ним оставалось бесплодной, безжизненной пустыней.

Его дыхание замедлилось; мозг поддался усталости. Вахтенный стоял на страже, одинокий часовой.

46

Гигантский кальмар распустил свою мантию, втянул воду внутрь и выбросил ее через воронку в животе. Он продвигал свое огромное тело сквозь ночное море с силой, которая толкала волны перед ним и оставляла водовороты позади.

Гонимый самым главным из всех импульсов, он мчался в одну сторону, затем остановился, бросился в другую, заставляя свои многочисленные рецепторы собирать все больше и больше разрозненных сигналов, которые возбуждали его до неистовства. Химические процессы в его организме пришли в замешательство, и хроматофоры, приведенные ими в действие, меняли окраску плоти от бледно-серой до розовой, темно-бордовой и красной, отражая эмоции от беспокойства до страсти.