Эрик Ластбадер - Мико Страница 57

Глаза Макиты сияли, он потирал руки.

— Немедленно свяжитесь с Сато-сан. Мы начнем с банка, который будет финансировать его компанию. Мы повысим Сато-сан в должности и вызовем в столицу. О, это будет великолепно, Нанги-сан, просто великолепно! В будущем году оккупационные силы уйдут, и тогда Министерство внешней торговли и промышленности сможет делать все, что сочтет необходимым, чтобы продвинуть Японию на передовые позиции в международной торговле.

— А как насчет контроля? — спросил Нанги. — Мы должны быть уверены, что с этими новыми “кэйрэцу” не получится так, как получилось с “дзайбацу”. Мы должны подчинить их министерствам и включить в устав соответствующий параграф.

Макита улыбнулся.

— Так мы и сделаем, Нанги-сан. Поскольку Министерство внешней торговли и промышленности направляет эту политику, поскольку мы сможем покрывать убытки в одних случаях, а в других — нет, поскольку мы можем санкционировать значительные выплаты для покрытия безнадежных долгов по торговым контрактам, то мы будем полностью контролировать торговые компании. А без торговых компаний “кэйрэцу” не будет иметь смысла. Любой банк это поймет.

— Сам премьер-министр поймет преимущества “кэйрэцу”, поскольку это отличный способ направить имеющийся капитал по нужным экономическим каналам, — заметил Нанги.

Они были похожи на детей, увлеченно изучающих новую занятную игрушку. — Это безупречный долгосрочный план. Если частные компании в рамках каждого “кэйрэцу” полностью финансируются банком, они смогут сосредоточить свои усилия на проникновении в рынки сбыта, на развитии производства нужной продукции и повышении ее качества и не пойдут на поводу у пайщиков, заинтересованных в получении краткосрочных прибылей.

Макита вскочил с места.

— Это надо отпраздновать, мой юный друг! Переговорить с Сато-сан будет не поздно и завтра. А сегодня вечером мы отправимся в одно место, которое я знаю в карюкай. Одна ночь в этом ласковом мире принесет нам обоим немало пользы. Мы отправимся в фуядзё — замок, где никогда не бывает ночей, где сакэ струится до рассвета. Мы будем возлежать на подушках, которые дышат воздушной мягкостью и создают ощущение неземного наслаждения!

Восторженное пение жаворонков, будто прилипших к пламенеющим ветвям величественного клена, который рос с одной стороны сада, привлекало внимание к этому дому близ парка Уэно. Шустрые осенние ветры бороздили небо, продувая насквозь перистые облака у горизонта и превращая воздух в прозрачный хрусталь.

Нанги, одетый в утепленное кимоно с изображением оловянной посуды на черном поле, наблюдал за птицами. Вот жаворонки сорвались с клена, будто облако водяной пыли, и Нанги почудилось, что он находится на носу корабля, идущего по волнам Тихого океана. А потом они бесследно исчезли, будто проглоченные гигантским лазурным небом, таким же полупрозрачным, как самый лучший китайский фарфор.

Хотя был конец 1952 года и Япония вновь стала свободной страной, очистившись от “итеки”, в сердце Нанги не было радости. Он сидел на полу у открытых фусума, положив руки на колени ладонями вверх и невидящими глазами смотрел на почти совершенную красоту этого сада. Разумеется, полное совершенство недосягаемо. Как гласит природа Дзэн, человеку должно затратить целую жизнь на его поиски.

У себя за спиной Нанги слышал тихие голоса Макиты, Сато и его жены, Марико, кроткой, похожей на куколку женщины, внутренним мужеством и открытой душой которой Нанги не мог не восхищаться. Она хорошо подходила Сато, заполнив в нем пустоту, которая для Нанги была очевидна с момента их первой встречи.

Нанги скорбел о том, что оба-тяма ушла в вечность, больше всех остальных. Макита, разумеется, знал ее лишь но рассказам. Для Сато она была одновременно и матерью, и отцом, и он был не в себе почти целую неделю после ее похорон. Но Нанги...

Оба-тяма умерла больше месяца назад, а он до сих пор ощущал отсутствие ее духа как невосполнимую брешь в своей душе. Ибо для него она была больше, чем мать, она была его другом, и наперсницей, и даже его сэнсэем, когда он нуждался в этом. Она делила с ним его успехи и поражения, его радости и печали. Она давала ему мудрые советы в трудных случаях жизни, и у нее хватало сил хорошенько подстегнуть его, когда он падал духом.

Она прожила долгую жизнь, и Нанги понимал, что все живущие должны в конце концов обратиться в прах, из которого они изначально вышли. Но его дух сник и увял без ярких глаз оба-тяма, без ее щебечущего голоса. Раньше он не понимал этого в полной мере, но смерть оба-тяма решила его судьбу или, по меньшей мере, значительную ее часть. После смерти Готаро Нанги как бы заключил сам с собой молчаливое соглашение — никогда не допускать, чтобы подобная степень открытости и, следовательно, уязвимости возникла между ним и кем-либо еще. Однако оба-тяма каким-то волшебством обошла этот договор.

Хотя Нанги доводилось спать со многими женщинами, в своем сердце он ничего к ним не чувствовал. Эти две смерти в его прошлом были подобны вечному “ками”, парившему в его сознании, напоминая ему о том, какой жестокой и несправедливой может быть жизнь. Это, разумеется, были совсем уж западные концепции, но Нанги не мог предать их анафеме. Его карма была завершена, и эта борьба между его японским началом и той крохотной частичкой его души, которая, как можно было предполагать, стала в конечном счете основанием для его обращения к христианству, должна была теперь мучить его до скончания дней. Может, это было наказанием за то, что он принял жертву от Готаро, не найдя в себе мужества победить ужас и сделать для своего друга то, что Готаро сделал для него.

Птицы улетели, но пылающая осенняя листва покрывала клен роскошной багряной мантией. Голоса плыли над Нанги, словно “ками”. Mарико была занята приготовлением традиционного угощения для вечернего цукими — ритуала созерцания луны в размышлениях и покое.

Пристальный взор Нанги поднялся над верхушкой качающегося клена к ослепительному небу, расчищенному ветрами, кружившими в вышине. Скоро взойдет луна и зальет все серебристо-голубым светом. И через открытые фусума медленно вползет ночной холод.

Книга третья

Шпионы

Весна. Наши дни

Нью-Йорк. Токио. Ки-Уэст. Ёсино. Мауи

При виде ее его сердце забилось. Она прорвалась сквозь толпу и упала в его объятья.

— О, Ник, — сказала она, уткнувшись ему в грудь. — Я уж думала, ты никогда не вернешься.

Она подняла голову, и он погрузился в омут ее коричневато-зеленых глаз. Их можно было назвать ореховыми, и все-таки цвет их был другой, трудно определимый. В ее левом зрачке плясала малиновая искорка. Он видел, что она плакала.

— Жюстин...

Их губы встретились. Он почувствовал на своей щеке ее горячие слезы, теплое дыхание девушки слилось с его дыханием, и он подумал: “Как хорошо, что я дома”.

— Я сожалею, что наш телефонный разговор закончился так неудачно, — сказала она.

Их начали толкать, и он понял, что они стоят на пути пассажиров только что прибывшего самолета. Они отошли в сторону.

— Я тоже сожалею об этом, — ответил он. — Я был выбит из колеи — надо было столько успеть сделать, а времени не хватало.

Он отметил, что Жюстин изменила прическу. Волосы стали длиннее и вились наподобие львиной гривы. Темно-красные отблески в волосах окружали ее голову сияющим нимбом.

— Мне нравится, — сказал он, не выпуская ее из объятий.

— Что нравится?

— Твоя прическа.

— Пустяки, — улыбнулась Жюстин. — Важно одно: ты снова Дома, живой и невредимый.

Когда они направились к стеклянной двери терминала, она положила голову ему на плечо, и Николасу пришлось взять багаж в другую руку.

Ему показалось странным, что она ничего не сказала о своем отце. Но, учитывая то, что предстоит впереди, он подумал, что сейчас не самое подходящее время спрашивать ее об этом.

— Тебе нравится твоя новая работа?

— О да! — Она увлеченно начала рассказывать о трех основных проектах, над которыми ей поручил работать Рик Миллар. Рассказывая, Жюстин, как это часто с ней бывало, превратилась в маленькую, полную жизни девочку. Было интересно наблюдать, как в такие минуты ее застенчивость куда-то испарялась. Теперь она казалась ему совсем взрослой и уверенной в себе. Он слушал и удивлялся: работа сделала ее совершенно другой за такое короткое время.

Но когда она кончила рассказывать, ее неуверенность вернулась. Он не знал никого, чьи глаза могли бы сказать больше, и, когда она посмотрела на него, он увидел, что она нуждается в одобрении. В ее взгляде был некий сдержанный холодок, который он помнил еще с первых их встреч и который он предпочитал откровенным попыткам удержать его на коротком поводке.

Он засмеялся и сгреб ее в охапку:

— Это замечательно! Тебе давно надо было выбраться из своей раковины.

— Но послушай, Ник, я вовсе не хотела сказать, что собираюсь торчать здесь целую вечность и...