Владимир Гриньков - Таящийся ужас 3 Страница 57

Женщина ничего не ответила.

— Она просто изголодалась, вот и все. Посмотри только, как она сосет.

Миссис Тейлор поглядывала на уровень молока в бутылочке. Он быстро понижался, и совсем скоро три или четыре унции из восьми бесследно исчезли.

— Ну вот. — сказала она. — Хватит.

— Но, Мейбл, ты не можешь сейчас отнять ее.

— Да, дорогой, я должна.

— Да брось ты. Пусть выпьет все до конца, а ты не волнуйся.

— Но, Альберт…

— Она изголодалась, ты разве не видишь? Ну давай, моя красавица. Ты прикончишь эту бутылочку.

— Не нравится мне это, Альберт, — промолвила жена, но бутылочку все же отнимать не стала.

— Мейбл, она просто наверстывает упущенное, вот и все.

Через пять минут бутылочка опустела: Миссис Тейлор медленно извлекла соску, и на сей раз ребенок не выказал никакого протеста, не издал ни звука. Он мирно лежал на коленях матери, глазенки блестели от удовлетворения, рот был полуоткрыт, губы в молоке.

Двенадцать полных унций, Мейбл! — сказал Альберт Тейлор. — В три раза больше нормы! Это просто поразительно!

Женщина внимательно смотрела на дитя. В этот момент прежнее встревоженное выражение со сжатыми губами испуганной матери стало постепенно возвращаться на ее лицо.

— Что это с тобой случилось? — спросил Альберт. — Это встревожило тебя, да? Но нельзя же рассчитывать на то, что она войдет в норму на каких-то четырех паршивых унциях. Так что не глупи.

— Альберт, подойди-ка сюда.

— Что?

— Я сказала, подойди сюда.

Он подошел и встал рядом с ней.

— Посмотри повнимательнее и скажи, ты не замечаешь никакой разницы?

Он присмотрелся к ребенку.

— Мне кажется, Мейбл, что она покрупнела, если ты это имеешь в виду. Покрупнела и потолстела.

— Возьми ее, — приказала жена. — Иди, подними её.

Он протянул руки и поднял ребенка с материнских коленей.

Боже мой! — воскликнул он. — Да она весит целую тонну.

— Вот именно.

Но разве это не чудесно! — воскликнул он, просияв. — Готов биться об заклад, что она уже сейчас пришла в полную норму!

— Это-то меня и пугает, Альберт. Слишком быстро.

— Глупости говоришь, женщина.

— И все из-за этого твоего мерзкого молочка, — проговорила миссис Тейлор. — Ненавижу его.

— В маточном молочке нет ничего мерзкого, — с оттенком возмущения ответил муж.

— Альберт, не будь дураком! Ты что, считаешь, что это нормально, когда ребенок с такой скоростью набирает вес?

— На тебя не угодишь! — воскликнул он. — Ты цепенеешь от страха, когда она худеет, а сейчас, когда она стала набирать вес, тебя охватил ужас! Что с тобой, Мейбл?

Женщина с ребенком на руках встала с кресла и направилась в сторону двери.

— Единственное, что я могу сказать, — промолвила она, — это то, что мне повезло, что я нахожусь здесь и могу проследить, чтобы ты больше не давал ей его, вот и все.

Она вышла, и через открытую дверь Альберту было видно, как она пересекла холл, подошла к нижней ступеньке лестницы и стала подниматься. На третьей или четвертой ступеньке она внезапно остановилась и так простояла несколько секунд, словно что-то припоминая, затем повернулась, довольно быстро спустилась и снова вошла в комнату.

— Альберт, — сказала она.

— Да?

— Я полагаю, в той последней бутылочке, что мы дали ей только что, не было ни капли твоего маточного молочка?

— Не понимаю, с чего бы тебе так полагать, Мейбл.

— Альберт!

— Что случилось? — спросил он мягким, невинным тоном.

— Как ты посмел! — прокричала женщина.

На крупном бородатом лице Альберта Тейлора появилось страдальческое, озадаченное выражение.

— Я полагаю, тебе бы надо радоваться; что она получила новую большую дозу этого вещества. Лично я радуюсь этому. Это действительно большая доза, Мейбл, поверь мне.

Женщина стояла в дверном проеме, сжимая в руках спящего младенца и уставившись на мужа громадными глазами. Она стояла очень прямо, тело буквально застыло от гнева, лицо бледное, а губы сжаты плотнее, чем обычно.

— Попомни мои слова, — продолжал Альберт, — я готов побиться об заклад, что очень скоро мы получим первый приз на любом конкурсе младенцев, который будет проходить по всей стране. Эй, а почему бы тебе не взвесить ее и не посмотреть, какой будет результат? Хочешь, Мейбл, я схожу за весами и мы определим, на сколько она тянет?

Женщина прошла прямо к большому столу в центре комнаты, положила на него ребенка и стала быстро распеленывать.

— Да, — принеси весы! — резко проговорила она, продолжая раздевать младенца.

Наконец она отколола скреплявшую подгузник булавку и оставила младенца на столе совершенно голым.

— Мейбл! — воскликнул Альберт. — Это же какое-то чудо! Она толстенькая, как пончик!

И в самом деле, ребенок сильно изменился. Маленькая впалая грудка с выступавшими со всех сторон ребрами была сейчас плотной, округлой, наподобие бочонка, гордо выпячивался живот. Как ни странно, ручки и ножки, казалось, отстали в развитии: такие же короткие и худенькие, они походили на тоненькие палочки, выступавшие из жирного мяча.

— Посмотри! — воскликнул Альберт. — У нее на животике уже начал прорастать пушок — это чтобы ей теплее было!

Он протянул руку и хотел уже было пощекотать кончиками пальцев нежный пух шелковистых желтовато-коричневых волос, неожиданно появившихся на животе младенца.

— Не прикасайся к ней! — закричала женщина.

Она обернулась и посмотрела на него; глаза ее горели, и сама она сейчас походила на маленькую испуганную птицу, вытянувшую в его сторону шею, словно готовая в любой момент взлететь, броситься и выклевать ему глаза.

— Постой, погоди же, — проговорил он, — отступая.

— Ты сошел с ума! — прокричала она.

— Мейбл, подожди минутку, пожалуйста, потому что если ты продолжаешь думать, что эта штука действительно опасная… Ведь ты же действительно так думаешь? Ну ладно, хорошо. Слушай меня внимательно. Сейчас я намерен доказать тебе, Мейбл, раз и навсегда доказать, что маточное молочко абсолютно безвредно для людей, даже если его принимать в громадных количествах. Например, скажи, почему мы в прошлом году получили меда в половину меньше, чем обычно? Объясни мне это.

Отступив, он оказался в трех-четырех метрах от нее, что позволило ему ощутить себя в безопасности.

— Причина сокращения вдвое нашего прошлогоднего урожая меда заключается в том, — проговорил он медленно, чуть понизив голос, — что сто своих ульев я переоборудовал для производства маточного молочка.

— Что ты сделал?

— Ага, — прошептал он. — Я знал, что могу немного удивить тебя. И я продолжал с тех пор заниматься всем этим прямо у тебя под носом. — Его маленькие глазки взирали на нее, а в уголках губ гуляла, посверкивая, хитрая улыбка. — Но ты никогда не догадаешься, зачем я все это проделал, — сказал он. — Вплоть до сегодняшнего дня я не решался даже касаться этой темы, поскольку опасался, что это может… ну… отчасти смутить тебя.

Возникла небольшая пауза. Он сцепил руки перед собой на уровне груди и потирал ладони одну о другую, издавая при этом мягкий скребущий звук.

— Ты помнишь ту цитату, которую я прочитал тебе из журнала? Насчет крыс? Позволь мне объяснить, как все было дальше. «Стилл и Бардетт обнаружили, что мужская особь крысы, которая прежде была неспособна к размножению…» — Он заколебался, затем улыбка его расползлась, обнажая зубы. — Ты ухватила мою мысль, Мейбл?

Она стояла неподвижно и смотрела на него.

В тот самый первый раз, когда я прочитал эту фразу, Мейбл, я подпрыгнул в кресле и сказал себе, что если это действует на какую-то вонючую крысу, то не существует на свете таких причин, почему оно не подействовало бы также на Альберта Тейлора.

Он снова сделал паузу, наклоняя голову вперед и чуть поворачиваясь одним ухом в направлении жены, явно ожидая, что она скажет. Она, однако, ничего не сказала.

— И еще, — продолжал он, — Я почувствовал себя настолько восхитительно, Мейбл, настолько лучше, чем прежде, что продолжал принимать его даже после того, как услышал от тебя радостную новость. За последний год я, должно быть, проглотил ведра этого молочка.

Большие, тяжелые, встревоженные женские глаза напряженно всматривались в лицо стоящего мужчины, в его шею. Нигде на этой шее, даже по краям, за ушами, не было видно ни одного участка обнаженной кожи. Вся кожа до воротничка была покрыта теми самыми коротенькими, шелковистыми, желтовато-черными волосками.

— Кстати, — сказал он, отворачиваясь и бросая на младенца взгляд, полный любви, — на таких крохотных детей оно оказывает даже более сильное воздействие, чем на взрослых, вроде меня. Ты только посмотри на нее, разве не так?